Я понимал, что сделать это необходимо, ведь она была моей подчиненной. А кроме того, из головы не выходили слова Волкова: «Ведь она любит вас, товарищ лейтенант». Странно, но я этого не замечал…
Я подошел к бараку, в котором размещался лазарет, и остановился, слегка оробев. Как вести себя при встрече с Галей? Что говорить? О чем спрашивать? Каких-то несколько дней назад эти вопросы вообще не возникали, а сейчас… Вздохнув, пересек порог и оказался в небольшом освещенном помещении. Три молоденькие сестры о чем-то весело и оживленно переговаривались. Одна из них, завидев вошедшего летчика, смутилась, перестала смеяться и, приставив ладонь ко рту, строго прикрикнула на подруг. Те замолчали и удивленно уставились на лейтенанта широко раскрытыми глазами. «Видно, и сюда уже дошел слух о моем возвращении», - подумал я и, не обращая внимания на любопытные взгляды, спросил:
- Девчата, как мне пройти к Бурмаковой?
- Ой, девочки! - кокетливо присела та, что первой заметила мое появление. - Это же тот самый летчик, ей-богу! Скажите, ваша фамилия не Мариинский?
- Он самый, а что?
- Ничего, - смутилась она. - Просто мы много о вас слышали. Все только и говорят о том, как вы посадили горящий самолет немцам на голову…
Я рассмеялся.
- Кто вам наговорил такую чушь? Надо же - бабий телеграф. Чего только не выдумают. Ну, ладно, показывайте, где лежит Бурмакова.
Палата помещалась в конце коридора, и я, пока шел, все старался представить себе лицо Гали.
Странно, но я его совершенно не помнил, как будто видел его очень давно и совершенно забыл. Да, видимо, и вообще не знал. Ведь за полгода войны мы ни о чем не разговаривали, кроме как о текущих заботах. Только из характерного мужского трепа «про баб» я знал, что она не дурна и обладает хорошей фигурой, что за ней многие ухаживают. Сам же никогда не обращал на это внимания.
Дверь внезапно открылась, и я вошел в палату. Сопровождавшая сестра успела шепнуть, что у меня пять минут, больную нельзя тревожить, и исчезла.
Я осмотрелся. Посредине комнаты стояла больничная койка, возле нее стул и тумбочка. Лампочка под потолком без абажура освещала палату бледным светом. При этом освещении мне показалось, что кровать пуста, но, вглядевшись, я увидел контуры человеческого тела. Подошел поближе и пригляделся. Даже мне, боевому летчику, не раз смотревшему смерти в глаза, стало немного не по себе. Передо мной было совершенно незнакомое, как будто вылепленное из воска, лицо, осунувшееся, бледное, со впалыми щеками. Полуприкрытые глаза смотрели вверх в одну точку не мигая. Лишь нагнувшись, я смог разглядеть знакомые черты Гали. В этот момент ее глаза, слегка скосившись, вдруг широко раскрылись и стали влажными.
Я понял, что она узнала меня. Потрескавшимися губами, еле слышно она прошептала:
- Здравствуйте, товарищ командир. Спасибо, что пришли.
- Здравствуй, Бур… Галочка. Чего там… Раньше бы пришел, да времени не было. Ну, как себя чувствуешь?
- Я рада, что вы вернулись. Я верила, я знала… мне вчера Волков сказал. Вы ранены?
- Пустяки! Сегодня уже самолеты перегонял. А вот ты не вовремя под пулю попала. Кто же теперь самолет готовить будет? А? Ну ничего, здесь подлечат, потом в госпиталь отправят, оттуда к нам. Словом, крепись. Поняла?
Она согласно кивнула, но из правого глаза по щеке покатилась слеза.
- Бои кончаются. Скоро в Германии будем, но, похоже, я не увижу Победы, Женя… - перешла она на «ты».
- Ну это ты брось! Мы еще с тобой до Берлина дойдем, подышим свободным послевоенным воздухом. Так что без паники. Понятно?
- Понятно, - чуть слышно ответила Галя и отвернулась к стенке. Я истолковал это по-своему: устала. Поднялся.
- Не уходи! Может, уже и не свидимся, кто знает…
- Мне пора. Сестра сказала, что тебя нельзя тревожить. Прости меня…
- За что?
- За все.
Я покидал лазарет с тяжелым чувством, перешедшим в горечь утраты, когда на следующее утро мне сообщили, что Галя умерла…
Через два дня вернулся батя. Пришел и сел на свою лавку, хмурый, ушедший в себя. Сына он не нашел. Были слухи, что в Сороках убили какого-то летчика, по описанию похожего на Виктора - в таких же бриджах, с таким же чубом. Но слух, кажется, не подтвердился. Где искать?..
- А в госпиталях, батя, бывал, спрашивал?
- Был и в Бельцах, и в Ботошани…
- А на месте, в районе боя?
- Туда не добрался… Времени не хватило. Вот думаю опять проситься… Может, в медсанбате где.
Вопрос решился просто. Через день полк перелетал в Румынию, в район боев. Плацдарм северо-западнее Тирасполя передали другому фронту, и прикрывать его больше не приходилось.
- Ты, здеся, по пути в госпиталях все еще разузнаешь. А в Румынии опять поедешь к линии фронта… - ответил бате Архипенко на его просьбу.
Целый месяц еще искал Григорий Сергеевич Виктора, но так никаких следов и не обнаружил. Время шло, и поиски все более затруднялись. Много самолетов падало вдоль линии фронта, в тылах. Разве упомнишь все? Старик больше не надеялся найти Виктора живым, он искал хотя бы могилу, место его гибели. Все напрасно. Даже обломков самолета не нашел…
Однажды мимо аэродрома провезли обломки «ястребка», на котором я упал возле Котнари. Груда искореженных кусков металла ничем не напоминала самолет.
- И вы вместе с самолетом упали?! - ужаснулся Волков. - Не может быть… Тут живым никак не останешься!
- Видишь, остался…
- Вот твой самолет провезли… - вздохнул батя. - Может, и Виктора самолет увезли. Как я найду его теперь?
- Это у инженера дивизии можно узнать или в корпусе - увезли самолет или нет…
Я остро переживал потерю Виктора, хотел бы помочь бате, но чем? Ехать искать? Не пустят. Да и прок едва ли будет. Я вспомнил свое падение. «Упал бы я километра на два дальше, - думал я. - Лес, обломков самолета не найдешь. Вон под Москвой целую неделю искали самолет и летчика, разбившегося в тренировочном полете. Здесь тем более. Там с аэродрома видели, куда падал… Наземные части все время меняются. Новые и хотели бы помочь, да ничем не могут. А все-леса один не обшаришь…»
Наступление, начатое нашими войсками 2 мая в районе Тыргу-Фрумос в направлении на Роман, успеха не имело. Наземные войска натолкнулись на линию укреплений, подготовленную боярской Румынией еще в 1939 году, и перешли к обороне. Я слышал об этих укреплениях от артиллеристов, но думал, что это очередная фронтовая утка. Так, мол, они пытаются оправдать безрезультатность боев. Сейчас все подтвердилось.
Воздушные и наземные бои почти совсем прекратились, но все равно нечего было и думать летчику проситься на поиски друга…
Я чуть опять не остался без самолета. Аэродром, на котором мы сидели, располагался на лугу в изгибе речушки Жижия. Размеры его были весьма и весьма ограниченны. Едва хватало места для разбега перед взлетом и пробега после посадки. А с моим мотором нечего было и думать взлететь отсюда. Обязательно в речку с обрыва загремишь. Вот одна такая попытка чуть было и не кончилась аварией. Пришлось поднимать самолет без скорости. С трудом я его удержал от сваливания на крыло… Не было бы счастья, да несчастье помогло. В полк пригнали самолеты на пополнение. На одном из них летчик не рассчитал и сел с перелетом метров на сто… С испугу он выскочил из кабины и бросился вплавь на другую сторону реки и, только немного очухавшись, поплыл назад под дружный хохот собравшихся. Самолет достали из речки. Его можно было восстановить только в мастерских. А мотор, кажется, хороший… Волков побил все рекорды - за пятнадцать часов переставил моторы с одного самолета на другой. За это получил благодарность в приказе от командира полка и простое «молодец» от меня.
Боев не было. Вылетов тоже. Летчики томились от бесплодного дежурства на аэродроме. Единственным их развлечением до начала занятий была стрельба. В эти дни приспособили один из капониров под тир и стали заново пристреливать там самолеты, стрелять из пистолета и ручного пулемета по мишеням. Но все же без настоящей работы было тоскливо.
Особенно тоскливо было, пожалуй, мне. Я все еще ждал каких-либо известий о Викторе. Хоть что-нибудь конкретное… Ничего…
Немного отвлекло меня от мрачных мыслей пополнение летчиков, прибывшее в полк. В их эскадрилью попал москвич Борис Голованов - круглолицый, крепко сколоченный парень с озорными черными глазами. Правда, он прибыл только на стажировку - его оставляли инструктором в ЗАПе. Но он думал, что сумеет добиться пересмотра этого решения.
А через несколько дней надвинулись новые грозные события, которые оттеснили все воспоминания на задний план, приглушили их…
На станцию Ларга…
Темно, хоть глаз выколи. На плоскость вскочил Николай и прокричал мне в самое ухо:
- Фару опять включите! Я впереди побегу, покажу, куда рулить!
Я кивнул. Ладно, мол.
Волков спрыгнул с крыла и исчез. Голубовато-белый луч фары прорезал темень аэродрома. Яркой зеленью засветилась каждая травинка, а вдали, на другом конце летного поля, показались маленькие фигурки людей - инженера эскадрильи, техников звеньев. Туда-то и нужно было перерулить самолеты. Сбоку вспыхнул еще луч, еще, еще, и вот уже шесть сверкающих мечей побежали по летному полю, слегка покачиваясь и выхватывая из темноты то траву вблизи самолетов, то капониры, выстроившиеся вдоль Жижии, то деревья по другую сторону взлетной полосы, там, где проходила дорога и начиналось село Тодирени.
Самолеты подрулили друг к другу вплотную, крыло в крыло, как вообще-то никогда на фронте не ставили. Но сегодня они на дежурстве, взлетят по первой же ракете с командного пункта или «по зрячему», если летчики сами увидят фашистские самолеты. В приказе дивизии так и сказано:
«129 гв. ИАП с 4.45 30.5.44 иметь в. готовности № 1 на старте 6 самолетов с задачей отражения налета авиации противника на аэроузел. Взлет по сигналу с КП дивизий, постов ВНОС и по зрячему…»
Вчера тоже выруливали в такую рань, сидели в кабинах в ожидании сигнала на вылет, потом, с рассветом, поднялись в воздух и пошли далеко за линию фронта. Шестьдесят километров от своих… Там, немного севернее Бакэу, мы патрулировали, обеспечивая действия штурмовиков по аэродрому Роман. Одновременно штурмовке и бомбежке подверглись и другие фашистские аэродромы - командование фронта беспокоило большое сосредоточение авиации противника.
А сегодня все ждали ответного удара. И действительно, как только более или менее рассвело, с командного пункта взвилась зеленая ракета, и истребители пошли на взлет. Постепенно прогревались лампы радиоприемника, и до ушей стали доходить звуки внешнего мира.
- На станцию Ларга идет двести бомбардировщиков! - передала станция наведения с линии фронта.
Это было первое, что я услышал. «Сейчас здесь будут, - подумал я. - Дадут жару…» Я думал не о себе, а о тех, кто остался на земле, на чьи головы вот-вот посыплются бомбы. «И нам достанется… Истребителей тоже, наверное, хватает…»
- Над станцией Ларга триста бомбардировщиков… - снова передал пункт наведения.
- Архипенко! Будьте внимательны. Прикрывайте точку. - На земле ожидали появления всей этой армады над аэродромом.
Минута проходила за минутой, а бомбардировщики не появлялись. Только по радио слышны были отзвуки далекого воздушного боя («Бей его!..» «Прикрой!» и… «Прыгай, прыгай! А!..»), который вела шестерка из соседнего полка. «Почему мы туда не идем?! - возмущался я. - Там же бой идет!» Архипенко, видно, думал так же. Он развернулся и повел группу на юг, в сторону недалекой здесь линии фронта. Но тут же с земли передали строгий приказ:
- Архипенко! Не уходите от точки! Выполняйте свою задачу!
Пришлось подчиниться. Командование все еще считало, что это попытка нанести ответный удар по нашим аэродромам. Только позже выяснилось, что гитлеровцы после часовой артиллерийской подготовки, которая началась в четыре часа сорок минут утра, обрушили всю массу своей авиации, подготовленной в течение месяца, на боевые порядки войск 52-й армии. Удар наносился на узком участке фронта протяжением всего двенадцать километров.
С утра 30 мая над этим участком непрерывно патрулировали четверки и шестерки «Мессеров» и «Фоккеров». В то же время «Ю-87», «Ю-88», »Хе-111» с прикрытием по четыре-шесть «Ме-109» и «ФВ-190» на каждую девятку наносили непрерывные эшелонированные удары по оборонительным позициям наших войск. Однако, несмотря на огромное количество фашистских самолетов в воздухе, они несли при этом большие потери и решили изменить тактику. Начиная с четырех часов дня и до наступления темноты фашисты действовали группами до восьмидесяти бомбардировщиков в каждой. Эти армады прикрывались двадцатью-тридцатью истребителями «Ме-109» и «ФВ-190».
Всего за день боев над этим участком побывали тысяча девятьсот фашистских самолетов. И только в расположение наших войск упали шестьдесят из них, сбитые советскими истребителями. А сколько свалилось за линией фронта? Подбитые, не смогли долететь домой? На второй день гитлеровцы смогли послать в бой только тысячу шестьсот, на четвертый - семьсот пятьдесят, а на седьмой - триста семьдесят самолетов.
В этот день мы совершили четыре боевых вылета и все с воздушными боями.
В первый день снова отличился Гулаев. За два вылета он сбил пять вражеских самолетов: «Ю-88», «Ю-87», два «Ме-109» и одного «ХШ-126». В первом вылете - он водил группу из двенадцати «ястребков» - они встретили «ХШ-126». Гулаев сбил его, а в это время к линии фронта подошли две группы по пятнадцать «Ю-88» под прикрытием шести румынских истребителей «ИАР-80» и шести «Ме-109». Николай Гулаев сбил «Ю-88», Букчин и Задирака - по одному «ИАР-80».
Прикрывающая группа, которую вел Бекашонок, тоже дралась. Сам Бекашонок и Басенко сбили по одному «Ю-88», а Галушков - «Ме-109». Вся группа, сбив семь гитлеровских самолетов, без потерь вернулась на свой аэродром.
Однако второй вылет Гулаева не был таким удачным. Шестеркой они встретили восемь «Мессеров». Гулаев и Задирака сбили по одному «шмиту», но подошли еще тридцать «Ю-87» под прикрытием шестнадцати «Ме-109». Наши заявили сбитие девяти самолетов (пять «лаптежников» и четыре «Мессера»), а всего за вылет - одиннадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29