– Нам так жаль… Нам так жаль!

Глава 5
Пропавшие автостопщики


Городские легенды древнее штиблет, но куда интереснее. Мне известны почти все – от собаки в микроволновке до шаровой молнии, что гонялась за домохозяйкой в Престоне, от жареной дронтьей ноги, найденной в шиз-стейке, до плотоядной диатримы, Крупная нелетающая птица. Вымершая. Обитала в Северной Америке

вроде бы генетически воссозданной и проживающей ныне в Нью-Форест. Я читала все рассказы о летающей тарелке, разбившейся близ Лэмбур-на в пятьдесят втором, и байки про то, будто Чарльз Диккенс был женщиной, а президент корпорации «Голиаф» на самом деле 142-летний старик, который живет в барокамере благодаря достижениям медицины. Разумеется, существует куча легенд о ТИПА-Сети, но самая любимая на данный момент – история о «странном существе», откопанном в Кванток-Хиллз. Да, я слышала их все. Никогда не верила ни одной. Пока однажды сама не стала легендой…

(ЧЕТВЕРГ НОНЕТОТ. Жизнь в ТИПА-Сети)
Я открыла глаз. Затем другой. Над холмами Мальборо вставал теплый летний день. Легкий ветерок принес тонкий аромат жимолости и дикого тимьяна. Воздух был теплым, заходящее солнце тронуло красным пухлые облачка. Я стояла на обочине дороги где-то в сельской местности. С одной стороны ко мне подъезжал одинокий велосипедист. А с другой стороны дорога терялась в далеких полях, где мирно паслись овцы. Если таков мир иной, значит, большинству из нас нечего беспокоиться и церковь, в конце концов, поставляет не полную туфту.
– Тсссс! – шепнул кто-то совсем рядом.
Я обернулась и увидела человека, прячущегося за огромным рекламным щитом «Голиафа», на котором значилось: «Покупаете два рояля – третий бесплатно!»
– Папа?
Отец потянул меня к себе за рекламный щит.
– Не торчи тут словно туристка, Четверг! – отрезал он. – Как будто хочешь, чтобы тебя увидели!
– Привет, папа!
Я радостно обняла его.
– Привет-привет, – рассеянно отозвался он, окидывая взглядом дорогу, сверяясь с хронометром на запястье и бормоча: – Важное случается, покуда времена вращаются…
Для меня отец – нечто вроде странствующего во времени рыцаря, но для Хроностражи он самый настоящий преступник. Он выбросил свой жетон и отправился странствовать семнадцать лет назад, когда его расхождения с руководством Хроностражи во взглядах на историю и нравственность закончились открытым конфликтом. К сожалению, в результате этого конфликта он, по сути дела, перестал существовать во всех смыслах этого слова: Хроностража прервала его зачатие в 1917 году, вовремя постучав в двери его родителей. Однако папа каким-то непостижимым образом по-прежнему жил, и мы с моими братьями все-таки появились на свет. Папа любил повторять: «Все куда запутаннее, чем мы полагаем».
Он немного подумал и сделал несколько заметок огрызком карандаша на обратной стороне конверта.
– Кстати, как поживаешь? – спросил отец.
– По-моему, меня только что случайно застрелил ТИПА-снайпер.
Он расхохотался, но внезапно осекся, поняв, что я не шучу.
– Боже мой! Какая у тебя бурная жизнь! Но не бойся. Ты не можешь умереть, пока живешь, а ты только начала жить. Что нового дома?
– На моей свадебной вечеринке откуда ни возьмись появился офицер Хроностражи, все хотел знать, где ты.
– Лавуазье?
– Да. Ты его знаешь?
– Думал, что знаю, – вздохнул отец. – Мы были напарниками почти семьсот лет.
– Он уверял, что ты очень опасен.
– Не более, чем всякий, кто осмеливается говорить правду. Как мама поживает?
– Хорошо, но ты мог бы уладить это недоразумение с Эммой Гамильтон.
– Мы с Эммой… то есть леди Гамильтон… просто друзья. Между нами ничего нет, клянусь!
– Вот сам ей это и скажи.
– Я пытаюсь, но ты же знаешь, какой у нее характер. Стоит мне только упомянуть, что я побывал где-то в начале девятнадцатого века, и она сразу же лезет в бутылку!
Я огляделась по сторонам.
– Где мы?
– В лете семьдесят второго года, – ответил отец. – На работе все в порядке?
– Мы нашли тридцать третью пьесу Шекспира.
– Тридцать третью? – удивился папа. – Странно. Когда я отнес все пьесы тому актеришке Шекспиру для распространения, там было всего восемнадцать.
– Может, актеришка Шекспир сам начал писать? – предположила я.
– Черт побери, а ты права! – воскликнул он. – Способный парень, я это тогда же понял! Скажи, сколько сейчас комедий?
– Пятнадцать.
– Но я-то давал ему только три. Наверное, они оказались так популярны, что он принялся сочинять сам!
– Тогда понятно, почему все эти комедии так похожи друг на друга, – добавила я. – Чары, совершенно неотличимые близнецы, кораблекрушения…
– …герцоги-узурпаторы, мужчины, переодетые женщинами, – подхватил отец. – Может, ты и права.
– Минуточку! – начала было я, но отец, ощутив мое беспокойство сквозь массу на первый взгляд невозможных парадоксов своей работы в потоке времени, жестом заставил меня замолчать.
– Когда-нибудь ты все поймешь, и все окажется совсем не таким, каким представляется сейчас.
Наверное, вид у меня был идиотский, поскольку он снова посмотрел на дорогу, прислонился спиной к рекламному щиту и продолжил:
– Запомни, Четверг: научная идея, как и любая мысль – будь то религиозная, или философская, или еще какая, – всего лишь мода, только долгоживущая. Нечто вроде рок-группы.
– Научная мысль – вроде рок-группы? И как прикажешь это понимать?
– Ну, группы появляются все время. Они нам нравятся, мы покупаем диски, постеры, смотрим их по телевизору, творим кумиров, пока…
– …не появляется следующая рок-группа?
– Именно. Аристотель – рок-группа. Очень хорошая, но всего лишь шестая или седьмая. Он оставался кумиром, пока не появился Исаак Ньютон, но и Ньютона сместила с пьедестала следующая рок-группа. Те же прически, но другие движения.
– Эйнштейн, да?
– Да. Улавливаешь смысл?
– Значит, наш образ мыслей всего лишь каприз моды?
– Именно. Трудно представить себе новый образ мыслей? Попытайся. Пропусти тридцать-сорок рок-групп после Эйнштейна. Из далекого будущего Эйнштейн покажется нам человеком, уловившим отблеск истины и написавшим одну прекрасную мелодию и семь позабытых альбомов.
– Ты к чему это, пап?
– Да я уже почти закончил. Представь себе рок-группу, такую замечательную, что тебе больше ни на какую другую и смотреть не захочется и никакую другую музыку слушать тоже.
– Трудно вообразить. Но можно.
Он дал мне несколько минут на осознание.
– Вот когда у нас появится такая рок-группа, дорогая моя, все, над чем мы ломали голову, станет кристально ясным и мы сами посмеемся над собой – как это мы не додумались раньше!
– Точно?
– Конечно. И знаешь, что во всем этом самое лучшее? Это чертовски просто!
– Понятно, – с некоторым сомнением ответила я. – И когда же появится эта замечательная рок-группа?
Папа вдруг посерьезнел.
– Вот потому-то я и здесь. Может, и никогда, хотя это было бы весьма некстати в великом ходе вещей, уж поверь мне. Видишь велосипедиста на дороге?
– Да.
– Так вот, – сказал он, сверяясь с большим хронографом на руке, – через десять минут он погибнет – его собьет машина.
– И что? – спросила я, понимая, что чего-то не улавливаю.
Он украдкой огляделся по сторонам и понизил голос.
– Похоже, здесь и сейчас произойдет ключевое событие, которое поможет нам предотвратить уничтожение всей жизни на планете!
Я посмотрела ему прямо в глаза. Отец был серьезен.
– Ты ведь не шутишь?
Он покачал головой.
– В декабре тысяча девятьсот восемьдесят пятого года – вашего тысяча девятьсот восемьдесят пятого года – по какой-то непонятной причине вся органическая материя в мире превратится… вот в это.
Он достал из кармана пластиковый пакет. В нем подрагивала густая непрозрачная розовая слизь. Я взяла пакетик и встряхнула его, с любопытством разглядывая содержимое, и тут мы услышали громкий визг шин и глухой удар. Мгновением позже перед нами приземлились изломанное тело и покореженный велосипед.
– Двенадцатого декабря в двадцать тридцать плюс-минус пару секунд вся органическая материя на этой планете – все растения, насекомые, рыбы, птицы, млекопитающие и три миллиарда человек – начнут превращаться вот в это. Это конец. Конец жизни, и та рок-группа, о которой я тебе говорил, никогда не появится. Проблема в том, – продолжал он, но тут хлопнула дверь машины, и мы услышали топот, все ближе и ближе, – что мы не знаем почему. Хроностража сейчас не занимается работами в будущем.
– Но почему?
– Да все воюют за улучшение условий труда. Бастуют, требуя сокращения рабочих часов. Не уменьшения их количества, пойми правильно; просто они хотят, чтобы те часы, когда они работают, получались… гм… короче.
– Значит, пока те, кто работает в будущем, бастуют, мир может погибнуть и все умрут, включая их самих? Они что, спятили?
– С точки зрения забастовки, – сказал отец, нахмурив брови и примолкнув на мгновение, – стратегия неплоха. Надеюсь, они успеют вовремя выработать новое соглашение.
– А если нет, то мы узнаем об этом, когда мир начнет загибаться? – саркастически заметила я.
– Да придут они к какому-нибудь соглашению, – улыбнулся отец. – Споры вокруг ставок за укороченные дни длятся уже двадцать лет, – легко тратить время, когда его у тебя навалом.
– Хорошо, – вздохнула я, стараясь не слишком глубоко вникать в причины забастовок ТИПА-12. – Мы-то что можем сделать для предотвращения этой катастрофы?
– Глобальные катастрофы – как круги на воде, Душистый Горошек. Всегда есть эпицентр – место в пространстве и времени, где все началось, пусть даже с чего-то безобидного.
Постепенно до меня начало доходить. Я огляделась по сторонам. Стоял летний вечер. Птицы радостно чирикали, и в небе не было ни облачка.
– Эпицентр – здесь?
– Именно так. Не похоже, да? Я проверил миллиарды временных моделей, и результат один и тот же: что бы ни случилось здесь и сейчас, это каким-то образом связано с возможностью предотвратить катастрофу. А поскольку гибель велосипедиста – единственное событие на протяжении многих часов и в прошлом, и в будущем, именно она и является ключевым событием. Велосипедист должен выжить, чтобы жизнь на этой планете продолжалась!
Мы вышли из-за рекламного щита и столкнулись нос к носу с водителем, молодым человеком в расклешенных брюках и черной кожаной куртке. Он явно пребывал в панике.
– О господи! – воскликнул он, глядя на искалеченное тело у своих ног. – О господи! Неужели он?..
– Пока да, – ответил отец так же спокойно и невозмутимо, как обычно набивал свою трубку.
– Надо вызвать «скорую». – От волнения бедняга заикался. – Может быть, он еще жив!
– Как бы то ни было, – продолжал отец, не обращая на водителя никакого внимания, – велосипедист либо что-то сделает, либо чего-то не сделает, и это ключ ко всей этой дурацкой неразберихе.
– Понимаете, я же не гнал! – торопливо оправдывался водитель. – Ну, может быть, на секунду прибавил скорость, на секунду всего лишь…
– Погоди! – воскликнула я, немного сбитая с толку. – Ты же побывал дальше тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, па! Ты сам говорил!
– Знаю, – мрачно ответил отец, – но лучше выяснить все до конца.
– Просто солнце низкое, – не унимался водитель, – а он тут возьми да и выскочи прямо передо мной!
– Стремление уйти от чувства вины – особый синдром, характерный для мужчин, – объяснил отец. – Признан медицинской наукой в две тысячи пятьдесят четвертом году.
Папа взял меня за руку, на нас обрушились яркие вспышки света и шум, и мы перенеслись на полмили в том направлении, откуда приехал велосипедист, и на пять минут в прошлое. Велосипедист проехал мимо и весело помахал нам рукой.
Мы помахали в ответ и проводили его взглядом.
– Ты не остановишь его?
– Пытался. Не помогает. Я украл у него велосипед, так он взял у друга. Не обращает внимания на знаки объезда, и даже карточный выигрыш его не задержал. Я все перепробовал. Время – это связующая субстанция пространства, Четверг, а нам надо его развязать: попытайся силой переломить ход событий, и в результате они разнесут тебе лоб, точно пуля с пяти шагов кочан капусты. Мне подумалось, может, тебе повезет больше? Лавуазье меня наверняка уже засек. Через тридцать восемь секунд появится машина. Перехвати ее и постарайся что-нибудь сделать.
– Подожди! А что будет со мной потом?
– Когда спасем велосипедиста, я заберу тебя отсюда.
– И куда ты меня вернешь? – вдруг спросила я. Мне не хотелось возвращаться в то мгновение, откуда он меня выдернул. – Под пулю ТИПА-снайпера, пап? Ты забыл? А не мог бы ты вернуть меня, скажем, на полчаса раньше?
Он улыбнулся и подмигнул мне.
– Передай маме, что я ее люблю. Спасибо за помощь. Но время не ждет, и мы…
И он исчез, растворился в воздухе прямо у меня на глазах. Я мгновение помедлила, а затем замахала рукой приближающемуся «ягуару». Машина притормозила, остановилась, водитель, не подозревающий о грядущем несчастном случае, улыбнулся и предложил меня подвезти.
Ни слова не говоря, я нырнула внутрь, и мы с ревом рванули с места.
– Только утром эту старушку купил, – бормотал водитель скорее себе под нос, чем обращаясь ко мне. – Три и восемь десятых литра и тройной гоночный карбюратор. Шестицилиндровая пантерочка – прелесть моя!
– Эй, там велосипедист, – сказала я, когда мы проехали поворот.
Водитель дал по тормозам и умудрился не зацепить человека на двухколесном транспорте.
– Чертовы велосипедисты! – рявкнул он. – Угроза и себе, и окружающим! А вам куда, девушка?
– Я… я к отцу в гости, – сказала я, практически не покривив душой.
– А где он живет?
– Да везде.

– Похоже, рация сдохла, – сообщил Безотказен, повозившись с микрофоном и настройками. – Странно.
– Не более странно, чем две лопнувшие шины подряд, – отозвалась я, подходя к телефонной будке поблизости и забирая билет на воздушный трамвай.
– Что ты там нашла? – спросил Безотказэн.
– Билет на воздушный трамвай, – медленно ответила я, кладя трубку на место. В памяти зашевелились смутные образы чего-то полузабытого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47