– Это волновало, тревожило ее долгое время. Запинаясь, она продолжила:
– Был похоронный обряд…
Он крепче сжал ее в объятиях, не отводя взора от ее глаз.
– А вы – одна… Как мне жаль…
– И крещение, – быстро прервала она, прежде чем он подорвал ее решимость сочувствием. – Я его окрестила прежде, чем… так что его можно было бы похоронить с именем… а не просто закопать… но как человека, принадлежащего кому-то.
– Клодия…
Она покачала головой и непреклонно продолжала:
– Хотите узнать, как я его назвала? Он слегка расслабился.
– Если хотите сказать.
Он подумал, что это будет всего-навсего имя. Она почти ненавидела Моргана за его неведение.
– Кристофер! – яростно сказала она. – Я назвала его Крисом!
– Хорошее имя для мальчика, – спокойно проговорил он, а она была не в силах поверить, что умный человек может быть столь умышленно туп.
– Крисом! В честь его отца. – Она больше не могла выдерживать неотступный взгляд Моргана и посмотрела на свои руки, пытавшиеся оттолкнуться от его твердокаменной груди, освободиться от отвратительно неподобающей интимности его объятий. – Имя его было – Кристофер Нэш Лосон!
Мгновенной реакции не последовало, и Клодия невольно метнула взор на его лицо, так же непостижимо застывшее, как и все тело. Почему, ну почему же он не оттолкнет ее с отвращением?
– Мы с Марком и любовниками-то не были! – гневно прокричала она, сжимая кулаки, пока пыталась освободиться от его беспощадного спокойствия. – Черт возьми, неужели вы не понимаете?
– Вполне понимаю. Вы мне сказали, что Марк не был отцом вашего ребенка.
Теперь настала пора застыть ей. Что-то в его интонации, в непринужденном самоконтроле составило резкий контраст со взрывом горячего осуждения, ею ожидаемого, это абсолютное отсутствие враждебности, когда у него были все основания чувствовать себя гнусно обманутым…
– Вы знали! – Ее кулаки бессильно упали на колени, пока инстинктивная уверенность в этом не захлестнула ее. – Все это время вы знали!..
– Не все время, – подтвердил он без обиняков. – Собственно говоря, лишь через несколько месяцев. Вернулся повидать вас – по крайней мере опять увидел ваш дом и узнал, что вы переехали. Однако ваша соседка многое мне сообщила. Она очень сочувствовала вам в ваших испытаниях, жалела, что вы потеряли ребенка так поздно… на седьмом месяце.
И только теперь, когда ей поздно было отдаляться на безопасное расстояние, он ослабил цепкую хватку и взамен стал массировать ей руки от плеч до кистей, словно ощущая, как оледенела она внутри – до паралича воли и неспособности двигаться.
– Вы знали… – Это все еще внедрялось ей в сознание, смысл его слов лишь постепенно доходил до нее. Он знал, что сын его – не отец потерянного ею ребенка. Но… это же бессмысленно'.
– Сколько… сколько вы знаете?
– Все.
Трудно осмыслить!
– Да не могли вы знать… все, что вы говорили… А теперь, прямо перед тем, как я упала в обморок… что вы сказали про отцовские гены?..
– Я знал, что, если предоставлю вам достаточно лазеек, вы в конце концов доверите мне правду, – очень просто сказал он.
– То есть… вы все это говорили намеренно! – исступленно спросила она, пытаясь припомнить все, что когда-либо ему говорила. И все это время, пока она уклонялась от последствий своих поступков, отстраняла его ложью и полуправдами, он знал!
Ее охватил стыд, а затем гнев, но уже как средство защиты.
– Вы ставили мне ловушку! – грубо обвинила она.
– Да как же правда может быть ловушкой, Клодия? – пробормотал он, все еще проводя теплыми ладонями по ее холодной, липкой коже. – Вы знаете, что хотели сказать мне… Я вас не принуждал.
Сознание его правоты не умерило ее бурного смятения. Столько душевных мук – и зря!
– Вы могли бы мне сказать! – от возмущения она задохнулась.
– Рассказ был ваш, Герцогиня, а не мой, – невеселой улыбкой он как будто насыпал ей соли на рану.
– А если бы я вам вообще не сказала? – бросила она вызов.
– Что ж, в таком случае я бы уважал ваше молчание.
К своему ужасу, она ему поверила.
– А как насчет вашего ребенка? – хрипло спросила она. – Это была только уловка… чтобы вынудить меня сказать?..
– Я не даю обещания, которые не собираюсь сдержать. – Морган взял ее обессиленную руку, быстро поцеловал и прижал к груди.
Внезапно она поняла, что платье у нее по-прежнему расстегнуто, и подняла вторую руку, чтобы запахнуть его.
– Насколько дело касается меня, ничто не изменилось. Я-то не передумал. А вы?
– Вы, должно быть, ненавидите меня… – прошептала она, сознавая, что она-то в такой ситуации ненавидела бы.
– Я вас обидел, и вы отплатили мне единственным способом, в ту пору вам доступным, – ответил он с чуткостью, разбередившей старые раны. – Конечно, я разозлился – сперва разъярился до умопомрачения, отчего и решил не упускать вас из виду, но у меня было два года, чтобы примириться. А когда я снова встретил вас, то понял, что ваша порывистая ложь причинила вам столько же страданий, сколько и мне. И кто бы ни был отцом, вы упали и потеряли ребенка из-за меня…
Последняя фраза была ей жестоким ударом, она давила нарастающим ужасом, а он продолжал:
– Вам ведь нелегко причинять боль другим, даже если это, по-вашему, оправданно, не так ли, Герцогиня? Так почему же вы не позволите мне показать, насколько вам будет легче доставить удовольствие?..
И показал, целуя ее приоткрытый рот, наделяя ее силой вожделения.
Под его поцелуем она поняла, что ее отвага иссякла. Ей была ужасна даже мысль о признании в том, насколько больше она поступилась честью. Ей отчаянно хотелось поверить, будто он знает все, хотя стало до боли ясно, что не все.
Чудесная отсрочка была только временной, но внезапно ей стало все равно. Будь что будет! Не собирается она рисковать и ждать еще два года, пока гнев Моргана утихнет и он снова заключит ее в объятия, если это вообще возможно. Он ей нужен сейчас, именно в этот миг. Ей нужна страсть, способная ее исцелить, вожделение, с помощью которого она выразит свое молчаливое раскаяние, свою невысказанную любовь…
Он снял ее с колен и повернулся к ней, когда она прилегла рядом с ним на диване. Рука, запахивавшая платье, протянулась к нему и проникла под рубашку, тогда Морган нетерпеливо стянул ее через голову, взлохматив темные волосы и впервые ошарашив Клодию зрелищем своей наготы. Он был широк и силен, легкий загар рельефно подчеркивал мышцы на гладкой, почти безволосой груди. Клодия испытующе коснулась твердой кости между плоскими, мужскими сосками.
– Разочарованы? Для иных женщин мужественность и волосатость – неотделимы. Уверяю вас, я не менее мужчина, хотя и не волосат.
Ее ошарашило, что он считает, будто ее нужно в этом уверять.
– Знаю.
Ладонь ее распрямилась, из груди его исторгся шипящий выдох, и квадратные мускулы его плоского живота над брюками с кожаным ремнем напряглись, дразня ей пальцы.
– Теперь моя очередь. – Он отогнул расстегнутое платье, на этот раз стянув его с ее плеч и нежно освобождая ей руки.
Она следила за знойным его лицом, напрягшимся, когда он коснулся декоративного бантика между кружевных чашечек ее бюстгальтера и плавно обхватил пальцами пластиковую застежку.
– Вы это не первый раз, – проговорила она задыхаясь, не в силах сдержать напряжение. Сама она расстегивала бюстгальтер только двумя руками, а он изловчился – одной.
– Но никогда со столь восхитительным предвкушением, – бойко ответил он, и она наверняка возмутилась бы, если бы не его напряженно пылающий взгляд и страстно трепещущие ноздри, впивающие еле ощутимый аромат ее тела. Тихое щелканье застежки громом, прогремело в ее ушах, и она закрыла глаза, сосредоточиваясь на восторге его первой ласки.
Не произошло ничего, и, страстно желая его касания, но стесняясь это высказать, она подняла тяжелые веки и увидела, что он изучает ее лицо с яростным мужским наслаждением. Убедившись, что полностью завладел ее вниманием, он очень медленно и легко отодвинул замысловатые кружева, стараясь не прикасаться к ней, и не отводил взгляда от ее глаз. Лишь когда тонкие бретельки соскользнули по ее рукам, он снова опустил глаза. На одно мгновение воцарилась полная тишина.
– Я вижу, как бьется твое сердце, – сдавленно произнес он, все еще не касаясь ее; она посмотрела и увидела, что это правда: затверделый левый сосок видимо пульсировал в такт с убыстрившимся внутренним ритмом в ее груди. Нежная кожа как будто подрагивала с каждым легким движением – деликатное, но недвусмысленное предложение, заставившее Клодию покраснеть.
Это казалось до ужаса бесстыдным, наглой демонстрацией ее жадного вожделения к нему – и каждый дюйм ее открытой кожи неумолимо залила краска, еще более напрягая ей груди горячей, свербящей тревогой чувственного ожидания.
Морган улыбнулся и, одержимый обольстительной надеждой, сосредоточенно обхватил пальцами разгоряченное приношение.
– Когда мои губы ощутят тебя, я почувствую твое сердце, – и пригнул голову, до того медленно, что Клодия прикусила губу, лишь бы не вскрикнуть.
Наконец горячая, шелковистая влажность обволокла и поглотила ее, изнемогающую под изысканными ласками его губ, и на этот раз она вскрикнула, после чего испытала муку, когда он поднял голову.
– Больно?
Ее пальцы погрузились в его короткие жесткие волосы, притягивая назад.
– Нет… да… прошу… не надо останавливаться…
Его улыбка прожигала ее насквозь, взгляд пылал.
– Повинуюсь, Герцогиня. – Рука, ласкавшая ей грудь, властно сжалась. – Только скажите, что вам угодно, и тотчас исполню. Ваше удовольствие – достойная мне награда…
Его темная голова снова склонилась над нею, и она изогнулась под его умелым, сладостно-грубым ртом, зная, что незачем что-либо ему говорить, что он все понимает и так и всегда будет понимать все ее желания – даже раньше ее самой…
Щедрые ласки ее груди длились и длились, и наконец обещанная услада затопила ее, и ей захотелось большего, гораздо большего; она пробежала пальцами по широкой борозде между мускулами на его пригнутой спине с пронзающе ясным требованием, повлекшим стремительный ответ.
Немногими быстрыми, скупыми движениями Морган сорвал измятое платье с ее бедер и избавился от джинсов с резким стоном, когда их грубоватая ткань задела его разгоряченную, восставшую плоть. Значительно дольше он снимал с нее простые льняные трусики, как бы восхищаясь контрастом их скромности и вызывающей зазывности ее бюстгальтера, он наслаждался непроизвольными движениями ее тела, пока с истомной лаской спускал последний покров по ее трепетным бедрам. Она чуть не умерла от восторженного шока, когда легким поцелуем он коснулся мягкого треугольника ее темных кудрей, так выделяющихся на фоне жемчужного глянца ее, бедер, и стал избавляться от собственных трусиков.
Его неторопливость позволила Клодии тайком изучить полную мощь и красоту его мужского естества, а когда она поняла, что он перехватил ее откровенно восторженные, бросаемые искоса взгляды, то инстинктивно попыталась оградить свое тело от его откровенного взора. Разница между ними, помимо пола, заключалась в том, что его тело было почти совершенно, Клодия же перенесла роды – и внезапно осознала изъяны, несколько мгновений назад казавшиеся ей неважными, пока она отрешалась от всего.
Он застыл, одно колено – рядом с нею, простертой навзничь на диване, вторая нога пока еще на кафельном полу.
– Вам хорошо со мной, Клодия? – прошептал он, также не пытаясь скрыть безудержность вожделения. – Надеюсь, ибо вы меня очень, очень влечете… особенно такая, когда ваши прелестные полные груди выглядывают у вас меж пальцами, а мягкое круглое бедро подтянуто, чтобы скрыть горячий, росистый шелк, который я до боли жажду ощутить…
Он слегка содрогнулся и откинул назад голову, а все его тело затрепетало от острого желания. Он гордился своей страстью, пробуждая подобную страсть и в Клодии, и спросил без обиняков:
– А вы можете утолить эту боль, Клодия? Прикоснитесь, познайте меня и доставьте мне то наслаждение, которое необходимо мне, дабы в полной мере себя ощутить!
А ей? Неуверенность Клодии исчезла; его откровенность – на грани грубости и все же одновременно исполненная поэтичной эротики – оказалась именно тем, что вновь придало ей уверенности: она – желанна. Может ли она в чем-либо ему отказать? Его страсть, его нежная внимательность, его великолепная мужская открытость покорили ее целиком.
Должно быть, он прочитал ответ в ее глазах, в том, как опустились ее руки, перестав прикрывать непокойное тело, ибо вновь подошел к ней, медлительно, чувственно оценивая ее, что и разъяряло, и воспламеняло. Он склонился, сковывая ее нетерпение невероятным самоконтролем, пока они не слились целиком на мягком, упругом, заваленном подушками диване. Но и тогда он замешкался.
– Здесь удобно? Или перейти в спальню?
– Зачем столько вопросов? – пробормотала Клодия, и голос ее прервался от смеха, рожденного чистым восторгом, пока она упивалась пьянящим вкусом его солоноватой, атласно-грубой кожи и головокружительным ароматом его мужской возбужденности.
– Иначе не могу. – Он ласкал ее, забавляясь, увеличивая ее озорное восхищение его шелковистым великолепием. – Я весьма точен как любовник, а занятия любовью с вами превратили меня в бесстыжего сибарита. Я хочу предаться с вами всем видам разврата в такой роскоши, в таком комфорте, что вам захочется продолжать еще, и еще, и еще…
И он сдержал слово. Клодия знала: как бы ни принуждала она себя забыть случившееся, вневременная красота его огненной страсти останется с ней навсегда. Он восторгался, он понуждал, стонал, изливал обещанную отраду с бесконечной, вдохновляющей, ни на миг не колеблемой энергией. Он был груб и агрессивен, кроток и нежен, не позволял ей лишь пассивно воспринимать ласки, но свирепо требовал от нее полностью лишенной стеснения и жадно-нетерпеливой отдачи.
Его страсть утратила благородство, когда в какой-то миг они бессознательно скатились с широкого, роскошного дивана и он, чтобы не упустить и мгновения, овладел ею на твердом полу, и шершавая ткань тонкого половика еле защищала ее от прохладной жесткой терракоты, а он обхватил ее ягодицы, грубо раздвинул ей ноги и вырвал у нее гортанный стон сексуального удовлетворения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22