Но у принцессы Сапиентии свои сторонники, и они не станут сидеть сложа руки.— Король даровал мне награду, которую я хотел получить больше всего. Теперь я могу спокойно трудиться на той ниве, что завещал нам Господь, — буду заботиться о процветании моих земель и подданных.— Разве это угодно Богу? — спросила Таллия. — Господь хочет, чтобы мы очистились от печати тьмы, которой отмечены все живые существа, кроме блаженного Дайсана.— Даже блаженный Дайсан возделывал земные поля, леди Таллия. Разве мы не знаем его и как пастыря, который охраняет свое стадо от волков алчущих? Что если бы не было ни женщин, прядущих и ткущих, ни мужчин, пашущих и плотничающих, не было бы никого, кто повелевал бы ими, ибо Господь каждому определил место в этом мире? Что тогда станет со священниками, которые молятся за наши души и получают за это воск, муку и ткани?— Зачем же тогда они стремятся отбросить бремя земного бытия и уйти в Покои Света? — удивленно спросила она, раздраженно пожав плечами.Даже граф Лаваса не смел критиковать женщину, которая хоть и стала его невесткой, оставалась особой королевской крови, выше него по роду и положению.— Вероятно, так и должно быть, — коротко согласился он. Лавастин еще после победы в Генте отослал домой большую часть своих людей, но Таллия привела с собой немалую свиту. Покарав ее мать, мятежную принцессу Сабелу, король великодушно позволил Таллии оставить при себе слуг, без которых она не привыкла обходиться. Поэтому теперь они возвращались в Лавас как маленькая победоносная армия.— Не прельщайся удовольствиями жизни при дворе, Алан, — добавил Лавастин. — Какой смысл все время проводить в свите придворных, подобострастно ловя каждый взгляд и жест короля? Ради его удовольствия? Чтобы угодить ему?— В удовольствиях короля нет ничего, над чем стоило бы смеяться, — оскорбленно возмутился Жоффрей. — Нет греха в том, чтобы наслаждаться охотой и прочими радостями жизни при дворе!— Я успел заметить, — сказал Лавастин самым язвительным тоном, — что с гончими, лошадьми и ястребами ты знакомился гораздо охотнее, чем с производством тканей, кузнечным делом, сельским хозяйством, торговлей и медициной.— У меня есть жена, а у нее управляющий и слуги. Так что пусть они и занимаются хозяйством.— И у тебя, и у меня, и у нее есть управляющие. Но это не значит, что командир может рассчитывать на благополучный исход сражения, если сам во время битвы развлекается в шатре. Нет, кузен, Богу угождают настоящими делами, а не развлечениями.— Господу угодны наши молитвы, — упрямо повторила Таллия.— Разумеется. — Лавастин постоянно соглашался с ней. Он улыбнулся. — И я молю Бога о том, чтобы он благословил ваш брак.— Конечно, — поддержал его Алан. — Союзу двух людей необходимо благословение Господа.Взглянув на него, Таллия покраснела и отвернулась. Среди слуг раздались смешки. Лорд Жоффрей тонко улыбнулся.Дорога свернула в лес, и некоторое время они ехали молча, любуясь обступающими торную тропу деревьями. Дажетелеги не скрипели, катясь по наезженной колее. Лес кончился неожиданно, и теперь перед путниками расстилался цветущий луг. Вдалеке промелькнула косуля с маленьким детенышем, высоко в небе парил орел.В полдень они добрались до деревни, и тотчас отовсюду стали сбегаться дети посмотреть на свиту вельможи. Впрочем, испугавшись собак, они быстро исчезли. У деревенского колодца они остановились напоить лошадей. Алан удерживал собак и следил, чтобы они ни на кого не бросились. Понемногу жители деревни подошли оказать уважение господам. Одна старуха угостила Алана таким крепким сидром, что, сделав глоток, он закашлялся и ухватился за скамью, чтобы не упасть. Она рассмеялась, а он смущенно поблагодарил ее за подношение.Но все же дело было не только в сидре. При виде Таллии у него начинала кружиться голова. Она повязала голову кружевной вуалью, но из-под нее все равно упрямо выбивалось несколько прядок. Он верховой езды она раскраснелась, и у Алана сильно забилось сердце. Он протянул ей чашу, она приняла напиток у него из рук — отказаться значило бы обидеть жителей — и пригубила сидр. Алан позавидовал деревянной чаше, край которой сейчас касался ее губ. Сделав глоток, она передала чашу слуге, а сама села на скамью. Тут же ей принесли пироги, хлеб и острый сыр. Это были скромные приношения, но, казалось, ей они принесли больше удовольствия, чем самые изысканные яства на пиру.— Примет ли юный лорд в дар яйцо?Для такой маленькой деревушки это был щедрый дар, тем более что его поднесла девушка, которой, как мог судить Алан по бедной одежде, вряд ли часто доставалось такое лакомство. Она была не старше Таллии, светловолосая и очень симпатичная. Похоже, торопясь принести свой дар, она наспех ополоснула лицо, и на щеке у нее осталось гряз ное пятнышко. Внезапно Алан обрадовался тому, что они не остаются в этой деревне на ночь. Девушка положила яйцо ему на ладонь, и он поблагодарил ее. В эту минуту к ним подошла Таллия и встала рядом.Кто-то засмеялся. Девушка ушла, впрочем оглянувшись на молодого лорда. У Таллии вспыхнули щеки, и она решительно взяла его за руку.Это было маленькой победой. Он крепко сжал ее пальцы. Теперь у него снова появилась надежда.— Господь будет благоволить к нам, пока мы остаемся чисты, — пробормотала она.Слова застряли у него в горле. Он чувствовал себя так, словно его ударили. Таллия отпустила его руку и пошла к своей лошади, оставив его ошеломленно смотреть ей вслед. Алан разломил яйцо на две части и отдал Ярости и Горю. Вскоре они уехали из деревушки.Не прошло и часу, как их нагнал гонец. Он сообщил, что следом за ними едет «Королевский орел». Лавастин предложил всем спешиться, и в скором времени они увидели уставшего посланника. На щеке виднелись подтеки грязи, волосы покрылись густым слоем пыли, и лишь кое-где проглядывал их естественный рыжий цвет.— Граф Лавастин, я здесь по приказу его величества короля Генриха. Благодаря принцу Сангланту до его ушей дошла история со смертью Кровавого Сердца. — «Орел» сделал паузу. Алан по собственному опыту знал, что такая задумчивость «орла» означает не желание скрыть информацию, а всего лишь то, что он вспоминает послание, которое он запомнил много дней, а то и недель назад. Наконец «орел» снова заговорил: — Граф Лавастин должен быть осторожен. Тот, чья стрела убила Кровавое Сердце, защищен от магии, но если проклятие все еще действует, оно ищет следующую жертву.— Проклятие, — пробормотал Жоффрей.— Принц Санглант говорил о проклятии, — сказал Алан, — и эйка верят, что оно существует.— И все же Кровавое Сердце мертв, — мрачно улыбнулся Лавастин. — Как бы то ни было, я ценю свою жизнь и тем более жизнь моего сына. Пусть на расстоянии длины копья друг от друга вокруг нас идут солдаты и следят, чтобы к нам не приблизилось существо, похожее на то, чтоописал принц Санглант. Пусть священники денно и нощно молятся в церквях и часовнях. Верующему в Господа нашего и соблюдающему Его заветы нельзя причинить вред.Лавастин решительно взмахнул рукой, показывая, что такова его воля и больше он ничего не намерен обсуждать. Ужас тихонько гавкнул, ему ответил Страх. Горе обнюхивал кусты, растущие в канаве вдоль дороги, а Ярость завалилась в тень телеги и высунула язык.Лавастин повернулся к «орлу»:— Возвращайся к королю. Передай принцу Сангланту, что я признателен ему за предупреждение. Если ему когда-нибудь понадобится моя помощь, я сделаю все, что в моих силах.Жоффрей тяжело вздохнул:— Если по вопросу о престолонаследии возникнут споры, тебе придется вспомнить это обещание.— Господь велит нам всегда возвращать долги, — возразил Алан.Лавастин кивнул:— Ты все понял, «орел»?«Орел» смутился.— Отношения между королем и принцем испортились, — сказал он, осторожно выбирая слова. — При дворе случилась ссора, и принц впал в немилость. Его собаки напали на короля, он сам ударил священника на глазах у всего двора. Принц Санглант пошел против воли короля, объявив, что женится на женщине низкого происхождения, которая к тому же обвиняется в колдовстве. — Заметив, что он говорит слишком громко, «орел» откашлялся и продолжал уже спокойнее: — Впрочем, его самого могли заколдовать.— Лиат, — выдохнул Алан.Таллия повернулась и хмуро посмотрела на него.— «Орлица», — сказал Лавастин.— Теперь уже нет, — ответил «орел». — Она лишилась своего плаща и значка. Сейчас она просто любовница принца. Или, по крайней мере, была ею, когда я покидал Верлиду.— Лучше бы она отправилась с нами. Никому не стоит идти против воли короля. — Лавастин посмотрел на дорогу — его воины уже перестроились и шли, кольцом окружая всадников, а два священника зажгли кадила и ладаном освящали дорогу впереди и позади отряда. — Скажи королю Генриху, что если этой опозоренной женщине больше некуда будет идти, она всегда сможет найти пристанище в графстве Лавас.— Ты считаешь, что это разумно, кузен? — недовольно спросил Жоффрей.— Я уверен, что это и благоразумный, и дальновидный поступок. Я чувствую, когда кто-то представляет для нас опасность. А эта женщина для нас не опасна. Здесь что-то есть… — Он наклонился, всматриваясь в дорожную пыль, но буквально через секунду сморгнул и продолжил: — Человек, на чьей стороне она выступит, держит в руках козырную карту.Когда «орел» уехал и свита снова двинулась в путь, в ушах Алана снова зазвучали сказанные Таллией на свадьбе слова: «Я всего лишь пешка, не более, да и ты тоже. Просто ты этого не замечаешь». 2 Возле дворца в Верлиде королева София приказала разбить сад в аретузском стиле. Сад представлял собой восьмиугольник: восемь стен, восемь скамей, восемь клумб, ярко цветущих каждую весну и лето, и восемь дорожек, ведущих в центр сада, где был устроен великолепный фонтан в форме башни, увенчанной куполом, которую окружали восемь ярусов со статуями трубящих ангелов. По легенде, в тот день, когда умерла королева София, в фонтане перестала бить вода.На самом деле это случилось много раньше, когда мастера, создавшие хитрую систему подачи воды, умерли от лихорадки — видно, так и не смогли привыкнуть к холодным зимам, а кроме них никто не знал, как починить фонтан. Но красивая история, как и все истории такого рода, сохранилась.Росвита прогуливалась вокруг фонтана с шестью молодыми девушками из свиты Теофану, все они были из благородных семей и постоянно находились при принцессе. Сама Теофану взобралась на нижний ярус фонтана и сейчас стояла на каменном крыле одного из ангелов, держась за трубу другого. Отсюда она видела развилку дорог и все, что там происходило.Из сада вообще открывался великолепный вид, поскольку дворец стоял на возвышении. Внизу простирались поля, леса и пастбища, тут и там были живописно разбросаны маленькие деревеньки. Серебристой лентой сверкала на солнце река.Росвита наблюдала, как свита герцога Конрада добралась до развилки и повернула на юг. В воздухе реяли знамена, но с такого расстояния люди казались игрушечными фигурками, и никто бы не смог угадать, какая из них — герцог.Интересно, думает ли Конрад о Теофану? Действительно ли он сожалеет о том, что король Генрих запретил этот брак, или же он разгневан из-за того, что кто-то посмел ему отказать?И как к этому относится сама Теофану? Сожалеет она о несостоявшейся помолвке или испытывает облегчение? Росвита не могла сказать точно. Другая бы девушка на месте принцессы плакала или злилась, но не Теофану — она слишком хорошо скрывала свои чувства.— Теофану.По дорожке к фонтану направлялся принц Эккехард. За ним шла его свита — мальчики примерно одного с ним возраста. Школа только вчера приехала в Верлиду, и брат с сестрой еще не поговорили.— Ты рада, что Конрад уехал? — спросил он, вскарабкавшись на постамент возле Теофану. — Я хотел отправиться с ним в Вейланд, но отец говорит, что я должен ехать в Гент и стать аббатом монастыря святой Перпетуи, который он хочет основать там в благодарность за спасение Сангланта. Но я вовсе не хочу туда ехать! Я знаю, что отец ужасно разозлился на Сангланта за то, что он сбежал с той женщиной, но меня-то он почему наказывает?Эккехард никогда особо не задумывался над тем, что именно он говорит. Хотя, вероятно, сейчас он просто не понимал сути происходящего, поскольку не видел того гнева, который охватил Генриха, когда он обнаружил, что Санглант и Лиат сбежали.Теофану непроницаемо улыбнулась и ответила:— Он не наказывает тебя, Эккехард, он наделяет тебя властью. Отец будет решать нашу судьбу по своему усмотрению, чтобы королевство стало сильнее.Росвита не могла определить, действительно ли в голосе принцессы прозвучала ирония или даже сарказм.Ворота, ведущие в тихий сад, снова распахнулись, и появился король со своей свитой. Гомон толпы раздражал Росвиту. Да что же, в конце концов, с ней происходит — ведь она всегда гордилась своей любезностью и даже мягкостью! И раньше ей не случалось сердиться из-за таких пустяков. Она приобрела доверие короля и всего двора вовсе не для того, чтобы влиять на Генриха или потешить свое самолюбие — свою жизнь при дворе она воспринимала как одно из послушаний, дающихся монахиням. Такого волнения она не чувствовала уже много лет. Ей, как и Генриху, хотелось знать, что случилось с Санглантом и Лиат, но до тех пор, пока сам Генрих не заговорит об этом, никто не имеет права поднимать тему побега принца.Вокруг короля вились придворные, главными фигурами сегодняшнего дня, несомненно, являлись унгрийский и салийский послы. Сапиентия явно предпочитала элегантного салийского лорда, который представлял интересы принца Гиллиарма; Генрих же не отдавал никому видимого предпочтения и одинаково радушно выслушивал и того и другого. Дойдя до фонтана, он отвернулся от унгрийского посла и помог Теофану спуститься. Эккехард спрыгнул вслед за сестрой.— Я поеду с тобой завтра на охоту, отец? — спросил он.— Конечно, — рассеянно ответил Генрих и пристально посмотрел вслед удаляющейся свите Конрада. Наверное, в эту минуту он думал о Сангланте. Король притянул к себе Теофану, обнял ее и через мгновение принялся обсуждать с Вилламом и другими лордами ситуацию в Аосте, совершенно забыв об Эккехарде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47