- Ну что, познакомился с немцем? Или от старого знакомого привет получил? - спросил Ипполитов, намекая на пробоину, которую я привез в одном из первых своих вылетов на Днепре.
- Нет, он просто хотел испытать самолет на прочность. Узнать, сколько он снарядов может выдержать, - «возразил» Лусто.
- Ну и как, узнал?
Я знал, что в таких случаях лучше молчать. Сам не раз участвовал в подобных подначках. Возражения всегда еще больше подзадоривали летчиков. К тому же я замерз в своем мокром от пота обмундировании и хотел побыстрее уйти в землянку, к печке. Возможно, еще долго бы продолжалось беззлобное подшучивание, но меня выручил Архипенко.
- Хватит! - оборвал он подначки. - Быстренько готовьтесь, сейчас опять полетим. Ты, - он повернулся ко мне, - не пойдешь - Чугунов слетает.
- Где он?
Ни на стоянке, ни в землянке Чугунова не оказалось…
Вечером ко мне подошел Волков.
- А что, товарищ командир, на «Мессерах» такие же пулеметы стоят, как и на «Кобрах»?
- Нет, конечно! А в чем дело?
- Да вот между тормозными дисками левого колеса застряла бронебойная пуля нашего крупнокалиберного пулемета, которая заклинила колесо намертво. - Волков показал пулю от крупнокалиберного пулемета «Кольт-Браунинг», которые стояли на «Аэрокобрах». Королев стоял рядом.
- Тогда ясно! Бобров стрелял в «шмита», а очередь всадил в тебя! Поэтому-то такие разрушения. А я-то думал, откуда у «Мессеров» такие мощные пушки?! Только об этом ни гу-гу, а то Бобров тебя без соли скушает… У него гонор знаешь какой! А кому охота признаваться, что он вместо врага своего сбил?
Об этом в полку никто не узнал, только техники и механики ехидно посмеивались, глядя, как на машине командира полка подрисовывают еще одну звездочку.
Что ты сможешь один!
К вечеру у меня разболелась голова. Но по привычке все же подсел с какой-то книжкой поближе к «катюше» (коптилке, сделанной из пушечной гильзы) и начал читать. Подошел Ипполитов, сел рядом и спросил:
- Чего это ты все читаешь? Не надоело? Сегодня чуть не убили. Зачем тогда тебе эти книги? Там институтов нет, учиться дальше не будешь.
Я был направлен в авиацию с первого курса геолого-разведочного института. Не хотелось отвечать, но к разговору стали прислушиваться остальные летчики.
- Эх ты, голова як казан, а розуму ни ложкы! - ответил ему украинской поговоркой. - Я помирать не собираюсь. Еще поживу.
- Ты что, серьезно думаешь живым остаться?! - удивился Иван.
Я даже привстал от неожиданности.
- Конечно… А если и убьют, так что?
- Зачем тогда голову забивать?
- А что, с пустой головой мертвому легче жить?
- Время зря теряешь…
- Н-да… Логика у тебя железная. Даже булыжная. По-твоему, выходит, вообще читать, учиться не стоит. Даже и без войны. Все равно, мол, умрешь когда-нибудь.
- Ну, когда войны нет, людей не убивают каждый день. А тут не знаешь, будешь завтра жить или нет.
- От тебя самого зависит, будешь завтра жить или нет. Смотреть нужно, правильно маневрировать, быстро принимать решения…
Ипполитов не дал мне развить мысль.
- Говорить-то ты мастер - смотреть, маневрировать, решения!.. А сам сегодня чуть не сыграл в коробочку. Чего ж не смотрел?
- Иногда о себе некогда думать. Многие сознательно жертвуют собой. Вон Букчин закрыл Гулаева. А Матросов? Гастелло? Талалихин? Нельзя же только о себе думать.
- Кто же о тебе подумает, если не сам?
Ипполитов долго работал инструктором, постоянно твердил курсантам, что нужно надеяться только на себя. «Нянька с вами летать не будет. Сами должны отлично пилотировать», - не раз говорил он курсантам. В конце концов Иван и для себя решил, что это главное. И лишь на фронте ему пришлось столкнуться с необходимостью взаимодействия, взаимной выручки. Он и раньше, конечно, знал о такой необходимости. Теоретически. Летать ему приходилось сравнительно мало, и применить теорию на практике оказалось не так просто. Говорят, привычка -вторая натура. И привычка к одиночным полетам давала себя знать на каждом шагу.
Я даже растерялся было, но на вопрос Ипполитова тут же ответил:
- Все. Ведущий, другие летчики. Все, кто участвует в бою.
- Много они о тебе сегодня подумали…
- Бобров-то сбил «шмита» у него в хвосте, - заметил Виктор. - А то, может, Женьке и конец был бы…
- Да дело и не в этом… - я встал, подошел к печке и продолжил: - У тебя получается так: все равно убьют, думать ни о чем не надо, учиться не надо, читать тоже… Так и живешь. Даже умываться не хочешь. Ходишь в столовую, на аэродром, летаешь, когда берут, вечером выпиваешь свои сто граммов, и доволен. Как же, еще один день прожил!
- Ну-ну, ты это брось! - обиделся Ипполитов, но я продолжал:
- Вот недавно хронику показывали. Ленинград, блокада, а там школы работают, пацаны учатся. Их артиллерия обстреливает, бомбят, есть нечего, а они учатся… В газете как-то читал: там в самое трудное время, в самый голод на заводе вечернюю школу организовали. Рабочие учиться захотели. С завода не уходили - сил не было, люди на улицах умирали от голода, а они учились. И потруднее, чем у нас, было.
Я помолчал немного, что-то вспоминая, пошарил в карманах и заговорил снова:
- Что там говорить! Вот письмо получил из дома. Если хотите, послушайте. Живут они там не очень-то хорошо. Паршиво живут. Однако работают и учатся…
Я стал читать письмо, и перед взором ярко вставала картина жизни матери, братьев.
За столом в небольшой покосившейся избушке собралась вся семья. Еще недавно многочисленная - пять сыновей! - она сейчас состояла всего из трех человек. У стола сидели мать и два младших сына - Павел и Дима. Старший, если жив, то, наверное, на оккупированной территории, под Одессой, где они все раньше жили. Еще двое учились в институтах, но перед войной были взяты в армию, и теперь оба служат в авиации - один штурманом в бомбардировочной, второй - истребитель. Писали раньше, что находятся далеко от фронта, в запасных полках. Недавно лишь написали, что на фронте, но по некоторым примерам, известным только матерям, - по денежным аттестатам, переводам, по отдельным словам в письмах - мать давно догадалась, что они в действующей армии, воюют. Что с ними будет? Идет такая война… В гражданскую воевали, куда проще было… А теперь с каждой почтой в поселок похоронки приходят…
Перед ней за столом двое младших. Они еще не доросли до боев, но, оказывается, выросли, чтобы управляться у станков. Павел работает токарем на заводе. Тяжело ему, а он еще и учится вечерами. Дима - в ремесленном. Подкормить бы их, худые, светятся.
На столе все запасы - небольшой кусок хлеба пополам с мякиной и несколько штук конфет, выменянных в ОРСе на ягоды и грибы. Хорошо хоть лес помогает. Грибы и ягоды растут, будто и нет войны. Рыбу ребята иногда приносят, если удается выбраться на рыбалку на Вятку или на Широкий Аркуль. Жаль, времени свободного у них нет. Все взрослые ушли на фронт, у станков остались старики, женщины да ребята. А план выполнять нужно…
Мать разделила хлеб, конфеты, отложив себе кусочек поменьше, налила детям по большой кружке кипятку, заваренного вместо чая поджаренной морковью.
- Ешьте.
Павел посмотрел на стол, на кусочки хлеба, проглотил слюну и спросил:
- Чего ж ты себе мало оставила?
- Мне хватит… Я тут дома как-нибудь, а вам работать.
- Да-а, - протянул Дима. - Помрешь с голоду, что мы без тебя будем делать?
Все трое принялись за свою более чем скромную трапезу. Некоторое время длилось молчание. Потом Павел вспомнил, видно, что-то веселое, улыбнулся и спросил у матери:
- Мама, чего ж ты теперь палку не берешь, чтобы хорошо ели? Помнишь, раньше, в Ананьеве, заставляла?
- Вот я сейчас палку возьму, чтобы не ели!
Но вот и последняя строчка. Письмо дочитано. Я аккуратно сложил листок, спрятал его в карман гимнастерки.
- Ну и что же тут такого? Везде сейчас плохо живут. Все для фронта, для победы, - после небольшого молчания отозвался Ипполитов.
- Как «что такого»?! Пацаны ведь голодные все время, учатся, работают… для победы, для тебя. Они там всех фронтовиков героями считают… Убьют… Разве герои о смерти думают?
- Герой!.. - процедил Ипполитов.
- Ну, не герой. Зато думаю о жизни, а не о смерти. Если бы Гулаев думал о смерти, то не сбил бы тридцать два самолета. А Кожедуб? Видел, как он над аэродромом «Хейнкеля» рубанул?
- Они тогда на пять минут опоздали прилететь, - напомнил Бургонов.
Против примеров из жизни полка Ипполитов ничего возразить не мог. Он попытался, однако, поспорить еще о жизни в тылу.
- Учатся они там! Знаю я, как учатся. Заставляют их, вот и учатся. Нас тоже заставляли в училище учить разные ортодромии, локсодромии… Сильно они нужны тебе сейчас!
Летчики в этом споре были на моей стороне. Они органически не могли принять мрачную «философию» Ипполитова. А сейчас спор принял принципиальный характер - нужно ли человеку знать то, что не пригодится сегодня, немедленно. Первым вмешался Трутнев. Он обычно молчал, но на этот раз не выдержал:
- Тебе уже и ортодромии не нужны! Что же нужно? Только за ручку держаться? Так ты больше нас всех вместе за нее надержался. Значит, все? Больше тебе ничего не нужно?
Трутнева поддержал Королев:
- Шоферы и то изучают теорию двигателя, автомобиль. Механики изучают аэродинамику, хотя и не летают. А ты-то летчик!
- А он как Митрофанушка, - улыбнулся Лусто. - Извозчик, мол, довезет. Да, а кто же их там заставляет учиться, по-твоему? - спросил он Ипполитова. - Работать, может, заставляют. Война… А учиться?
Под таким напором Ипполитов стушевался, даже стал как будто меньше ростом.
- Да что, да я так просто… - он попытался обратить все в шутку, никак не ожидая, что все летчики ополчатся против него.
- Кто их заставляет… - вместо Ипполитова ответил Мише я. - Сами учатся. И читают то, что проходят в старших классах. Вот послушайте еще одно письмо:
«На днях работал у станка и так устал, в сон клонит, - писал мне брат Павел на фронт. - Глаза слипаются, деталь на станке крутится, все сливается, того и гляди уснешь, сам в станок вместо заготовки попадешь… Думал, упаду. И вдруг почему-то вспомнил „Войну и мир“, „Анну Каренину“ - читаю сейчас, когда время есть. Представил себе Стиву Облонского и Пьера Безухова в Английском клубе. Сидят они там, обедают… Аж в животе заурчало, слюнки потекли. Вот бы, думаю, их на наши харчи посадить. То-то бы полакомились!
Даже смешно стало. Ребята повыключали станки, смотрят на меня, как на сумасшедшего. Чего это, мол, ему смеяться охота пришла.
- Ты чего смеешься?
- Да вот представил: обедают Облонский с Безуховым в Английском клубе. Перед каждым по кусочку нашего хлеба, по кружке морковного чая, вместо сахара - клюква. Едят и похваливают, запивают кипятком. Любезности друг другу говорят…
Ребята ржут, за животы берутся.
- Это что ж, кипяток вместо шампанского?
- А мякина - устрицы?
- Конечно, похваливать будут!
- Добавки попросят!
- Вот бы их после обеда сюда в цех, к станку! Вместо моциона! Чтобы подагры не было!..
Опять все смеются. А я представил себе Пьера возле своего станка - куда и сон делся! Будто сам в том клубе по-настоящему пообедал досыта. И кажется, тычется Безухов туда, сюда, не знает, как к станку подступиться, что с ним делать, посматривает на соседний станок, а там так же Облонский мучается. Я у них за мастера. Показываю, что и как делать. Работа идет…
Так и приладился с тех пор. Как тяжело станет, вспоминаю их, заставляю работать… Безухов у меня уже заправским токарем стал - он поближе, на моем станке работает. А у Стивы что-то не ладится еще. За ним все следить приходится. А то брак дает. Но исправляется потихоньку…»
Летчики от души смеялись над этим письмом.
- Вот ты, - сквозь смех заговорил Бургонов, обращаясь к Ипполитову, - посади вместо себя в кабину Безухова или Болконского, заставь его воевать. А сам только командуй, подсказывай, что и как делать. Со стороны-то виднее. Тогда и ты живой останешься!
- А что, Безухов и Болконский тоже смелые были, - поддержал его Виктор. - Дурные только. Ну чего Андрей ждал, пока снаряд взорвется, не лег?
- Да как же он его посадит в кабину? - возразил Лусто. - Он же не знает, кто такой Безухов. Не читал ведь?
- Ну ладно, - сразу посерьезнел Виктор. - Смех-то смехом, а тебе, Иван, крепко подумать нужно… Сейчас не так дерутся, как бывало раньше: встречались два самолета и вели бой. Какой летчик лучше пилотировал, тот и побеждал. Теперь большие группы встречаются, на одной технике пилотирования не выедешь. Если тебе товарищи не помогут, ничего не сделаешь.
И сам всегда товарищам помогай… Привык инструктором летать, всегда один… Все в группе должны как один действовать, друг другу помогать…
Ну, плясать можно!
Опустив голову, я медленно брел к землянке эскадрильи. Все окружающее проходило мимо сознания, нисколько не интересовало меня. Так же, как не произвел никакого впечатления и случай, происшедший только что на КП. Туда, в комнату, где мы обедали, ворвалась мастер по вооружению из третьей эскадрильи Жаринова.
- Где тут компрессия лежит? - спросила она, запыхавшись.
- Зачем она тебе?
- Механик послал. Говорит, что на КП есть, а без нее самолет не полетит.
- Правильно, не полетит. Только она не здесь…
- А где же?..
- Иди в кабинет Боброва, - посоветовал Лусто. - Она там слева от двери, в углу, в ведре стоит. Я тебя провожу.
Жаринова в сопровождении Лусто пошла к Боброву, а летчики двинулись вслед за ними. Через минуту до меня донесся взрыв хохота, но я даже не улыбнулся и не попытался представить себе покрасневшее от негодования и от смеха одновременно лицо командира полка. Я и сам при случае был не прочь разыграть незнакомого с техникой человека - послать двоих с носилками за шплинтом, заставить смотреть искру, которая якобы уходит в костыль. Однако сейчас это меня не развеселило…
Я не обиделся на то, что летчики не дождались меня, оставили одного ковыряться в тарелке с давно остывшим вторым и ушли. Даже не обратил на это внимания. Скорее бы добраться до землянки, завалиться в уголке нар на солому, закрыть глаза и ни о чем не думать… Видно, сказалось вчерашнее переутомление или здорово прохватило на морозе, пока раздетый добирался до КП после посадки…
Вот и землянка, шагов десять осталось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29