Сидите дома, и все будет хорошо. Передавай привет дедушке. Как только выпадет свободная минутка, я сам к нему зайду.
Джем и Лори шагнули за порог и оказались на улице – до глупого обычной.
– Наркотический газ! Представляешь, Джем, если мы им дышим – я вдруг возьму да как запихаю себе в ноздри руль от велосипеда…
– Ничего, ноздри у тебя достаточно широкие, – вяло заметил Джем.
Вид у него был озабоченный. Лори потянул его за рукав:
– Думаешь, они нам наврали?
– Да нет, думаю, что они просто не понимают.
– Но ведь это вполне может служить объяснением…
Лори вдруг умолк – не хотел он говорить о Мэрилу, даже с Джемом. Стоило вспомнить плотоядную ухмылку крольчихи, как его охватывало отвращение, родственное тому чувству, что испытал Уилкокс в те минуты, когда малыш Бен стал вдруг делать ему непристойные предложения.
– Я провожу тебя домой, – решительно заявил Джем. Некоторое время они шли молча. Солнце опускалось за горизонт, скоро его красный диск совсем исчезнет за скалистыми отрогами сьерры.
– Как ты думаешь, все и в самом деле будет нормально?
Лори произнес это шепотом, словно опасаясь сойти за предателя.
– Без понятия. Но доверять им мы обязаны.
Внезапно Джем подумал о матери Лори. Может быть, и она нанюхалась этого газа… Перед глазами вновь возник мистер Робсон – он спиной заслоняет дверь в погреб.
Стоны в погребе. Но может быть, все это ему почудилось, как привиделся парящий над могилами Томми Уэйтс. Он просто надышался газом. Вне всяких сомнений. А когда воздействие газа пройдет, он забудет все это, и город вновь станет нормальным. Хотя город-то как раз и был нормальным. Это у него самого голова не в порядке.
Они прошли мимо станции обслуживания. Дак чинил старый «харлей-дэвидсон», о чем-то оживленно разговаривая с Френки. В сумерках создавалось такое впечатление, будто от девушки исходит золотое сияние, и Джему вдруг показалось, что ее вообще нет – всего лишь видение. Словно почувствовав на себе их взгляды, она обернулась, и Лори вдруг пискнул, как заяц. Джем повернулся к нему, сердце в груди колотилось как бешеное.
– В чем дело? Соплю проглотил, что ли?
– Нет-нет, ничего; просто ты чуть не вляпался в собачье дерьмо.
Джем ничего на это не сказал, но все понял – понял, что Лори видел то же самое, что и он. У Френки словно бы не было лица: лишь мертвенно-бледное пятно, по которому расплывались два огромных темных круга. Он закрыл глаза и глубоко вдохнул. Ну и чертов же газ!
Уилкокс отправил Бига Т. сменить Бойлза на кладбище. Вроде все было спокойно. Люди делали покупки ко Дню Независимости, украшали город флагами. С полудня до самого вечера девочки под звуки духового оркестра репетировали праздничное шествие.
Стоя на пороге конторы, Хейс наблюдал за происходящим на улице.
– Скоро солнце сядет.
Бойлз прекратил мурлыкать себе под нос какую-то песенку и повернулся к Уилкоксу – тот старательно смазывал кольт 45-го калибра образца 1911 года, входивший в состав его личной коллекции оружия.
– Программа на вечер, шеф?
– Всю ночь будем следить за кладбищем, будь оно неладно. И с ходу палить по всем галлюцинациям, что соизволят оттуда выползти.
– Такая программа вполне придется по душе вашему приятелю-ветерану, – заметила Сэм.
– Можете предложить что-нибудь получше? – поднял голову Уилкокс.
– Нет. Ладно, тогда попытаюсь получить от Вашингтона сведения о проводимых сейчас в этих краях исследованиях в области вооружений. А вы и в самом деле индеец?
– На пятьдесят процентов. Мать у меня – навахо. Если вас это интересует, могу показать резервации – Навахолэнд и все такое прочее. Но не рассчитывайте на меня по части исполнения «Танца дождя».
– Тем лучше, я не питаю особого интереса к фольклору.
– Скажите, вы замужем?
Саманта замерла, так и не набрав телефонный номер.
– А вы, великий вождь? Вы женаты?
– Чуть не женился. Но она удрала в Лос-Анджелес.
– И со мной та же история. Чуть было не вышла замуж, но удрала в Лос-Анджелес.
Она быстро набрала номер. Уилкокс про себя улыбнулся.
Хейс одернул смехотворно короткие рукава рубашки Мидли:
– Пойду переоденусь, а потом, наверное, поеду с вами патрулировать, шеф.
– Спасибо, Марвин.
Хейс с удовлетворением отметил, что Великий Вождь Уилкокс больше не держит его за явившегося с севера дурачка-новобранца.
Бросив взгляд на опускавшиеся над городом сумерки в фиолетовых разводах, Уилкокс произнес:
– Знаете, как называют Нью-Мексико? «Колдовской край». Роковое имечко, да?
Девятнадцать тридцать. Разлив по небу пламенеющий пожар, солнце закатилось за голую скалу. Френки обняла Дака за шею и шепнула ему на ухо:
– Тебе не надоело рыться в моторах? Ты когда-нибудь пытался занять руки чем-нибудь другим?
Дак покраснел до корней волос, адамово яблоко у него на шее приподнялось и опустилось, издав при этом какой-то странный звук. Руки у Френки были очень холодными, но прикосновение губ к щеке Дака оказалось очень нежным. Он положил инструменты, потом принялся их тщательно вытирать. Френки вздохнула, потрепала его по волосам:
– Так мы идем в кино? Или есть мороженое? Или сыграем хорошую партию в «Меккано»? Нечто вроде металлического конструктора.


Дак уставился на свои запачканные машинным маслом кроссовки.
– Ты знаешь про белое озеро?
Френки забавно фыркнула:
– Белое озеро? Это что – сорт пудры?
– Это соляное озеро. Ночью при луне оно сверкает разноцветными искорками.
Френки, отступив на шаг, посмотрела на него очень внимательно. Дак, прочистив горло, заговорил снова:
– Но если ты хочешь в кино…
– Нет, я очень хочу увидеть белое озеро. Думаю, с тобой мне там будет очень хорошо.
Парень опустил голову – лицо его стало совсем пунцовым – и, явно не соображая, что делает, принялся заворачивать разобранные детали машины в старые газеты. На одной из них – он, не глядя, завернул в нее пару свечей – красовался крупный заголовок: «Юная наркоманка убита тремя выстрелами в спину. Жертва – служащая „Сиркуса"… » Упаковав как следует свечи, Дак выпрямился, машинально отер руки о задубевшие от машинного масла джинсы. Френки тихо стояла, наблюдая за ним, лицо ее было скрыто мраком.

Девятнадцать тридцать. Зазвонил телефон; доктор Льюис нервно вздрогнул, пролив минеральную воду на разложенные перед ним на столе записи. Дрожащей рукой снял трубку. В ней раздался голос Вонга – теперь он звучал уже не слишком вальяжно:
– Льюис?
– Да. Ну что, нашли они эту проклятую карточку?
Вонг прочистил горло, и Льюис почувствовал, как по вискам сбежали две холодные струйки пота. Пролитая вода растекалась по бумаге, размывая черные, написанные золотым «ватерманом» буквы, – протокол вскрытия тела Бена постепенно превращался в какой-то мерзкий пруд, где, словно куски человеческого тела, плавают буквы.
– Льюис, вы слышите меня?
– Виноват?
Левой рукой массируя лоб, под которым нарастала боль, он пытался привести себя в нормальное состояние.
– Я говорил о том, что произошла какая-то ошибка. Они твердят, что обладатель страхового свидетельства 258 HY309 умер еще в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году. Автокатастрофа. Карточка была сдана в архив. Я полагаю, вся беда в том, что вы однофамильцы.
– Виноват? – опять как-то глупо квакнул Льюис.
Вонг заговорил теперь тем тоном, к которому вынуждены бывают прибегнуть профессора, беседуя с совсем уж тупыми студентами, – чуть ли не по буквам произнося каждое слово:
– У него была та же фамилия, что и у вас. Л. Ь. Ю. И. С. И карточки, должно быть, перепутали. Как бы там ни было, завтра Стивенсон получит результаты ваших анализов. Я вам перезвоню.
– Вонг! Подождите! Это же невозможно…
– Прекрасно понимаю, что невозможно. Вам следует принять пару рюмок спиртного и лечь в постель. Доброй ночи.
Вонг повесил трубку. «Эта цветущая желтая макака не желает иметь ничего общего с усохшим и падшим белым субъектом», – швырнув трубку на рычаг, гневно подумал Льюис. Он сердито закусил губу и почувствовал, как она лопнула; хлынула черная вонючая кровь. Бумажной салфеткой Льюис промокнул ранку. Возникло вдруг такое ощущение, будто в штанах стало мокро, – он приподнялся со стула и на пластиковом сиденье увидел коричневатое, похожее на жидкую грязь пятно.
– Господи, под себя наделал, – прошептал Льюис и заплакал крупными слезами пополам с зеленоватой слизью – капля за каплей они падали на протокол вскрытия.
Обхватив голову руками, он – на свое счастье – потерял сознание.

Девятнадцать тридцать. Круглая довольная луна уже висела высоко в небе. Джереми заканчивал кормить кроликов. Мэрилу, похоже, нервничала – выкатывала глаза и скалила зубы. Джем протянул руку, собираясь ее погладить, – она приоткрыла рот, – но замер, услышав голос Деда:
– Джем, ужинать!
– Спокойной ночи, Мэрилу!
Он послал толстой крольчихе воздушный поцелуй и побежал домой. Красные глаза Мэрилу следили за ним из темноты; черный таракан, проскользнув меж оскаленных желтых зубов, выбрался наружу и забегал по клетке.
Дед Леонард выглядел озабоченным. Сел за стол и, ни слова не говоря, принялся есть капустный салат, жадно запивая его пивом; Джем выдвинул стул и положил себе на тарелку ужин: капуста, сосиски, кетчуп.
– Ты пойдешь завтра на фейерверк? – чтобы что-то сказать, спросил Джем.
– Завтра? – Дед как-то зловеще улыбнулся. – В данный момент я не слишком склонен строить планы на завтра, – продолжил он, не переставая жевать; его глаза, похожие на пару серебряных монет, были прикованы к стакану с пивом.
Он поднял голову, и у Джема возникло такое чувство, будто его пригвоздили к стулу.
– Скажи, Джереми, ты веришь, что мир реален?
Ну вот – и Деда проняло.
– Кто знает, Дед; может быть, я сейчас просто сплю или кому-нибудь снюсь; ты же слышал о таких штуках…
– Но ты чувствуешь, что он реален?
– Ну, наверное. Даже если я и воображаю что-то другое, я чувствую, что он реален.
– Потому что чувствуешь реальным самого себя, да?
Джему стало не по себе; он поерзал на стуле, нацепил на вилку кусок сосиски и поболтал ею в воздухе. Может, за всем этим последует хорошая оплеуха? Или Дед тоже уже созрел? Взгляд Джереми осторожно скользнул в сторону двери, распахнутой в усеянную звездами тьму, откуда круглой мордой смотрела на него луна. Если Дед явно вознамерится схватиться за нож, ему останется только одно – шариком скатиться вниз по ступенькам.
– А можешь ты мне сказать, Джем, как ты себя почувствуешь, если вдруг перестанешь ощущать свою реальность?
– Не знаю. Как во сне, наверное.
– И тебе любой ценой захочется быть настоящим. Ты ощутишь, что распадаешься на ниточки, и попытаешься любым способом уцепиться за настоящую жизнь, и это будет ужасно – разве нет?
– Ну да, конечно же ужасно.
Не упускать из виду дверь и Дедовы руки.
– Ладно, парень, нам ведь на все это плевать – мы то живы, верно?
Сказав это, Дед расхохотался и залпом допил пиво. Джереми салфеткой промокнул лоб.
– Ты ничего не ешь, сынок?
– Да нет же, ем, – буркнул Джем, машинально отправив в рот кусок сосиски.
Лишь бы только они поскорее нашли какое-нибудь противоядие от этого мерзкого газа. Джем решил просунуть ножку стула в дверную ручку – так всегда делают в кино. И спать одетым. А может быть, даже взять с собой в постель охотничий нож, который Дед подарил ему на последний день рождения – чтобы он мог играть в Рэмбо, бегая по холмам.
Дед снова налил себе пива и опять выпил его залпом. Резким движением он наполнил вдруг стакан Джема.
– Пей, сынок; может, и тебя скоро кто-нибудь выпьет! – и опять дико захохотал.
Джем в нерешительности взглянул на него. Пиво? Дед предлагает ему выпить пива? Он поднес стакан к губам и вспомнил о тех юношах-ацтеках, которых поили допьяна, прежде чем вонзить в них жертвенный нож, – так говорила миссис Мюррей, преподавательница истории.
– Ну что же ты не пьешь? – Голос Деда уже гремел, его серебряные глаза сверкали, как чешуя рыбы-луны.
Закрыв глаза, Джем выпил. Горько, зато освежает. Он снова открыл глаза. Дед стоял в дверях, глядя во тьму – словно ему там что-то послышалось.
Какое-то жужжание. Невнятные слова. Шипение. Джем наконец узнал характерный звук одного из радиоприемников и успокоился. Почему только Дед его не выключит? Старые приемники, до блеска надраенные, рядком стояли на длинном столе под крышей веранды. Джем засек среди них один включенный – здоровенная, как телевизор, старая штуковина. Оттуда донесся женский голос, но слов было не разобрать – они тонули в каком-то бульканье.
– Пожалуйста! – вдруг отчетливо крикнула женщина, но ее голос тут же перекрыл симфонический оркестр.
– Что это играют?
– Девятую симфонию Бетховена – был такой немецкий композитор, – не отводя глаз от приемника, ответил Дед.
– Знаю я про Бетховена, – оскорбленно возмутился Джем, – совершенно невозможный глухо-психованный тип. А еще его музыку всегда включают в конце фильмов про войну.
Голос женщины – явно негритянки – перекрыл бурные звуки «Гимна радости»:
– Я не могу!
– Две передачи одновременно пустили, – заметил Джем.
– Но почему, почему! – вопила женщина.
– Забавно, точь-в-точь голос миссис Робсон…
Дед подошел к столу и повернул ручку приемника. Джем заметил, как на обратном пути он раздавил что-то на полу. По небу разлилось молочно-белое сияние.
– Скоро будет гроза, – заявил Дед и взял в руки старый номер «Нэшнл Джеогрэфик».
Он растянулся в кресле-качалке и принялся медленно раскачиваться.
Джереми встал, сполоснул тарелки и исчез в своей комнате. Раз уж мир перевернулся, то остается лишь сидеть перед телевизором – чудом не разобранным на запчасти древним ящиком семидесятых годов, который отреставрировал для него Дед.
Он включил его, и по экрану, шевеля картонными челюстями, дружным шагом двинулись гигантские муравьи. Здорово, сейчас все черные мысли сразу выветрятся!

10

Тоби Робсон неподвижно сидел перед телевизором; на экране Дубина Джо Барнет душил Дорожный Каток Миннесоты, Буффало Джонса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42