«Принц нас обоих высмеял, милорд: хоть легок я и мал, как обезьянка, вам на плечах не вынести меня!!!» – зрители взвыли:
– Не намекай на горб, парень! – а после того, как он все же произнес эту реплику, скандировали:
– Та-у-эр! Та-у-эр! Та-у-эр!
Пьеса шла в постановке Гаррика и длилась всего два с половиной часа. В сцене битвы на Босуортском поле половина зрителей оказалась на сцене, помогая изображать сражение. Ричард, Кэтсби и Ричмонд были вынуждены драться в проходе между креслами, а вокруг кипела настоящая битва. Когда Ричард стал кричать «Корону за коня!», появилась розовая лошадь (на два исполнителя, как и положено в пантомиме), и представление выплеснулось в фойе. Ричмонд вытащил девушку из-за прилавка с мороженым, назначил ее своей Елизаветой и продолжил заключительный монолог с балкона. Зрительный зал приветствовал его в качестве нового короля Англии, а солдаты, сражавшиеся на стороне Ричарда, принесли новому королю присягу. Пьеса закончилась словами Ричмонда:
– Скажи «аминь», Творец!
– Аминь! – возопила толпа и радостно зааплодировала.
Это было славное зрелище. Актеры хорошо потрудились, и, по счастью, во время сражения на Босуортском поле никто серьезно не пострадал. Мы с Лондэном быстро покинули театр и нашли свободный столик в кафе напротив. Лондэн заказал два кофе, и мы уставились друг на друга.
– Хорошо выглядишь, Четверг. Годы милосерднее к тебе, чем ко мне.
– Чушь, – ответила я. – Посмотри на эти морщинки…
– Это мимические. От смеха, – заявил Лондэн.
– Ничего такого смешного не было.
– Ты сюда надолго? – вдруг спросил Лондэн.
– Не знаю, – ответила я и опустила взгляд. Я пообещала себе, что не буду винить себя за то, что уезжала, но… – Зависит от многого.
– А именно?
Я посмотрела на него и подняла брови.
– От ТИПА.
Принесли кофе, и я улыбнулась.
– Ладно, а ты как?
– Я-то ничего, – ответил он, затем добавил чуть потише. – Мне тоже было одиноко. Очень одиноко. И моложе я тоже не стал. А как ты жила?
Я хотела сказать ему, что тоже была одинока, но некоторые вещи не так-то просто произнести вслух, Я хотела сказать, что до сих пор меня ранит то, что он сделал. Простить и забыть – прекрасная идея, но никто не собирался прощать и забывать моего брата. Имя погибшего Антона было облито грязью – и все из-за Лондэна.
– Ничего. – Я подумала. – Вообще-то это неправда.
– Я слушаю.
– У меня сейчас тяжелое время. Я потеряла в Лондоне двух коллег. Я гоняюсь за чокнутым, которого большинство народу считает мертвым. Майкрофт и Полли похищены, мне в спину дышит «Голиаф», и начальство собирается отнять у меня бэдж. Как видишь, все просто замечательно.
– По сравнению с Крымом – мелочи, Четверг. Ты сильнее всего этого дерьма.
Лондэн размешал в кофе три кусочка сахара. Наши глаза встретились.
– Ты надеешься, что мы сможем снова быть вместе?
Он был ошарашен прямотой моего вопроса. Пожал плечами:
– Я не думаю, чтобы мы по-настоящему расставались.
Я абсолютно точно знала, о чем он говорит. Духовно мы были всегда вместе.
– Я не могу больше извиняться, Четверг. Ты потеряла брата, я – хороших друзей, весь мой взвод и ногу. Я знаю, что значил для тебя Антон, но я видел, что он указал полковнику Фробишеру не ту долину как раз перед тем, как двинулась бронеколонна! Это был безумный день, сплошное безумие, но это случилось, и я был обязан рассказать все, что видел!
Я посмотрела ему прямо в глаза.
– Перед отправкой в Крым я думала, что хуже смерти ничего не бывает. Вскоре я поняла, что так считают только сопляки. Антон погиб, я могу с этим смириться. Люди на войне неизбежно гибнут. Да, это был чудовищный разгром. Такое тоже время от времени случается. В Крыму такое не раз бывало и раньше.
– Четверг! – взмолился Лондэн. – То, что я сказал, это же правда!
Я озлилась:
– Кто знает, что есть правда? Правда – то, что нам кажется удобнее всего. Пыль, жара, шум! Что бы ни случилось в тот день, сейчас правда – то, что люди читают в книгах о войне. То, что ты рассказал военной следственной комиссии! Может, Антон и ошибся, но не только он один ошибся в тот день!
– Я видел, как он показал не на ту долину, Четверг.
– Он никогда не сделал бы такой ошибки!
Такого гнева я не испытывала десять лет. Военачальники умудрились уйти от ответственности, а мой брат останется в истории и народной памяти как человек, который погубил Третью Уэссекскую легкую танковую бригаду. Командир и Антон – оба погибли в сражении. И рассказать о случившемся мог один только Лондэн. Я встала.
– Опять убегаешь, Четверг? – сардонически произнес Лондэн. – И так будет всегда? Я надеялся, что ты стала мягче, что мы когда-нибудь сможем выпутаться из этого, что в нас еще осталось достаточно любви…
Мой взгляд должен был обжечь его – столько ярости вспыхнуло во мне.
– А верность, Лондэн? Он же был твоим лучшим другом!
– Я все равно сказал то, что сказал, – вздохнул Лондэн. – Однажды тебе придется смириться с тем фактом, что Антон прокололся. Такое бывает, Четверг. Такое бывает.
Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга.
– Сможем ли мы когда-нибудь справиться с этим, Четверг? Мне обязательно надо знать, и как можно скорее!
– Скорее? С чего такая срочность? Нет, – ответила я. – Нет, нет, никогда! Извини, что потратила впустую твое чертово драгоценное время!
Я выскочила из кафе вся в слезах, злая на себя, на Лондэна, на Антона. Я думала об Орешеке и Тэмворте. Нам всем надо было дождаться подкрепления; мы с Тэмвортом лопухнулись, когда полезли в это дело, а Орешек – когда отвлек на себя врага, куда более сильного и физически, и ментально, чем он сам. Все мы поддались возбуждению погони – импульсивный порыв, которому поддался бы и Антон. Однажды в Крыму я и себя возненавидела за эту импульсивность.
Я вернулась в «Finis» около часу ночи. Уикенд имени Джона Мильтона закончился дискотекой. В лифте грохот музыки слышался глухо, и под этот глухой ритм я поехала наверх, привалившись к зеркалу и ища утешение в прохладе стекла. Не надо было мне возвращаться в Суиндон, поняла я со всей очевидностью. Надо утром поговорить с Виктором и как можно скорее перевестись отсюда.
Я открыла дверь, сбросила туфли, рухнула на постель и уставилась на полистирольные плитки потолка, пытаясь смириться с выводом, который я всегда подразумевала, но с которым боялась столкнуться лицом к лицу. Мой брат прокололся. Никто никогда прежде вот так просто не ставил меня перед этим фактом. Военный трибунал говорил о «тактических ошибках в ходе сражения» и «общей некомпетентности». Почему-то это «прокололся» звучало убедительнее – все мы порой ошибаемся, одни чаще других. И лишь когда цена считается в человеческих жизнях, эти ошибки замечают. Будь Антон пекарем, который забыл положить в выпечку дрожжи, ему бы все сошло с рук, а ведь он бы точно так же – просто прокололся.
В размышлениях я постепенно задремала, и вскоре пришел сон, тревожный и болезненный. Я снова оказалась у дома Стикса, только на сей раз у черного входа, рядом с перевернутой машиной, и со мной были офицер Скользом и остальные следователи из ТИПА-1. Присутствовал и еще один человек – Орешек. Посредине его морщинистого лба зияла уродливая дыра, он стоял скрестив руки и смотрел на меня так, словно я отняла у него игрушку и он явился искать у Скользома хоть какого-то удовлетворения.
– Вы уверены, что не просили Орешека прикрыть вас? – спросил Скользом.
– Абсолютно, – ответила я, глядя на обоих.
– Просила-просила, не сомневайтесь, – бросил Ахерон, проходя мимо. – Я сам слышал.
Скользом остановил его.
– Да? Что именно она сказала?
Ахерон улыбнулся мне и кивнул Орешеку, который в ответ поздоровался.
– Стойте! – перебила я. – Как вы можете ему верить? Этот человек – лжец!
Ахерон принял оскорбленный вид, а Скользом принялся сверлить меня ледяным взглядом:
– Это всего лишь ваше голословное утверждение, Нонетот.
Я закипела от ярости и от несправедливости происходящего. Мне страшно хотелось заорать, и я чуть было не заорала – но вдруг проснулась оттого, что кто-то тронул меня за руку. Это был человек в темном плаще. У него были густые темные волосы, резкие черты сильного лица. Я сразу узнала его.
– Мистер Рочестер?
Он кивнул. Склады Ист-Энда куда-то исчезли. Мы стояли в хорошо обставленной комнате, тускло освещенной масляными лампами и неровным светом пламени в большом камине.
– Ваша рука зажила, мисс Нонетот? – спросил он.
– Да, спасибо, – ответила я, повертев для наглядности кистью.
– Не стоит из-за них беспокоиться, – он показал на Скользома, Ахерона и Орешека, которые о чем-то спорили в самом углу комнаты близ книжного шкафа. – Они вам снятся, так что они не настоящие, не обращайте внимания.
– А вы?
Рочестер мрачно, натянуто улыбнулся. Он стоял, облокотившись о каминную доску, и медленно крутил в руке стакан с мадерой.
– Начнем с того, что я никогда и не был настоящим.
Он поставил стакан на мраморную доску, щелкнул крышкой серебряных карманных часов и, посмотрев на циферблат, вернул их на место одним плавным движением.
– Время поджимает, я это чувствую. Я могу рассчитывать на вашу стойкость, когда настанет час?
– Что вы имеете в виду?
– Не могу сказать. Я не знаю, как я сумел сюда попасть и как вы сумели встретиться со мной тогда. Помните, вы были маленькой девочкой? Когда мы с вами случайно столкнулись в тот зимний вечер?
Много лет назад в Хэворте я вошла в книгу «Джен Эйр», и из-за меня поскользнулась лошадь Рочестера.
– Это было давно.
– Для меня – нет. Помните?
– Да.
– Ваше вмешательство улучшило сюжет.
– То есть?
– Прежде я просто натыкался на Джен, и мы перебрасывались несколькими незначащими словами. Если бы вы читали книгу до Того, как попали в сюжет, вы бы заметили. Когда лошадь шарахнулась от вас и поскользнулась, наша встреча с Джен стала более драматичной, вы согласны?
– Но ведь это уже случилось и без меня?
Рочестер улыбнулся:
– Не совсем. И вы были не первой нашей гостьей. И будете не последней, если не ошибаюсь.
– Что вы хотите сказать?
Он снова взял стакан.
– Вы скоро проснетесь, мисс Нонетот, так что мне пора прощаться. Еще раз: могу я положиться на вашу стойкость, когда настанет час?
Я не успела ответить или задать встречный вопрос. Меня разбудил будильник. Я лежала на постели, так и не раздевшись со вчерашнего вечера, свет и телевизор были включены.
19. ТОТ САМЫЙ НЕПРЕПОДОБНЫЙ ДЖОФФИ НОНЕТОТ
Дорогая матушка,
Жизнь в (вычеркнуто цензурой) весьма забавна. Хорошая погода, кормежка так себе, компания превосходная. Полковник (вычеркнуто цензурой), наш командир, – придурок, каких мало. Я довольно часто вижу Чет. Ты, конечно, велела мне за ней присматривать, но мне кажется, она сама способна о себе позаботиться. Она выиграла соревнования по боксу среди батальонных дам. На следующей неделе нас переведут в (вычеркнуто цензурой). Напишу тебе, как только будут еще новости.
Твой сын Антон
Антон Нонетот. Из письма, написанного за две недели до гибели
Если не считать одного-единственного посетителя, я была в ресторане совсем одна. Но по иронии судьбы этим посетителем оказался полковник Фелпс.
– Доброе утро, капрал! – радостно сказал он, заметив меня, безуспешно прячущуюся за номером «Совы».
– Полковник.
Он сел за мой столик, даже не спросив разрешения.
– Знаешь, пока меня принимают очень хорошо, – искренне сказал он, взял тост и энергичным взмахом ложки подозвал официанта. – Еще кофе. В следующее воскресенье у нас будет митинг. Ты придешь, я уверен?
– Если только смогу, – вполне искренне ответила я.
– Отлично! – воскликнул он. – Должен признаться, когда мы разговаривали на дирижабле, я уж решил, что ты сбилась с правильного пути.
– Где он пройдет?
– Потише, старушка. У стен есть уши, болтун – находка для шпиона, ну, ты в курсе. Я пришлю за тобой машину. Видела это?
Он показал мне первую страницу «Крота». Как и у всех газет, передовица была почти полностью посвящена грядущему наступлению, которое все считали делом чуть ли не решенным. Последнее крупное сражение состоялось в 75-м, и воспоминания и все уроки той ошибки, похоже, были забыты.
– Я сказал – кофе! – рявкнул Фелпс официанту, который по ошибке подал чай. – Эта новая плазменная винтовка решит все! Я даже собираюсь переделать свою речь и призвать всех, кто захочет начать новую жизнь на полуострове. Начнем вербовку прямо сейчас. Я узнал в офисе министра иностранных дел: нам нужны колонисты, чтобы заселить его, как только русские уберутся.
– Вы что, не понимаете? – устало спросила я. – Это же не конец. Пока наши войска остаются на русской земле, конца не будет.
– Что? – пробормотал Фелпс. – М-м-м? А?
Он подергал слуховое устройство, склонив голову набок, как попугай. Я фыркнула и сбежала.
Было рано, солнце уже встало, но тепла еще не принесло. Ночью шел дождь, и воздух был пропитан влагой. Я подняла крышу машины, чтобы выдуть воспоминания о прошлой ночи и гнев, который вспыхнул во мне, когда я поняла, что не смогу простить Лондэна. Похоже, я никогда не смогу его простить, и это тревожило меня куда сильнее, чем ужасное окончание вчерашнего вечера. Мне исполнилось тридцать шесть. Если не считать десяти месяцев с Филбертом, последние десять лет я была одна. Еще пяток лет такой жизни, и окажется, что я обречена на одиночное существование.
Ветер трепал мои волосы. Я гнала машину по извилистой дороге. На автостраде почти никого не было, машина приятно жужжала. Солнце поднималось все выше, на дороге образовались маленькие очажки тумана, и я мчалась сквозь них, как самолет сквозь облака. Въезжая в клочки мглы, я снимала ногу с газа и снова плавно нажимала педаль, когда выныривала на яркое утреннее солнце.
Деревенька Уэнборо была всего в десяти минутах езды от отеля «Finis». Я остановилась у церкви ВСБ – некогда англиканской – и заглушила мотор, отдавшись долгожданному сельскому покою. Вдалеке слышался ритмичный гул сельскохозяйственной машины. Я не любила тишину сельской местности, пока не переехала в город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41