И далее: «Он п
одмигивает читателю, мол, я и сам все понимаю, но, дескать, в интересах наци
онального дела так надо». То есть, черпая главный материал для опроверже
ния следственных выводов Соколова из его же собственной книги, Бруцкус п
риписал этот парадокс победе стихийного реализма юриста-профессионал
а над романтическими придумками слабого враля.
Примерно так и Энгельс убеждал нас, что Бальзак был великим реалистом во
преки своим аристократическим предрассудкам…
Понимая вполне чувства Бруцкуса, для которого следователь помимо нацио
нального обидчика был еще и оскорбителем лично знакомых и уважаемых люд
ей (наподобие Гучкова или Ярошинского), не будем с профессором и вполне со
лидарны. В конечном итоге достоинством следовательской работы Соколов
а явилось как раз то, что он заносил в протоколы все : чушь и идио
тскую информацию даже тех свидетелей, которым он, по собственному призна
нию, вовсе не верил. Разумеется, оклеветанные современники чувствовали с
ебя тяжко после публикаций подобных опусов, зато для нас, историков, след
ователь сохранил аромат революционной эпохи Ц с ее циничной открытост
ью и наивной демагогией, с благородством ее идеалистов и распущенностью
социальных низов, со всеобщей причастностью к идеологии и низким, мифоло
гическим ее уровнем. Словом, тот аромат, что донесли до потомков И. Бабель,
А. Веселый, автор «Тихого Дона»…
Вот конкретный пример его работы: Наметкин и Сергеев уклонились от внесе
ния в протокол похабных надписей с места преступления или рисунков, кото
рые охранники-жеребчики набрасывали во время дежурств на стенах Ипатье
вского дома. Они справедливо полагали, что мат и сексуальные позиции с по
дписью «Царица и Распутин» ничем не обогатят историка, в будущем по инте
ресующегося итогами их работы. А «природный охотник», «самолюбивый фана
тик своей профессии» (Дитерихс), словом, Николай Соколов внес в протоколы
и похабель, и оскорбления Ц «свидетельства предсмертного мученичеств
а пленников», как назвал их Бруцкус. Фактов следователь дал историкам пр
едостаточно, чтобы воссоздать картину преступления, а его выводы и предп
оложения, что ж, они тоже стали свидетельствами времени, приметами «вели
кой эпохи», когда началось выдвижение к власти Ленина и Муссолини, Стали
на и Гитлера, Ракоши и Зейсс-Инкварта и легиона им подобных почти по всей
Европе.
К слову Ц одновременно приметами эпохи, когда не нашлось в Европе издат
еля для брошюры Бруцкуса…

Глава 8
ПОСЛЕДНИЙ РАЗ О СЕБЕ

Чтение «Убийства царской семьи» Николая Соколова явилось нравственным
потрясением в моей жизни.
Сначала представьте отрока или юношу, воспитанного на таком вот идеале:


Юноше,
обдумывающему житье,
мечтающему Ц
сделать бы жизнь
с кого,
Скажу, не задумываясь:
делай ее
с товарища Дзержинского.

А до Дзержинского, в детстве, героями значились Ворошилов с Буденным
… В войну, правда, появились новые идолы. Но уже в те, то есть в под
ростковые годы, когда массовый героизм народа стал приметой эпохи, и тог
да мы не понимали, почему в образец нам ставят летчика, таранившего герма
нский самолет, как будто взаимное уничтожение пилотов нашего и немецког
о есть заведомо выгодная для России сделка. Или почему солдату разумно л
ечь грудью на амбразуру огневой точки противника и заткнуть своим телом
пулеметное дуло. Разве не проще бросить туда гранату?
Послевоенные герои тоже выглядели сомнительно … Не хочу преу
величивать проницательность своего поколения. Но жизнь десятилетиями
складывалась так, что сетка моральных координат общества натягивалась
на опорные идеалы, вызывавшие у молодежи одни сомнения. Подчеркиваю, у лю
бой молодежи, вне связи с ее конкретными политическими убеждениями (я са
м до 1958 года, до дела Бориса Пастернака был вполне правоверным комсомольц
ем).
Одно время на роль образцовых героев претендовали в нашем сознании комм
унисты-оппозиционеры, погибшие в чистках, но товарищ Сталин и его сподви
жники успели все-таки о них многое народу порассказать … Пост
епенно, незаметно в сознании многих из нас на «высшие точки» вырвались р
ыцари белого движения (песни ведь запела молодежь о «поручике Голицыне и
корнете Оболенском»), а для кое-кого, как стало известно позже, штандарте
нфюреры СС.
Культ белых начался, по-моему, с фильма «Перед судом истории», где бывший
лидер правых националистов в Государственной думе Василий Шульгин с лю
бовью вспоминал своего государя на фоне декораций того самого вагона, гд
е он выпросил у царя отречение от престола. Потом, поглядев на табличку у Т
аврического дворца «Областная партийная школа», Шульгин с грустью прог
оворил: «Здесь заседал единственный в нашей истории парламент» Ц и мы в
зале вдруг осознали: братцы, да ведь в России парламент был, как же мы про э
то ничего, ровно ничего не знаем …
Потом появились из каких-то тайных запасников старшего поколения издан
ные еще в 20-х годах мемуары возглавителей белого движения (мне деникински
е «Очерки истории русской смуты» дал покойный «крестный» в кинематогра
фе Юрий Герман). Так что к началу работы над этой вот книгой я, как многие лю
ди моего поколения, придерживался стандартного российского мировоззре
нческого набора аксиом: российские народы были в революцию сбиты с толку
демагогами, обещавшими им рай на земле и во человецех благоволение, кром
е того, они традиционно были приучены к патерналистско-авторитарному пр
авлению, свободу же отстаивали в этой стране лишь немногочисленные пала
дины-идеалисты (а таких везде мало, не только в России). И вот, приближаясь к
седьмому десятку лет, я стал читать книги уже не вождей белого движения, а
его, говоря по-щедрински, Сил, т е. тех, кто составлял становой скелет админ
истрации, людей вроде Дитерихса или, на более низком уровне, Соколова. Они
поразительно напомнили своих антиподов по мою, советскую сторону жизни,
тех, кого я так часто наблюдал у нас, там …

гляди
это и есть
та самая
Хамская
Рожа
которая решает как тебе жить

(Иван Ахметьев, московский по
эт 80-х годов.)
После такого чтения я уже не удивлялся, встречая, например, док
ладную записку офицеров врангелевского главштаба, адресованую на имя г
лавковерха, с секретным анализом для самого узкого круга своих
людей:
«…первые наши успехи с середины 1919 года показали воочию, как ждал и ждет ру
сский народ освобождения от насилия и произвола; как он хочет спокойной
трудовой жизни, как жаждет порядка и права. Всем памятны встречи доброво
льцев в Харькове, Киеве, Курске и Воронеже, когда измученное население пе
ло «Христос воскресе», стояло на коленях и целовало избавителей-доброво
льцев.
Но вместо порядка мы принесли те же насилия, грабежи и издевательства.
Вместо чрезвычаек Ц порки шомполами, расстрелы и т. п.
Великое дело освобождения исстрадавшейся родины было осквернено. Нам н
е верили. Нас боялись…
Подл. подписал Генерального штаба Генерал-Майор Махров.»
Повторяю, меня отвратили от идеализации белых их собственные печатные и
зделия. В первую очередь, Дитерихса и Соколова.
В памяти моей все отчетливее вставала схема другой войны, свидетелем кот
орой я был. Когда России тоже дали на выбор решать, кого она будет больше л
юбить. Сталина или Гитлера.
«Тяжело признавать, Ц писал мой современник Андрей Амальрик, Ц но имен
но Сталин в те годы стал символом национального сопротивления благодар
я безумной политике немцев».
Неизбежно приходила мысль, что россиянам и в первый раз история предлага
ла тот же самый выбор. Только демократические силы и самой страны, и Европ
ы в тот раз находились в союзе с протонацистами, подобно тому, как через че
тверть века они же плечом прислонились по другую сторону Ц к коммуниста
м.
Социальные науки, в том числе и исторические, всегда изучаются одним из ч
ленов самого общества, т е. точка зрения исследователя находится не вне, а
внутри изучаемой среды. Это, в свою очередь, делает для него невозможным с
овершенно объективный подход к исследуемым феноменам. Единственно при
емлемый выход для того, кто все-таки хочет найти истину, а не занимается п
ропагандой идеологии (я не в укор говорю, пропаганда тоже нужное дело, но о
на Ц из другого круга явлений), Ц это развернуть перед читателем максим
ально широкую картину фактов и феноменов, которые подготовили его точку
зрения на исследуемое событие. В данном сюжете, значит, на екатеринбургс
кое убийство. К созданию такой широкой картины я, вопреки вполне осознав
аемым композиционным трудностям, и приступаю, посвятив ей всю следующую
часть этой книги.


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
РЕВОЛЮЦИЯ И КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ В ИСТОРИЧЕСКОЙ УПРЯЖКЕ

Тогда пришла неправда на Рус
скую землю. Главной бедой, корнем будущего зла, была утрата веры в цену соб
ственного мнения. Вообрази, что время, когда следовали внушениям нравств
енного чутья, миновало, что теперь надо петь с общего голоса и жить чужими
, всем навязанными представлениями. Стало расти владычество фразы, снача
ла монархической, потом Ц революционной.
Б.Пастернак. Доктор Живаго.



Глава 9
МИФОЛОГИЯ ОТСТАЛОСТИ

Большая часть мифов была придумана и унаследована Россией с дореволюци
онных времен.
Мой покойный друг, ленинградский историк Вадим Вилинбахов (его прадед сл
ужил помощником государственного секретаря в эпоху Александра III) подел
ился своим «потаенным» открытием: хотя всем известно, что святой Алексан
др Невский победил на Неве шведского правителя ярла Биргера и лично пора
зил того копьем в лицо, а через два года он же разгромил на льду Чудского о
зера войско Ливонского ордена и убил гроссмейстера крестоносцев, что за
мечательно изобразил в знаменитом кинофильме Сергей Эйзенштейн, но поч
ему-то ни в шведских источниках, ни в рыцарских хрониках об этих ужасных п
оражениях от славных русичей нет ни слова. Зато известно, что Биргер и гро
ссмейстер благополучно правили в своих замках именно тогда, когда их яко
бы истреблял наш великий и святой Александр.
Особенно Вадим горячился, доказывая, что в русской летописи (Лаврентьевс
кой) сражения Александра Ярославича никак особо не отмечены в ряду обыде
нных пограничных схваток, и, например, о победе отца Александра Невского,
князя Ярослава, над рыцарями Ливонского ордена сообщалось в летописи ку
да внушительнее.
Ц Значит, не было сражения, остановившего натиск рыцарей?
Ц Почему? Битва, гибель гроссмейстера, приостановка походов ливонцев н
а Русь Ц все было. Только не при Александре.
Ц ?
Ц Битва произошла четверть века спустя, в 1268 году. Сражение новгородцев с
орденом при Раквере. Роман Дмитрия Балашова читал?
(Я о битве при Раквере тогда не то что не читал Ц не слыхал.)
Ц А почему …
Ц А потому, что Ивану Грозному, повелевшему во время его войны с Ливонией
канонизировать Александра, не нужна была память в народе о новгородской
дружине, спасшей северную Русь. И Петру, заложившему Лавру на месте битвы
на Неве, тоже не нужен был в истории Руси вольный Новгород, победитель шве
дов.
Ц Но все же почему избрали на эту роль Александра, а не князя, скажем, кото
рый командовал новгородцами при Раквере?
Ц Да кто, по-твоему, основал династию великих князей московских?! Ц уже р
ассердился на мою тупость Вадим.
Сей миф, очень популярный благодаря фильму великого режиссера (сочинивш
его, к слову сказать, не менее популярный миф и о «штурме Зимнего дворца в
октябре 1917 года») изложен здесь в силу его особой наглядности Ц для доказ
ательства, как именно мифология окутывает русскую историю в самых неожи
данных пунктах, и к этому читателю надо быть постоянно готовым. А конкрет
но, то есть в рамках избранной темы, меня интересуют два парных русских ми
фа: миф об извечной российской отсталости и параллельный миф о российско
м дореволюционном процветании. Миф о вечном петербургско-московском им
периализме-мессианизме и столь же достоверный миф о полной российской н
евинности в совершившейся европейской катастрофе.
Про российскую дореволюционную отсталость люди моего поколения знали
всюду и всегда. Вот как в 1956 году писал об этой стране прекрасны
й американский эссеист и историк, «прививший русский побег к стволу амер
иканской культуры», т. е. введший в литературу США своего друга Владимира
Набокова (значит, было где ему добыть информацию), Эдмунд Вильсон:
«Свинская отсталая страна, полная обожравшихся помещиков и пышных фрук
товых садов, жалких рабов и маньяков-господ. Старые дворянские гнезда Ту
ргенева с их путаницей родственных отношений и стадами угнетаемых рабо
в … Ленин, конечно, объявил всему этому войну.»
В картинке легко угадываются не только Гоголь с Тургеневым, но Достоевск
ий, Чехов (Гаев с Фирсом) … Ошибка Вильсона состояла не в сознат
ельном извращении фактов Ц все перечисленное существовало в реальнос
ти, он узнал о нем из русской литературы Ц но в его представлении о России
как о застойном обществе, неподвижном от Ивана Грозного до Николая «Кро
вавого». Между тем в России потому и сумела появиться ее великая обличит
ельная литература, что стремительными темпами в XIX-XX веках вырастало граж
данское общество, рождавшее и потреблявшее именно такую литературу. Это
была страна постоянного внутреннего неспокойствия, медленно и трудно р
ешаемых национальных задач (модернизации и вестернизации), великих, хотя
стесненных сил, современного городского капитала, страна опытной внешн
ей политики, искусной государственной машины. «Страна с искаженной жизн
ью, но уже давно знающая, что это искажение не заслужено ею и что для нее во
зможна жизнь в силе, свободе и счастье» (Н.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55