Вы можете у него узнать, я назвал свою фамилию, и он, наверное, помнит.
«Уверенно как говорит: к alibi, видно, подготовился», — подумал Яценко.
— Это не существенно, — сказал он сухо. — Затем что делали?
— Потом я отправился завтракать к Пивато.
— Всегда там завтракаете?
— Нет, не всегда, завтракаю где попадется. Но лакеи у Пивато меня знают в лицо и по фамилии, они подтвердят, что я там был.
— После завтрака что делали?
— После завтрака я вернулся домой и прилег отдохнуть, у меня от присутствия разболелась голова. Спал часов до шести. Затем пошел к Рейтеру — знаете, кофейня на Невском, — там встретил знакомых, сначала смотрел, как играют в шахматы, затем сам сыграл партию с некиим Левичем… Это биржевик, он живет на Большом Проспекте, номера не помню, но вы его легко найдете.
— До какого часа вы играли в шахматы?
— Кажется, до семи или семи с четвертью… Затем я поужинал. Рейтер — не ресторан, но там всегда можно получить дежурное блюдо, а я по вечерам мало ем. Я спросил сосиски с картофелем и бутылку пива. Но, право, не знаю, должен ли я вам это сообщать, господин следователь, — добавил с улыбкой Загряцкий, — ведь это подводит кофейню: спиртные напитки теперь запрещены. Мне по знакомству дают пиво… Надеюсь, вы не сделаете из этого истории.
— Долго ужинали?
— Нет, минут двадцать.
— Так… Дальше? — рассеянно спросил Яценко, перебирая бумаги в папке и как бы потеряв интерес к предмету разговора.
— Затем я отправился в кинематограф.
— В кинематограф? — повторил Яценко. — В какой именно?
— В «Солей».
— Так-с. Оставались там до конца спектакля?
— До самого конца. Я всегда остаюсь до конца, хоть и глупо, конечно, смотреть всю эту дребедень. Но я люблю, отдыхаешь все-таки.
— Когда кончился спектакль?
— Думаю, так в половине двенадцатого или еще немного позже.
— Верно, вы и в кинематографе встретили знакомых?
— Знакомых? — переспросил Загряцкий. — Нет, там знакомых не встретил.
— Жаль, именно там важно было бы кого-нибудь встретить. Никого не встретили?
— К сожалению, никого.
— Жаль… Но, может быть, вас видели служащие? Вы билет взяли при входе?
— Разумеется… Только едва ли кассирша могла меня видеть. Она из-за своей сетки ни на кого не смотрит, занята билетами и сдачей.
— Как же вы наперед знаете, что она вас не видела? Но если не кассирша, то уж, верно, капельдинер вас видел, показывая вам место?
— Может быть… Впрочем, я несколько опоздал к началу и вошел, когда в зале было темно.
— Экая досада! Так и капельдинер не видел?.. Какой билет вы взяли?
— Кресло, в рубль двадцать. Это в среднем пролете.
— Вы твердо помните цену?
— Да, я всегда беру в рубль двадцать.
— Значит, вы часто бываете в этом кинематографе?
— Да, довольно часто.
— Довольно часто, — повторил Яценко, удовлетворенный тем, что подтвердилась его догадка, впрочем, не имевшая отношения к делу. — Так… В антрактах между картинами зал освещается, вы, верно, заметили, с кем вы сидели рядом?
— Кажется, слева был какой-то господин с седой бородой. А с другой стороны никого не было — я сидел у прохода.
— Вы не разговаривали с вашими соседями?
— Нет. Кто же разговаривает с незнакомыми?
— Отчего, бывает, могли обменяться несколькими словами. Может, с теми, кто сидел спереди или сзади вас? Там какие люди сидели?
— Не помню. Кажется, спереди и вообще никого не было.
— Так вы за весь вечер ни с кем не обменялись словом? Ну, может быть, толкнули кого-нибудь и извинились. Может, было что-либо такое, что дало бы нам возможность вызвать ваших соседей посредством публикации в газетах?
— Нет, кажется, ничего такого не было.
— Очень жаль. Это чрезвычайно досадно.
— Согласитесь, однако, господин следователь, я не мог предвидеть, что на следующий день меня заподозрят в убийстве и что мне придется устанавливать alibi.
— Разумеется, но согласитесь и вы, что это довольно странное стечение обстоятельств: весь день, с утра, вы были на людях, вы помните точно все расписание дня по часам… Даже удивительно, правду сказать, до чего вы точно это помните, ведь для вас это был самый обыкновенный день, такой же, как другой, а вы все часы и минуты так хорошо помните… Право, можно было подумать, будто вы знали заранее, что надо будет все это сказать точно.
— Позвольте, позвольте, господин следователь, я никаких минут не называл. Я указывал только часы, и, разумеется, лишь приблизительно. Это было позавчера, я могу помнить, что позавчера делал. А если бы я не помнил и не мог указать часов, то уж это вы, наверное, обернули бы против меня. Что ж это такое получается!..
— Я хочу сказать, что вы твердо помните все расписание дня и можете удостоверить свидетельскими показания ми, где вы были до самого вечера. Везде вас знают и в лицо, и по фамилии, а где не знают, как, например, в воинском присутствии, там вы по случайности называете фамилию. Но вот вечером, как раз в часы, когда был убит Фишер, вас решительно никто не видел и вы никого не видели. Это странно… Впрочем, может быть, вы напрасно думаете, что никто вас там не видал. Вы как были одеты?
— Так же, как сейчас.
— А господин с седой бородой как был одет?
— Кажется, был в темном пальто.
— Точно не помните?
— Нет, не помню.
— В каком ряду вы сидели?
— Я сидел в среднем пролете, а ряда не знаю — в кинематографах ряды не обозначаются.
— Мы расспросим служащих кинематографа и дадим публикацию в газеты… Когда вы вышли от Рейтера, какая была погода?
— Скверная…
— Вы, вероятно, взяли извозчика? Может, он вас признает?
— Нет, я пошел пешком. «Солей» помещается в Пассаже, это очень близко от Рейтера.
— Так… «Солей» в Пассаже… Да, да… Позвольте, вы сказали, что кончили игру в шахматы в семь часов… Ужинали минут двадцать — видите, вы указали и минуты… А к началу спектакля в кинематографе вы опоздали, хотя до Пассажа от Рейтера в самом деле очень близко. Когда же начинается представление в «Солей»? Мне кажется, что в кинематографах спектакль начинается значительно позднее. Это легко будет удостоверить.
Загряцкий вдруг побледнел. Следователь не спускал с него глаз.
— Я не помню, я могу ошибиться в минутах. Кажется, я еще прошелся по Невскому.
— В такую дурную погоду?
— У меня, как я вам сказал, с утра болела голова.
— Я думал, головная боль у вас прошла. Или вы играли в шахматы с головной болью?.. Ну-с, хорошо… Что давалось в этот день в кинематографе?
— Давалась кинодрама «Вампиры».
— Какие артисты в ней участвуют?
— Что?.. Сейчас вам скажу. В главной роли Наперковская, а из мужчин Марсель Левен и Жан Эм.
— Еще кто?
— Еще?.. Других не помню… Запоминаются только имена главных актеров.
— Да… И в газетных объявлениях печатают тоже только имена главных актеров. Потрудитесь рассказать мне содержание этой кинодрамы.
— Вы серьезно?
— Очень серьезно. Впрочем, вместо того чтобы рассказывать, благоволите написать мне содержание этих «Вампиров»… Вот вам перо и бумага.
— Сделайте одолжение.
«К этому, видно, приготовился… Может, накануне был в этом кинематографе, — подумал Яценко. — Нет, ловкая бестия…»
— Пожалуйста, напишите возможно точнее и подробнее, — добавил, вставая, Николай Петрович.
Он отворил дверь. Городовые вскочили и вытянулись. Яценко позвал письмоводителя.
— Иван Павлович, господин Загряцкий должен кое-что написать. Посидите, пожалуйста, здесь. Мне необходимо позвонить по телефону.
— Только что как раз Антипов пришел, — сказал тихо письмоводитель.
— А, пришел! Очень кстати…
XIX
Николай Петрович быстро прошел по коридору до дверей, затем нервно повернул назад, сам не зная зачем. Он находился в возбужденном состоянии. Яценко не был удовлетворен результатами допроса начерно. Он прекрасно понимал, что материала для обвинения допрос дал пока немного, несмотря на провалы в показаниях допрашиваемого. Загряцкий занял ту позицию, которая была для него всего выгоднее: свою связь с женой убитого он отрицал решительно; это обстоятельство давало его показаниям некоторый оттенок рыцарства и, главное, лишало самое обвинение основы. По вопросу о ключе объяснения Загряцкого могли быть признаны удовлетворительными. Записка, найденная у Фишера, почти ничего сама по себе не доказывала. В запасе у Николая Петровича еще оставался, правда, вексель, но этой улике он сам придавал второстепенное значение. Вместе с тем убеждение в виновности Загряцкого еще выросло у Николая Петровича. «Однако, если alibi не будет опровергнуто и дактилоскопия ничего не даст, пожалуй, придется его отпустить… Да, ловкий, ловкий человек… Сразу схватил положение», — сердито сказал себе Яценко, обдумывая план дальнейшего допроса. Он испытывал почти такое же ощущение, как рассказчик, который уже сообщил слушателям смешную часть анекдота и видит, что они не смеются, а ждут чего-то еще. «Теперь надо будет заняться его денежными делами», — подумал следователь. Он остановился, вспоминая, куда и зачем идет. В нескольких шагах от себя Николай Петрович увидел насмешливое лицо Антипова. «Да, проверить alibi…»
— Ну, что?
— Как Антипов сказал, так и есть, ваше превосходительство, не готовы снимки, — ответил сыщик. — Говорят, завтра будут, к пяти часам.
— Хорошо… Вот что, надо в срочном порядке проверить показания Загряцкого. Он говорит, что был в кинематографе «Солей»…
Николай Петрович дал Антипову точную инструкцию, затем направился к канцелярии прокурора суда, в которой находилась телефонная будка. В это время из приемной вошел в прокурорский коридор дон Педро.
— Здравствуйте, Николай Петрович… А я к вам… Только на пару слов…
— Здравствуйте. Что прикажете?
— Не прикажу ничего, ваше превосходительство, — шутливо сказал журналист. — И не пугайтесь, даже ничего не попрошу… Разве сами сообщите, что слышно новенького?
Он лукаво показал глазами в сторону двери, у которой стояли городовые.
— Нет, уж вы меня извините.
— Я шучу, разве я не знаю? — тотчас согласился дон Педро. — Ведь вы и другим ничего не скажете, правда? Никифорову, например, это очень прилипчивый субъект… Кое-какие сведения, каюсь, я получил окольным путем. Как, это мой секрет… Но я вас хотел побеспокоить по другому делу.
— К вашим услугам, но не теперь, я занят…
— Всего одну минуту, и я уйду… Видите ли, я устраиваю для «Зари» анкету: об англо-русских отношениях и о влиянии английской культуры на русскую, в настоящем, прошлом и будущем, — скороговоркой сказал дон Педро, видно, уже не в первый раз произнося эту сложную фразу. — Хочу просить и вас, — добавил он с приятной улыбкой. — Надеюсь, вы не откажете поделиться со мной вашими мыслями на эту животрепещущую тему? Не здесь, конечно, я пока зондирую почву, анкета еще не организована.
— При чем же здесь я? Об этом надо спросить у политических деятелей.
— У меня намечены и политические деятели, и писатели, и ученые, и представители магистратуры. Вы один из виднейших наших судебных деятелей, и я к вам обращаюсь как к таковому…
— Право, я не знаю. По-моему, никому не интересно, что я думаю…
— Об этом уж позвольте судить мне, — мягко сказал дон Педро.
— Папа, я к вам… — вдруг произнес молодой голос. Яценко обернулся и увидел Витю. Веселое, оживленное лицо его радостно поразило следователя после мрачного допроса, и он с особенной силой вдруг почувствовал, как любит сына.
— Ты что здесь делаешь? Ничего не случилось?
— Ничего не случилось… Я вас ждал там, потом думаю, зайду-ка сюда… Здравствуйте, господин Певзнер, не узнаете меня? Мы с вами встречались в обществе.
— Как же, вчера у Кременецких… Отлично узнаю.
— Папа, мама просила меня заехать к вам и сказать, что обед вас будет ждать хоть до ночи и чтобы вы ни за что не шли в ресторан… Это мама так говорит. Я на вашем месте непременно пошел бы в ресторан, у нас сегодня обед на три с минусом…
— Да я как раз хотел позвонить маме по телефону, что очень опоздаю, — сказал с улыбкой Николай Петрович. — Больше ничего?.. А ты куда таким франтом?
— Я в оперу, разве вы не помните? До свидания, папа, я и так опоздал… Прощайте, господин Певзнер.
— Какой славный юноша ваш сын, — сказал со вздохом дон Педро. Он не имел детей и страстно желал иметь их. — Не в гимназии?
— Тенишевец…
— А, тенишевец… Ну, не буду отнимать вашего драгоценного времени… Так я твердо рассчитываю, что вы и другим газетам ничего не сообщите?
— Будьте спокойны. Никому ничего не скажу и права на то не имею…
— Я понимаю… Разве я не понимаю? — подхватил, откланиваясь, дон Педро.
XX
— Вот, пожалуйста, получите, я написал содержание «Вампиров», — старательно-ироническим тоном сказал Загряцкий, протягивая следователю бумагу. — Может, в чем и ошибся, эта дребедень в памяти не остается, ходишь так, отдохнуть…
— Благодарю вас… Теперь мы перейдем к другому вопросу. Вы имеете средства?
— Я теперь человек небогатый. Прежде было приличное состояние, но его, увы, больше нет. Однако на жизнь мне хватает.
— Мне нужны более точные сведения. У вас есть наличный капитал? Или дом, или, быть может, имение?
— Нет, ни капитала, ни дома, ни имения у меня нет.
— Значит, вы живете своим трудом?
— Да, живу своим трудом.
— Насколько я могу понять, вы ведете светский образ жизни. Это стоит недешево. Сколько приблизительно вы зарабатываете в год?
— Точно затрудняюсь вам сказать, мой заработок сильно колеблется.
— А в среднем?
— В среднем, я думаю, тысячи три.
— А проживаете сколько?
— Столько же примерно и проживаю.
— При светском образе жизни, с ресторанами и с увеселительными местами? Не более того?
— Не более того. Все это стоит не так дорого. Конечно, иногда приходится туго. У меня есть и долги.
— Есть и долги? Какие же именно?
— Я должен портному несколько сот рублей, еще кое-кому… Да вот я и Фишеру был должен.
На лице следователя промелькнуло неудовольствие.
— И Фишеру были должны? Какую сумму?
— Кажется, пять тысяч.
— «Кажется»? Вы точно не помните.
— Да, пять тысяч. Я выдал ему вексель.
— Вы, однако, сказали, что не имели с Фишером никаких дел?
— Это не дела. Просто я взял у него взаймы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44