«Чего это Орещенко прямо на меня прется?!» - я попытался обойти сержанта, но тот остановил меня.
- А, товарищ младший лейтенант! А я тебя как раз ищу!
«Ну, сейчас какое-нибудь задание даст…» Сержант Орещенко был секретарем комсомольского бюро полка и частенько-таки старался «подбросить» комсомольское поручение офицерам, особенно летчикам. Техники ведь и так все время проводят с младшими авиаспециалистами.
- Мы на бюро посоветовались, думаем, что можно рекомендовать тебя в партию. Воюешь порядочно, два самолета сбил… Да и парторг говорил о тебе. Пиши заявление, проси рекомендацию. - Орещенко пошел на КП полка, оглянулся и на ходу крикнул: - Завтра же мне заявление отдашь!
Я молча прошел в землянку, пробрался в угол, залез на нары и улегся навзничь. Думать о предстоящем не хотелось, голова закружилась во все убыстряющемся темпе, да и вообще мысли сразу исчезли. Сколько так пролежал? Минуту? Час?
Очнулся оттого, что кто-то сильно дергал меня за ногу. Я открыл глаза. У ног стоял Королев.
- Что это тебя не добудишься сегодня?! Вареный какой-то! Пошли на стоянку. Все уже ушли, вылет сейчас.
Я встал, проверил за голенищем унта карту и пошел за Виктором. После отдыха состояние значительно улучшилось, и, кажется, никто ничего не заметил. Только Волков внимательнее, чем обычно, посмотрел на меня, когда я не смог сразу влезть на крыло. Николай помог надеть парашют, усадил в кабину, хотел что-то спросить, но тут дали команду запускать.
- От винта!
- Есть от винта! - ответил Волков и спрыгнул с плоскости…
Шестерка истребителей без набора высоты шла к Кировограду. Тяжелые свинцовые облака, простирающиеся на высоте пятисот метров, не давали возможности идти вверх, превращали середину короткого зимнего дня в сумерки. Кое-где от облаков к земле протянулись косые полосы падающего снега, даль скрывалась - или это только казалось? - за густой дымкой.
Я шел крайним слева. По привычке, но без обычного при подходе к линии фронта напряжения, посматривал по сторонам. В полете снова разболелась голова, я безразлично воспринял даже сообщение наземной радиостанции наведения о подходе шестидесяти «Ю-87» и десяти «Ме-109». Автоматически выполнил команду Ар-хипенко: «Разворот влево на девяносто!» - и оказался после этого маневра вместе с Королевым на правом фланге.
Почти тотчас же из синей дымки впереди вынырнули темные туши «Юнкерсов».
- Атакуем! - передал Архипенко и повел группу в атаку на «лаптежников» прямо в лоб.
Силуэты «Юнкерсов» росли в прицеле. Один из них был немного в стороне от центральной марки. Немного подвернуть, самую малость, - и бить!.. Но не было силы сделать это микроскопическое движение. «Только бы не оторваться от Витьки!.. - осталась единственная мысль. И промелькнула вторая: - Зря я, наверное, полетел. Чем тут помогу?..» - но думать об этом было поздно…
Истребители проскочили «лаптежников» и тут же развернулись на сто восемьдесят градусов для атаки в хвост. Дальше все слилось в какой-то сумбурный сон, в котором все скрывается в тумане и только отдельные кадры как бы останавливаются и успевают запечатлеться в сознании, но нет силы двинуть даже пальцем. Впереди мелькали «Юнкерсы», они даже проходили через центр прицела, но не было сил нажать гашетку. Хвост самолета Виктора - вот единственная цель, которую я боялся упустить. «Только бы не оторваться…» При каждом маневре в глазах темнело, я все терял из виду, потом из черного тумана снова выплывал хвост «ястребка» Королева, а дальше за ним туши «Юнкерсов». В один из моментов такого просветления немного сбоку я увидел на темном фоне облаков яркий огонь факела и даже не понял сначала, что это горит один из «лаптежников». Потом такой же факел вспыхнул чуть подальше, а в наушниках раздался голос Бургонова:
- «Мессера» справа!
«Только удержаться!..» - даже не думая об этом, я понимал, что в бою с истребителями придется маневрировать куда энергичнее.
Королев резко развернулся вправо и перешел в пикирование. Темнота… Сквозь туман на белом фоне снега проступает клубящееся ярко-оранжевое пламя, скрывающееся в черных клубах дыма. Королева впереди не было. «Потерял…» - и тут же увидел Виктора, который разворачивался с набором высоты влево.
Темнота, прояснение… Больше ничего не осталось в памяти от продолжавшегося дальше воздушного боя…
Наконец мотор выключен… Рукавом гимнастерки - до кармана под лямками не доберешься - вытер пот с лица, стал медленно расстегивать карабины парашюта. Открыл дверцу, попытался вылезть на крыло, но так и не смог.
- Что с вами, товарищ командир? Не ранены? - взобрался на плоскость Николай. - Помочь?
- Ничего… Помоги вылезть…
- Может, лучше посидите немного, остынете в кабине, а то опять мокрый на мороз выйдете…
- Ладно, тут недалеко…
Волков с Карпушкиным помогли мне слезть на землю.
- Теперь я сам как-нибудь… - и пошел заплетающимся шагом, едва переставляя непослушные ватные ноги.
- На КП не пойдете? - догнал меня Николай. - Туда все летчики пошли.
- Нет, заболел что-то…
В землянке никого не было, печка давно потухла, но я ничего не заметил. Снова забрался на нары, лег и провалился в небытие… .
- Что с тобой? - толкнул меня в бок Королев. Я чуть слышно застонал, не раскрывая глаз.
- Слышишь, нет? Что у тебя? - Виктор осторожно потряс меня за плечо.
- А, что такое? Вылет? - Я приподнялся на нарах. Рука случайно коснулась ладони Королева.
- Какой вылет?! Ты ж горишь просто… Волков говорил, что ты заболел, я не поверил. В бою держался хорошо - и на тебе…
- Ничего… Сейчас уже лучше.
- Кой черт лучше! Федор, нужно послать кого-нибудь за Иваном Ивановичем.
- Давай, Цыган, пошли, здеся, кого… Бургонов вышел и тут же вернулся. Королев продолжал разговаривать со мной.
- А я думающего это ты на КП не пришел. Разговор у меня к тебе есть. Орещенко говорил с тобой?
- Говорил… Ладно, потом поговорим… Минут через пятнадцать пришел полковой врач Смольников Иван Иванович.
- Ну, где тут у вас больной? Что с тобой, Женя? - подошел он к нарам. - Болеть вздумал? Не стоит. Это ты всегда успеешь, - шутил он, нащупывая пульс. - О, да у тебя температура приличная. Разве так можно летать? Я думаю, нельзя. Давай-ка померяем. Градусник поставим - и все пройдет! Знаешь, один говорил: «Доктор, поставьте трубочку, она все оттягивает. Как поставите - сразу легче становится!»
Иван Иванович всегда был среди летчиков, принимал участие в их немудреных розыгрышах, непритворно любил эту молодежь, которую, пожалуй, до войны и не допустили бы по годам к кабине боевого самолета. Летчики чувствовали его любовь и платили ему взаимностью.
Вот и сейчас он моментально включился в общий разговор, смеялся, и только в глазах, когда он смотрел на меня, иногда проскальзывала тревога. Среди разговора он не назойливо, как бы между прочим, расспрашивал, как началась болезнь.
- Так ты что, здоров, здоров был, прилетел и сразу заболел?
- Вчера, наверное, простудился. Вечером голова болела.
- Все правильно! Так и должно быть. - Это «так и должно быть» он сказал с таким видом, будто подразумевал нормальное состояние человека, а не симптомы болезни. - Почему же сразу не пришел ко мне? Или утром? Зачем полетел?
- Думал, пройдет… А перед полетом нормально себя чувствовал.
- Конечно, пройдет! Давай-ка градусник.
Он взял градусник, отошел с ним к окошку, присвистнул.
- Ну, ерунда какая! Я думал, что серьезное, а тут тридцать девять и три. С такой температурой плясать можно. Только потом. А пока мы вот порошки примем да полежим. И все.
Иван Иванович посидел еще немного и ушел.
- Ну какого ты черта… - Королев крепко выругался, - полетел?! Без тебя некому?
То ли порошки Ивана Ивановича, то ли молодой организм сделали свое дело, но на следующее утро я встал совершенно здоровый. А может, помогли медицинские старания Виктора - он принес водки и заставил ею запить порошки. Что тут помогло, неизвестно, однако результат был налицо.
Из-за плохой погоды вылетов в этот день не было, все сидели в землянке. На минутку забежал Иван Иванович:
- Ну, как тут мой больной? Я же говорил, что плясать можно! - Посидел и ушел.
Официальных разборов воздушных боев последнее время почти не проводили. Архипенко, вероятно, считал, что летчики эскадрильи уже полностью вошли в строй и не стоит допекать их формальностями.
В обычном разговоре, как бы между прочим, разбирались удачные и неудачные приемы, примененные в бою, обсуждались предложения, как действовать в подобных случаях в дальнейшем.
Такой разбор проводился и вчера, но я ничего из того разговора не слышал и захотел узнать подробности боя.
- Вить, расскажи, что там было вчера. Я ж почти ничего не видел…
Королев сразу догадался, о чем идет речь.
- Что там рассказывать? Федор и Пупок сбили по «лаптежнику». Цыган «шмита» сбил, я тоже. Ну, а остальные разбежались.
- Их там вроде до черта было.
- Ну и что же? Не видел, как они удирать умеют? А вчера видимость паршивая была, они не знали, сколько нас там. А у страха-то, знаешь, какие глаза бывают… Ты лучше расскажи, как с Орещенко договорились. Что он тебе сказал?
- Сегодня, говорит, чтобы заявление у него было…
- Почему же не пишешь?
- Да рано мне еще, наверное…
- Рано?! - удивился Виктор. - Кому же тогда не рано?
- Мне только двадцать. Успею… Еще шесть лет в комсомоле можно.
- Ну и что же что можно? Необязательно! Мне тоже двадцать. Я и на бюро говорил, что тебе пора.
Королев был членом комсомольского бюро полка.
- Зря… - только и сказал, а сам подумал: «Так это друг подвел под монастырь…»
- Почему зря?!
Я задумался, помолчал, махнул рукой и сказал:
- А теперь все равно придется… Пойдем, расскажу…
- Что придется-то? - спросил Виктор, выходя следом за мной из землянки. - Ты будто недоволен, что тебя принимают?!
- Будешь доволен! Не примут ведь все равно.
- Ты объясни толком, в чем дело.
- Отец у меня в Первую мировую командовал взводом пешей разведки. Судя по записи в солдатской книжке, «совершал чудеса храбрости», заслужил полный бант Георгиевских крестов и ордена Анны и Владимира с мечами, дослужился до чина штабс-капитана, командовал батальоном. В гражданскую командовал сначала полком, а потом под Царицыном дивизией командовал, против Польши - до Варшавы почти дошел. У него тогда комиссаром Лепсе был. Слышал такого?
- Слышал…
- Потом Кронштадтский мятеж подавлял, за Махно гонялся… А в тридцать седьмом, когда начались аресты военных, его взяли… Кому он нужен был? Персональный пенсионер, девяносто процентов трудоспособности потерял - четырнадцать раз раненый был. Да и где он вредить мог? В нашем Ананьеве? Пятнадцать километров от железной дороги… Мать осталась одна с пятью детьми… Она по совету одного энкавэдэшника продала дом и уехала на родину в Кировскую область. Там особо репрессий не было.
- А в комсомол как вступал?
- В Аркуле вступал, в школе. Там жил у дяди после ареста отца. Там просто было. Все знали, что отец арестован. Не я один такой был. Приняли без всяких. В Уржуме потом, на родине Кирова, в райкоме долго совещались, но приняли.
- Почему же, думаешь, теперь-то не примут? Ты ж воюешь, доказал, что предан Родине.
- Это ж партия!.. Сбил бы еще несколько штук, может, по-другому бы посмотрели. А второй раз и заявления не примут… Пойти к Ульянову и рассказать все?
- Успеешь на партбюро рассказать… Послушай, а как же ты в авиацию попал, таких же не брали. Да и в институт тоже…
- Я тогда сказал, что отец умер. Он ведь действительно умер в феврале 40-го, только в тюрьме.
- Так ты и сейчас так скажи: отец умер в 1940-м, мать живет на родине в Кировской области. Так никого обманывать ты не будешь, а то откажешься подавать заявление, начнут копаться, что да как. Докопаются, что отец репрессированный, и вообще из полка и авиации вылетишь. Ты ж знаешь - «Смерш» пронюхает и скажет: «Что ему стоит перелететь к немцам». Тебя выкинут, подсунут мне Чугунова. То-то радость мне будет! Так что давай садись - будем писать автобиографию.
- Ну вот! Все будет в порядке, - еще раз прочел заявление и автобиографию Виктор. - А то ишь ты, не хочет вступать в партию Ленина - Сталина. За такое загонят куда Макар телят не гонял.
Виктор отнес эти два листка, и через несколько дней состоялось заседание партбюро полкана котором задали лишь вопросы о количестве боевых вылетов и сбитых самолетах и приняли в кандидаты в партию.
Тёркин в плену
Морозным январским днем Архипенко повел четверку - он, Цыган, Королев и я - на новый аэродром.
Бетонка, покрытая слоем снега, все же выделялась на ровном белом фоне. Кажется, совсем недавно с нее поднимались «Мессеры» во время налета «пешек» на Кировоградский железнодорожный узел и на мост через Ингул. А сейчас сюда садятся краснозвездные «ястребки»: наши войска заняли аэродром и продвинулись дальше на запад.
Я выпустил шасси, посадочные щитки, уточнил расчет и внимательно осмотрел летное поле. Мне впервые приходилось садиться на аэродром, с которого еще недавно летали фашисты. Кое-где по краям летного поля стоят немецкие самолеты и в створе полосы «рама» - «ФВ-189». Наверное, неисправные, не смогли, улететь. Думать об этом некогда: «Будет еще время все на месте осмотреть».
Высота… Пора выравнивать… Так…. Самолет мягко коснулся бетонки и быстро, без толчков и ударов, какие обычно бывают на полевых площадках, покатился вперед. «Летать с такой полосы - одно удовольствие». Подрулил к стоявшим с выключенными моторами самолетам Архипенко, Бургонова, Королева. Сзади рулили севшие позже Лусто и Трутнев. Кроме них, здесь еще никто не садился: это была первая группа, перелетавшая на новый аэродром.
Я выключил мотор, вылез из кабины и пошел к самолету Архипенко - там собирались все прилетевшие. У «ястребков» уже возились механики из передовой команды, приехавшие на машинах всего полчаса назад.
Летчики закурили и посматривали по сторонам. Куда идти? Где КП полка? Где будет их землянка? Есть она или немцы не приготовили, рыть придется? Механики ничего не знали: прямо с машины их отправили на стоянку встречать самолеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29