будьте осторожны… вы окружены шпионами!
– Я это знаю, Артемий Петрович, – отвечала Анна Леопольдовна, грустно улыбаясь, – но не боюсь… У меня только один друг, перед которым я ничего не скрываю, в котором я больше уверена, чем в самой себе, – и она указала на Юлиану Менгден, – впрочем, мне и скрывать нечего…
– Но это ещё не всё, ваше высочество, – продолжал Артемий Петрович. – Теперь, когда вы отказали в руке своей сыну Бирона и выходите за принца Антона, это шпионство ещё усилится и каждое ваше слово может быть объяснено совершенно иначе. Я должен вам доложить, что герцог получил извещение из-за границы, кажется, от бывшего здесь саксонского посланника графа Линара, предупреждавшее его быть осторожным насчёт принца Антона в каких-то злых умыслах того…
– От графа Линара? – с заметным оживлением переспросила принцесса. – Какое ему дело предупреждать герцога? Как странно, как смешно, герцогу бояться принца Антона! Если бы говорили не вы, я бы не поверила.
Артемий Петрович встал, откланялся и при прощании несколько раз поцеловал руку Анны Леопольдовны.
Бывают в жизни моменты, когда, по-видимому, ничтожное само по себе обстоятельство делается важным, решающим событием, точно так, как долго назревавшая боль вдруг вскрывается в смертельную язву от случайных укола или ушиба. Таким решающим событием для Артемия Петровича было это свидание с Анной Леопольдовной. Резкий упрёк, вылившийся бессознательно из отчаянно бьющегося девичьего сердца, послужил именно тем вскрытием, от которого последующие события получили определённое направление – к печальному исходу для самого больного.
X
Получив согласие, Анна Ивановна заторопилась с приготовлениями к свадьбе племянницы. Хотя к этому событию готовились уже несколько лет, многое выписывалось из-за границы, многое скроилось и приготовилось дома, но всё-таки оказывались то недостаток, то неисправность, то запамятование чего-нибудь или для нового хозяйства или для приличного туалета высокой невесты. Императрица желала с особой пышностью отпраздновать свадьбу любимой племянницы. Может быть, она желала этим великолепием показать народу свой выбор преемницы престола.
Все засуетились и захлопотали. В придворных рукодельных вороха материй и кружев резались и обращались в робы разных фасонов и форм. Одна только невеста не выказывала никакой деятельности и волнения. Напротив, она стала как будто ещё сдержаннее, ещё задумчивее; чаще уединялась она со своей Юлианою, а о чём болтали девушки, знали только они.
Засуетился и вице-канцлер Андрей Иванович, в беспрерывных спорах, посылках и пересылках с императорским посольством. Для достоинства русского двора казалось недостаточным вести такое важное дело с обыкновенным аккредитованным послом, и вот, вследствие настояний Андрея Ивановича, имперский посланник, маркиз Ботто ди Адорно, принял на это время звание чрезвычайного посла, с особым поручением просить руки племянницы русской императрицы для племянника, по жене, римского императора, Антона-Ульриха Брауншвейг-Люнебургского. Но возведение на пост чрезвычайного посла в дипломатических переговорах казалось ещё недостаточным, требовалось показать народу до очевидности важность этой перемены. Находчивый ум Андрея Ивановича сделал небывалое – превратил обыкновенного посла, постоянно жившего в Петербурге, в чрезвычайного посла, нарочно приехавшего из Вены.
Вечером 29 июня 1739 года, что приходилось в субботу, маркиз Ботто ди Адорно выехал из Петербурга в Александро-Невскую лавру, где и ночевал, а на другой день совершил торжественный въезд в столицу, в качестве официального свата.
В понедельник, в торжественном собрании всего двора, состоялся приём чрезвычайного посла. Маркиз Ботто ди Адорно в кудреватой и напыщенной речи передал императрице предложение своего двора, по окончании которой введена была в залу сама невеста графом Головкиным и князем Черкасским-Сухим, и торжественным голосом объявила государыня племяннице о предложении принца Антона-Ульриха и, вместе с тем, о данном ею согласии на брак. Как бы ни была подготовлена к этой сцене Анна Леопольдовна, как бы ни была она от природы застенчива, но в эту минуту она не в силах была удержаться и с плачем бросилась целовать руку императрицы. Этот детски-беспомощный порыв тронул государыню, и она, прижав головку племянницы к своей груди, долго и с нежностью целовала её голову и лицо.
По окончании церемонии сватовства начался обряд обручения, после которого следовали торжественные поздравления. Подле невесты стоял жених её, в шёлковом светлом, вышитом золотом кафтане и с обычным своим овечьим выражением глаз, искавших поймать взгляд отворотившейся от него невесты. Первою поздравить обручённых подошла цесаревна Елизавета. Зная идиллическую историю любви обручённой, её постоянно тяжёлую, неприглядную жизнь и отвращение к жениху, цесаревна громко зарыдала. Холодно и важно императрица взяла её за руку и отвела в сторону.
Затем, по окончании поздравлений, государыня ушла в свои апартаменты, а присутствующие разъехались.
Через день после обручения, с раннего утра, в обыкновенно таинственном и молчаливом Петербурге началось движение. По повестке пушечными выстрелами с Петропавловской крепости и с валов адмиралтейства народные массы двинулись по разным направлениям: одни к пути следования свадебного поезда, другие к Казанскому собору, который был тогда придворною церковью.
По заранее утверждённому церемониалу шествие должно было следовать от Зимнего дворца к Летнему, по набережной, откуда, по Большой улице, до Невской перспективы. По всему этому пути были расставлены шпалерами гвардейские и напольные полки с постоянно игравшей музыкой. Около собора также стояли ряды войск и несколько пушек.
К удовольствию зрителей, день выдался нежаркий; воздух, освежённый накануне вечернею грозой, веял приятной теплотой, солнце покрывало всё ярким колоритом.
– Дяденька, а дяденька! Чаво смотреть-то… привезли, што ль, кого? – теребил пожилого мастерового подросток парнишка из той же мастерской.
– Дурень! Племянницу государынину, значит, будут покрывать венцом, – объяснил мастеровой.
– Во-о-о! Вишь, для того и день-то вышел такой красный, – заметил подросток.
– Красный?! Нет, паря, дело это плохо. Старые люди говорят примету верную: коли молодым жить долго и во всём удовольствии, так уж беспременно в свадьбу будет дождь аль гроза, а уж коли день такой красный, так уж маяться им, горемычным, весь век.
Между тем от Зимнего дворца началась церемониальная процессия. Впереди ехали, одна за другою, кареты сановников, предшествуемые ливрейными лакеями, гайдуками, скороходами, ряженными в костюмы испанские, турецкие и т п. За каретами сановников следовала карета младшего сына герцога Бирона, принца Карла. Число лакеев и скороходов соответствовало важности ехавшего: так, перед каретами сановников шло по десяти лакеев, а перед каретами Карла и принца Петра, ехавшего позади брата, шло уже по двенадцати лакеев, по четыре гайдука и по двое дворян верхами. За каретами сыновей показалась раззолоченная карета самого герцога Курляндского. Величаво развалившись, сидел герцог, не отвечая на поклоны зрителей, боязливо поднимавших глаза на его великогерцогскую светлость и с особенным любопытством рассматривавших крупно нарисованные на дверцах кареты гербы. Лицо герцога было сурово: сквозь отчеканенные самодовольствие и презрение ко всему окружающему ясно сквозило неудовольствие. Его костюм, осыпанный алмазами и другими драгоценными камнями, вышитый золотом, блестел ослепительным великолепием. Ему предшествовало уже двадцать четыре лакея, восемь скороходов, четыре гайдука и четыре пажа; непосредственно же перед его каретою ехали верхами особый его придворный штат, маршал и два камергера в сопровождении лакеев За каретою герцога следовал интервал.
Главный императорский свадебный поезд начался при громе пушечных выстрелов. Ему предшествовало сорок восемь лакеев, двадцать четыре пажа, за ними верхами камергеры, обер-шталмейстер, егермейстер, унтер-маршал, обер-гофмаршал; каждого из них сопровождали скороходы и слуги с подручными лошадьми.
Золотую карету императрицы везли восемь белых лошадей в золотой сбруе и украшенных страусовыми перьями. В глубине, на первом месте, сидела сама императрица, а против неё – невеста, принцесса Анна Леопольдовна. На этот раз наряд государыни не отличался великолепием и не блестел никакими украшениями, кроме нитки жемчуга и золотого шитья на робе. Не радовало подданных и выражение лица императрицы, сумрачного, важного и холодного, изредка величаво наклонявшегося на обе стороны при криках толпы. В противоположность государыне, наряд принцессы блистал изумительной роскошью. Её незапудренные чёрные волосы, увенчанные бриллиантовою короною, перевивались множеством бриллиантовых ниток; кроме того, множество драгоценных камней блестело на её робе из серебряной ткани. Но этот блеск ещё более выдавал печальную фигуру юной невесты. В полуопущенных глазах, в изгибе низко склонённой головки каждый мог без труда прочитать грустную повесть ещё не жившего, но уже разбитого сердца. Свадебный поезд замыкался каретами цесаревны Елизаветы, блиставшей своею красотой и богатой малиновой робою, вышитой серебром и убранною множеством бриллиантов, и затем каретами герцогини курляндской и супруг сановников, но на них уже не обращалось внимание толпы, хлынувшей теперь к собору.
По прибытии в собор, где давно ожидал жених, приехавший туда незаметно, без всякой пышности, архиепископ вологодский Амвросий совершил обряд бракосочетания, по окончании которого грянули пушечные выстрелы с крепости, адмиралтейства и с соборной площади; в то же время затрещали залпы ружейного огня расставленных войск.
На обратном пути в Зимний дворец, где отведены были для молодой четы особые апартаменты в южной стороне дворца, процессия следовала в том же порядке, с тем только изменением, что в карете императрицы, вместе с новобрачною, сидел и супруг её, принц Антон. Во дворце ожидал всех участвующих роскошно сервированный обед. Государыня сидела, вместе с новобрачными и цесаревною Елизаветою, за особым столом.
Затем, вечером, в десять часов, начался бал, окончившийся только около полуночи. Когда все приглашённые разъехались, государыня, в сопровождении герцогини курляндской, жён самых знатных особ и уполномоченных иностранных дворов, состоящих в родственных отношениях, отвели молодую в её покои, где герцогиня курляндская, вместе с леди Рондо, сняли с новобрачной парадное платье и надели белый атласный капот с брюссельскими кружевами. Их же, герцогиню курляндскую и леди Рондо, государыня послала пригласить в покои принцессы мужа, который тотчас же явился в домашнем платье, в сопровождении герцога курляндского. Простившись с ними нежно и высказав на прощание несколько советов, назидательных для вступающих в новую жизнь, Анна Ивановна отправилась в Летний дворец.
За брачным торжеством следовал ряд праздников и увеселений, то в Зимнем, то в Летнем дворцах. Через день после свадьбы состоялся знаменитый маскарад. Императрица, прискучившая обыкновенными удовольствиями, пожелала устроить что-нибудь оригинальное. И вот в залах Зимнего дворца пятого июля, в пятницу, устроился сельский праздник с маскарадом. В длинных дворцовых галереях явились луга с полевыми цветочками, выросли деревья с устроенными под тенью их деревянными скамейками. На этом сельском празднике должны были танцевать четыре кадрили замаскированных лиц; каждая кадриль из двенадцати пар, одетых по кадрили совершенно одинаково.
Участвующие в первой кадрили были одеты в домино оранжевого цвета, в шапочках такого же цвета с серебряными кокардами, небольшие кружевные воротнички были перевязаны лентою, вышитою серебром. В этой кадрили примировали точно так же замаскированные молодые, а участниками – иностранные уполномоченные, с супругами, тех дворов, которые считались в родстве с кем-нибудь из молодых. Вторая кадриль отличалась зелёным домино с золотыми кокардами. В этой кадрили примировали принцесса Елизавета и старший сын Бирона, принц Пётр. Третья кадриль состояла из голубых домино с розовыми кокардами, во главе которой стояли герцогиня курляндская и Салтыков. Четвёртую кадриль, под предводительством детей Бирона, принцессы Гедвиги и принца Карла, составляли красные домино с серебряными с зеленью кокардами. Сама же императрица не была замаскирована; она прохаживалась между гостями, обращаясь то к тому, то к другому с благосклонным приветом.
Не забывался и народ. Для него устраивались фонтаны с белым и красным вином, жарились быки, пеклись калачи и пироги. Императрица, для собственной потехи, бросала в народ пригоршнями серебряные и медные деньги.
Однако же, всматриваясь внимательно в эти придворные и народные увеселения, нельзя было не заметить в них только одной декоративной стороны. Духа беззаботного и широкого веселия, в котором вся душа нараспашку, – не было. Народ пил, ел калачи, но смотрел дико, исподлобья, прикрывал лохматым кафтанишком голое тело, дрожал, боязливо озираясь, нет ли где поблизости или языка, или ненадёжного человека. Рассказы о тайной канцелярии, несмотря на отбираемые подписки от всех побывавших там молчать замертво обо всём, там виденном, ходили в народе с различными прикрасами и дополнениями. Не больше радовался и высший класс, с той только разницей, что он язвы свои прикрывал мишурным блеском. Под французскими кафтанами и напудренными париками – та же боязнь, те же опасения, та же неуверенность за завтрашний день. В раболепстве и низкопоклонстве считалось спасение, и все, наперерыв друг перед другом, старались пониже поклониться, пораболепнее принизиться.
После свадьбы образовался новый, молодой двор, но без всякого официального значения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110