И, между прочим, хотя в тот год она не поступила, на следующий её взяли.
Ну а я планомерно продолжал искать возможность трахнуть девственницу… Как я их находил? Конечно, спросить девушку напрямую об этом очень сложно. Но бывало по-разному. Например, мы гуляем компанией, и кто-нибудь говорит одной из девчонок: «Катька, поцелуй его. Ему понравится, ты же нецелованная». Ух ты! И я начинал ухлестывание за Катькой. Недели две так гуляешь. Чуть-чуть обнимешь, поцелуешь. Потом разденешь по пояс. Она говорит, что дальше нельзя. На следующий день можно и немного дальше. Так и идёт продвижение по нелёгкому и интересному пути. С ними интересно. Они без комплексов; потому что не в курсе, что плохо, что хорошо. Их можно обучать, они подчиняются. Ведь они уверены, что ты бывалый мужчина, пробовал все. И в дальнейшем они будут настроены на твою волну, «заточены» под тебя. А если перед тобой было два мужлана, которые просто тупо трахали, то она все делает уже по шаблону. И перевернуть её в другую позу невозможно. У меня была девочка, которая полагала, что сексом можно заниматься лишь лёжа на спине. Всё остальное — жуткий разврат!
Надеюсь, нет, практически уверен, что моя охота и мои действия тогда не нанесли ущерб ни одной из юных особ. Наоборот, я, знаете ли, романтик. Мне нравилось все красиво обставлять. Чтобы этот день запомнился девушке — подарить цветы, духи. Одна из баб, которых я лишил невинности, однажды позвонила мне из Германии, где удачно вышла замуж: «Ромочка, я тебя поздравляю!» — услышал я в трубке торжественный голос, словно мне вручали Нобелевскую премию. «С чем, дорогая?» — безуспешно пытался я вспомнить хоть какую-нибудь дату. «Как? В этот день четыре года назад мы впервые сделали это… А ты что, не помнишь?» — «Ну разумеется, помню…»
То есть девушку помню, а вот дату подзабыл. Даты я в календаре не отмечаю. А то, что она это помнит, — клево. Услышать такое поздравление всегда приятно. Значит, я всё-таки мастер своего дела. Целку, на мой взгляд, вообще должны ломать профессионалы, чтобы все сделать правильно и не напугать девочку. Она же ожидает черт знает чего, ведь бабы насчёт секса несут сплошную отсебятину. Подруги говорят, что трахаются с пяти лет. «Вначале больно, потом приятно». Поэтому для них этот момент всегда связан с адреналином.
А мужчине как раз адреналин и интересен. Помню, одна девочка-спортсменка лежала на постели и плакала. Спрашиваю: «Тебе больно, неприятно?» — «Нет, приятно». — «А чего плачешь?» — «Мне очень страшно».
В сексе существует куча разных факторов, которые могут все испортить. Помню, как однажды когда я занимался этим с женой и уже кончал, вдруг резко зазвонил будильник. Мы закончили процесс, а потом хохотали как ненормальные. Но ведь если в этот момент под твоим животом задыхается девственница, она может остаться старой девой до конца света. Если ты первый — ты просто обязан быть на высоте. Мой опыт мне подсказывает, что я, наверное, делаю все не плохо. Ведь женщины, переспав со мной, никуда не уходили. А раз остаются, значит, во мне что-то их привлекает.
Всего в моей жизни было восемнадцать девственниц. Одна стала моей женой. А семнадцати гражданам девочек не досталось. Ну не повезло.
Вообще же девственницы — если мы говорим о невинности — понятие сложное и совсем не ограничивается физической целостностью организма. Не это самое главное. Тем более сейчас, когда хирурги восстанавливают эту штуку столько раз, сколько хочешь. У меня были девочки, способные на разные фокусы в постели, но туда не давали: «А это — для мужа». И кто они такие после подобных заявлений, если не лицемерные монстры? Девственность всё-таки хочется приравнять к целомудрию. Есть хороший анекдот на эту тему.
Парень из приличной семьи приходит свататься к девушке. Её мать расписывает перед будущим зятем достоинства своей дочери: «Посмотрите на неё. Она же невинна, как бутон розы. Образование получила в монастыре. Фривольных книг не читала, телевизор не смотрела. Мы с мужем её воспитывали в духе полнейшего аскетизма. Вот, например, посмотрите на её спальню».
Заходят в спальню. Там только кровать, тумбочка, на ней Библия. Ничего лишнего. И клетка с сонным попугаем. Парень споткнулся. Попугай в клетке проснулся и закричал: «Осторожней, придурок, мать разбудишь!»
Немая сцена. А попугай продолжает: «Не туда, козёл. В жопу давай. Мне ещё замуж выходить».
Никакой мужчина не хочет подобного. Он хочет быть первым. Потому что если до тебя кто-то здесь уже побывал, она начинает сравнивать. И ты превращаешься в «одного из…»
Хотя кто-то скажет, а не все ли равно? Главное, чтобы, когда вы уже вместе, быть уверенным, что не «один из…» А девственность, потеря которой вызывала жуткие страхи у девушек моего поколения, сейчас вообще не рассматривается как серьёзная категория.
Сейчас, когда до твоего слуха доносится отголосок чужих юношеских страхов, сомнений и неврозов, ты, вспоминая себя прежнего, пытаешься понять: а чего эти дети сходят с ума? Например, вчера у меня за стенкой в половине четвёртого утра начала долбить по клавишам пианино соседка. Я знаю о ней лишь то, что она молода и где-то там учится. По уровню игры чувствуется, что учится в консерватории. А по манере игры — ну точно девственница. И её, бедную, то колбасит, то штормит, то накрывает, и мысли-то все у неё путаются, и думает-то она совсем не о музыке. Грязно ругаясь про себя, пришлось долбить в стену, проклиная её целомудрие. Господи, деточка, лучше бы ты в подъезде с мальчиком до утра целовалась, а потом пришла бы домой и рухнула в койку. Так нет, она об этом, зараза, только мечтает, а в реальности не даёт спать соседям!
«Как всё изменилось», — лежал и думал я, утихомирив девочку громкими стуками пепельницей по батарее и головой по стене. Сейчас, встречая целочку, уже поневоле думаешь, что с нею не так, раз она до сих пор девственница, а? Должна же быть веская причина.
…Ведь это только в те времена, когда я поступил в свой второй институт, почти все студентки были невинны. Как вспомнишь это…
Хорошо в деревне летом!
Как на речке, на мели,
Парни девушек… встречали.
Их цветами привечали
После все ж таки е…ли.
— Слушай, Паша, а у тебя были худые-прехудые бабы? — Этот интимный разговор я специально начал очень громко. — Ну, как они в сексе? Расскажи.
— По-разному! — не менее громко отвечал он, — Ведь это же смотря насколько худые. Вот если такие, как Ирка, то… Хотя она не очень худая. Ирка, ну-ка встань, мы на тебя посмотрим!
Одна из двух девочек, сидящих на грядке моркови чуть впереди нас, обиженно дёрнула плечом. Вторая ещё ниже наклонила голову к грядке и хмыкнула.
— Хотя нет, знаешь, Ирка не очень худая, — цинично прокомментировал он. — Жопа вон какая толстая!? А как тебе бабы с большими жопами?…
Девчонки нервничали, явно раздумывая — отползти от нас подальше или пока подождать. А мы продолжали наши «мужские беседы», начатые, собственно, только ради того, чтобы над бабами же и поиздеваться. Развлекаться в то жаркое лето 89-го года — когда всех поступивших в институт имени культуры отправили в совхоз имени Тельмана полоть морковку — было больше нечем.
Я говорил, конечно, в прошлой главе, что девственницы меня очень интересовали — но они ведь, как приправа к основному блюду. С ними может выгореть, может — нет. А если и получится, то далеко не сразу. А где тот бурный, регулярный секс, которого жаждешь после армии. Мне тогда был уже двадцать один год; моему приятелю чуть больше. При этом почти все девочки нашего курса были малолетками, которых родители заставили поступать сразу после школы.
Итак, девчонки были молодые и поэтому — не давали!
Страна ещё не перешла в эпоху сексуального разгула, но в чём-то это было нам на руку. Студентки к нашей дикой болтовне прислушивались, ведь никаких других сведений о сексе у них не было. Так что ужаса они не выказывали. Впрочем, радости в их взглядах тоже не наблюдалось.
Вечером за нами приходил автобус, и мы в него залезали торопливой толпой, так как мест на всех не хватало. Самое главное было усесться на сиденье и потом как бы нехотя предложить какой-нибудь телке присесть тебе на колени. А по дороге я, конечно, успевал облапать все, что меня интересовало. Но, увы, на этом эротические игры и заканчивались.
А по вечерам в совхозе начиналась культурная жизнь. Студенты Института культуры, как никак. Все пели, и все танцевали. И все выделывались, кто как мог. Молодые «звезды» зажигали с концертами. До сих пор помню одного замечательного еврейского мальчика, приехавшего из Казахстана. Прыщавого до невозможности и до боли похожего на огурец, который потёрли на тёрке, что не мешало ему быть хорошим мальчиком. И главное, настоящим, подающим надежды комиком, который, правда, считал себя трагиком. Он ещё не разобрался толком в себе, не понял что за такими, как он, — будущее. Мы сразу выучили наизусть его песню «Наш неконвертируемый рубль». Он сам написал музыку и дебильные стихи, сам сыграл и сам спел. Редкость, когда человек может столько вещей сделать одновременно. Зал лежал от смеха, когда он на полном «серьёзе» пел про наши российские рубли, подыгрывая себе на рояле.
А я выделялся тем, что был единственным человеком из потока, которому (уже тогда) «народ» посвящал песни. Про меня их было целых три. Бомжевая лирическая, бомжевая патетическая, бомжевая трагическая. Бомжевые, потому что у меня была кличка Бомж. Выглядел я так, помято и лохмато, зато, по-моему, очень колоритно.
А звучало это все ночью у костра под гитару просто шикарно. Лирическая:
«Тёмная ночь,
на манометрах стрелка молчит.
Пригорюнившись возле печи.
Молодая бомжиха сидит…»
Патетическая:
«Бомж живёт, не знает ничего о том,
что одна бомжиха думает о нём.
Возле магазина пью одеколон.
А любовь бомжачья крепче с каждым днём».
Всё было чудесно. Кроме одного. Для активной сексуальной жизни мне звёздности все ещё явно не хватало. И наутро, неудовлетворённые, мы опять ехали на свежезеленые морковные поля.
— Танька! — начал приставать я в автобусе к одной девчонке (не дают, так хоть поговорить!). — Танька, скажи, а ты как больше любишь? Сзади, сверху или сбоку?
Она покраснела, глазоньки оквадратились, рот от изумления распахнулся. А я её ещё добил вопросом: «Скажи честно, в попу даёшь?»
Танюха готова была рухнуть в обморок. Такой сильной реакции я, конечно, не ожидал, но девочка была, ясное дело, дура. Откуда-то с Кавказа. Русская, но воспитания сурового, восточного. Одевалась безвкусно и ходила с огромной накрученной и начёсанной чёлкой, в куртке пузырём. Из-за этой гребаной куртки или из-за её просто анекдотической глупости мы за глаза прозвали девушку Тыквой.
— Тань, че молчишь, вспоминаешь?
— Да я вообще ещё девочка, — пробормотала растерявшаяся Тыква.
— Девочка?! Да ты что-о-о?! — Я даже подпрыгнул.
То, что здесь чуть ли не все девочки, и без сопливых ясно. Но чтобы так публично признаться! Вот это уморила. Обычно ведь нам самим приходилось искать повод для веселья, а тут такой подарок… И начался реальный классический затопт. Мы доставали её весь месяц во время этого дико скучного морковного подвига. Повод не повод — какая разница. Приходили вечером на дискотеку и тут же успевали отметиться: «Бабы, какие вы все красивые, нарядные! Но знайте — это все равно ерунда, потому что девочка у нас всего одна».
Утром, с трудом проснувшись и влезая в автобус, снова поминали Таньку:
— Слушай, а ты всё ещё девочка? Что, вчера вечером никому не дала? Никто тебя не трахает, наверное, потому, что ты страшная.
— Я не страшная, я молодая и красивая.
— Значит, потому, что глупая.
…И всё-таки в этом сонном царстве мне иногда удавались победы! Так, я сумел уговорить одну девицу — из интеллигентной семьи, не очень симпатичная, но умненькая, что называется «белая кость», и очень интересная — прийти вечером «к нам на костёр». Пообещал, что будет много народу, — песни, пляски — и даже пиво! А в то время за бутылку пива чуть ли не исключали из института. Вечером она появилась. Костёр был, пиво тоже. Народ, разумеется, отсутствовал. Зачем нам зрители? Зато был я, ждал её на принесённой из барака паре матрасов. Ну… «сидеть на чём-то надо».
Пиво мы выпили быстро. Ночь была прекрасна. И стал я потихоньку заваливать её на матрасик.
— Вы что, Роман?! — громко возмутилась она. Эротические мои мечты тут же рассеялись в прах. Разбились о все ту же банальную причину! Разумеется, оказалось, что и она ещё члена в глаза не видела. А поэтому и не даст.
— Но хоть минет сделаешь? — уже скрипя зубами, выдавил я.
— Что сделать?
— В рот возьми… пожалуйста.
Как ни странно, она согласилась. Неумело, но по-честному, как старательная отличница. Когда ей брызнуло в рот, девочка с недоумением отшатнулась. Вытерла рукой губы и, не понимая, что такое произошло, уставилась на то, что вытекло изо рта.
— Ой, извините! — смущённо прошептала она, поднесла руку ко рту, внимательно рассмотрела, слизнула и проглотила. После чего, задравши хвост, удрала в лагерь.
…Сейчас этот наивный минет навевает ностальгические воспоминания. А тогда… Тогда, собирая матрасы, я уже мысленно посылал её ко всем морковным чертям. «Не хочешь трахаться, и не надо! И красившее, и сговорчивее тебя найду!» — зло думал я.
Хотя и этот маленький успех меня окрылил — ну хоть что-то! С паршивой овцы — хоть шерсти клок. И уже на следующий день, на крылах победы, пусть и небольшой, я стал строить планы, как склеить новую девочку. Мне уже приглянулась одна. Проблема была только в том, что ходила она — как это всегда у них бывает — со страшной толстой подругой. Приложив усилия, подругу я сумел отшить и спокойно взялся за убалтывание своей жертвы: «Кстати, отпуск скоро… Ты че думаешь делать? Можно на один день поехать в Питер. Остановиться у меня…»
И девочка — о чудо! — «на экскурсию по городу» согласилась. Мы дружной компанией — Паша-Его-Баба-Я-и-Она — поехали ко мне. Прямиком на квартиру к деду и бабке. Оба они оттопыривались в Ялте, совершенно не ожидая в своём доме юношеских оргий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23