Дороти сказала Маргарет с глазу на глаз:
– Когда я уходила, он поцеловал меня. И велел передать вам, что любит меня, как родную. Сказал: «Дороти, вы еще не поженились с Джоном Харрисом? Советую пожениться. Скажите Маргарет, она поможет вам все устроить. Брак – хорошая вещь, если двое живут в любви и согласии, это самая счастливая жизнь».
Маргарет поцеловала служанку. Она знала, что Джон Харрис ее любит, и понимала, что отец хотел сказать: «Будьте счастливы. Перестаньте горевать. Займитесь обычными делами. Если у вас будет свадьба, празднуйте и веселитесь. Отец с вами, что бы вы ни делали».
– Дороти, я должна повидать его в ближайшее время, – сказала Мег. – Так продолжаться не может.
* * *
В заточении Томас сильно изменился, он похудел, здоровье его ухудшилось. У него были книги, они скрашивали ему жизнь в тюрьме. Он писал сочинение, названное «Утешительный диалог», разговор там велся между двумя венграми, пожилым Антонио и его племянником Винсентом. Они обсуждали предстоящее нашествие турок. Эту аллегорию Маргарет легко поняла – свои писания Томас отправлял ей.
«Я не могу прочесть тебе это вслух, – писал он, – но хочу, как всегда, знать твое мнение».
Маргарет догадалась, кто имелся в виду под Великим Турком. Томас писал: «Ни один природный турок не бывает так жесток к христианским народам, как этот отпавший от веры лжехристианин. Маргарет, любимая моя дочь, я заключен в грязной темнице и все же бываю счастлив, когда беру перо, чтобы написать тебе. Мне лучше быть отцом Маргарет, чем правителем империи».
Рич, главный королевский стряпчий, часто навещал Мора. Томас понимал цель этих визитов, раньше его хотели поймать в ловушку, теперь у него пытались вытянуть отрицание главенства короля над Церковью, но Томас был искушен в юридических тонкостях. Он прекрасно знал, что его нельзя осудить только за отказ подписать присягу. Если он не станет высказывать свои взгляды, то должен считаться невиновным. Закона, по которому можно карать за отказ от подписания какой бы то ни было присяги, не существовало.
Рич тщетно пытался его запутать. Кромвель, Норфолк, Одли, весь королевский совет всеми силами старались состряпать дело против Мора, чтобы услужить королю, но Томас был лучшим юристом, чем все они. Никто из них – даже Кранмер – не мог спровоцировать его на высказывание, дающее основание для обвинительного приговора.
Томас знал, что его друг Фишер находится в Тауэре. Епископ был смелым человеком, но не юристом. Томас писал ему записки, Фишер отвечал, их слуги находили способы обмениваться записками, так как тюремщики старались по возможности облегчить заключение столь праведным людям, как Фишер и Мор.
«Будьте осмотрительны, мой друг, – просил Томас епископа. – Остерегайтесь задаваемых вопросов. Смотрите, как бы не сказать ничего противозаконного. Вы не хотите подписывать присягу. Само по себе это не преступление. Но как следует думайте, что говорите. Отвечая на вопросы, ни в коем случае не касайтесь королевских дел».
Епископ был очень болен, заключение сильно отразилось на его здоровье.
Однажды к Фишеру явился Ричард Рич и, приветливо улыбаясь, заверил его, что это не официальный визит, что пришел он не как главный королевский стряпчий, а как друг.
Измученный болезнью епископ, сильно страдающий от духоты, от жары и холода, пригласил королевского стряпчего войти. Тот заговорил о прискорбности этого дела, об огорчении многих, что столь уважаемые люди, как епископ Фишер и сэр Томас Мор вынуждены томиться в заключении по такому поводу.
– Я только вчера разговаривал с королем, – сказал Рич, – он говорил, его очень огорчает мысль о том, что вы в тюрьме. Что очень уважает вас и что его мучает совесть. Он боится, что был неправ в своем поступке. И в самом деле, где сын, которого Бог даровал бы ему, если бы одобрил его новый брак? У него родилась дочка – ребенок, правда, здоровый, но дочь! Король терзается угрызениями совести, и вы могли бы облегчить их, милорд епископ. Он обещал сохранить все в полной тайне, но ему нужно знать ваше мнение. Говорит: все, что вы, праведный служитель церкви, скажете, он тщательно обдумает. Милорд Фишер, если я поклянусь, что все сказанное вами останется между нами двумя и королем, поделитесь вы со мной своими взглядами?
Фишер ответил:
– По Божеским законам король не может быть главой английской церкви.
Рич кивнул и улыбнулся, он был доволен собой. Именно этого ответа главный королевский стряпчий и добивался.
* * *
По той же причине, что эти двое смелых людей, в Тауэре находились и другие.
Картезианцам предложили подписать присягу. Сделать этого им не позволила совесть, и приора лондонского Чартерхауза тут же отправили в Тауэр вместе с приорами линкольнского и ноттингемпширского монастырей. Остальные быстро последовали за ними.
Король гневался все больше и больше, выходя из себя, он обрушивал гнев на Кромвеля.
– Клянусь телом Христовым, – гремел король, – это Мор укрепляет их непокорство. Надо ему растолковать, что происходит с теми, кто не повинуется королю.
– Сир, мы выдвигали против него всевозможные обвинения, но он сведущ в законах и хитер, как лиса.
– Знаю, знаю, – раздраженно говорил король. – Он умен, а я окружен дураками. Знаю, что вы пытались осудить его, и он всякий раз брал над вами верх. Мор изменник. Запомните это. Но я не хочу видеть, как он страдает. Надо, чтобы он бросил свое безрассудство, подписал присягу и перестал сеять зло среди тех, кто восхищается им. Если бы Мор смягчился, эти монахи последовали бы его примеру. Но нет… нет. Окружающие меня дураки никак не могут взять верх над ним. Мастер Мор оборачивает их доводы против них самих и смеется над всеми нами. Надо напомнить ему, какая казнь ждет изменников. Спросить, таков ли закон этой страны. Поинтересоваться, может ли умный юрист спасти человека от казни, если тот повинен в измене.
Кромвель навестил Мора в камере.
– Сэр Томас, – сказал он, – вы огорчаете короля. Он желает вам добра, несмотря на все неприятности, что вы причинили ему. Он хочет быть милостивым. Хочет снова открыть перед вами весь мир.
– Мастер Кромвель, у меня нет желания ездить по всему миру.
– Король смягчился бы к вам, если бы вы не помогали другим противиться ему. Сейчас в Тауэр заключили этих монахов. Его Величество считает, что будь вы ему добрым другом, то убедили бы их оставить свое безрассудство.
– Я верный королевский подданный и никому не делаю зла. Я не проповедую зла, не мыслю зла и всем желаю добра. Если этого недостаточно, чтобы позволить человеку жить и придерживаться своих убеждений, то жизнь мне не нужна. Поэтому мое жалкое тело к услугам короля.
– Повторяю, король желает вам добра. Он готов оказать вам милость. Но этой милости вы не хотите принять.
– Я бы принял другую. Если бы я смог повидаться со своей дочерью Маргарет Ропер, то почти больше ничего не хотел бы от Его Величества.
Кромвель улыбнулся.
– Сделаю все возможное. Не сомневаюсь, что эта просьба вскоре будет удовлетворена.
Так и вышло.
Маргарет приехала в тот майский день, когда четверо монахов подверглись ужасной казни, к которой их приговорили.
Король с Кромвелем устроили так нарочно. Кромвель сказал, что даже самые смелые люди содрогнутся при мысли о смерти, уготованной этим монахам. Это смерть изменников, и ничто не мешает предать епископа и бывшего канцлера той же казни. Лишь король в своем милосердии может заменить этот ужасный приговор отсечением головы.
Пусть мастер Мор поразмыслит над этим, притом в обществе дочери, поскольку она может своими просьбами помочь королевским министрам.
Маргарет находилась с Томасом, когда под стенами тюрьмы велись приготовления к казни. Их шум доносился до отца с дочерью, и они понимали, что он означает. Повозки привезли во двор, под окно, Томас и Маргарет знали, что этих четверых мужественных людей привяжут к ним и отвезут в Тайберн, там подвесят к столбам, потом срежут и заживо выпотрошат.
Чтобы достойно встретить такую смерть, требуется особое мужество, хотя эти люди и были смелыми.
Маргарет стояла перед ним в ужасе.
– Отец, я не могу этого выносить. Неужели не слышишь? Неужели не знаешь, что делают с этими смелыми монахами?
Он ответил:
– Оставь, Мег, неужели тебе не ясно, что эти благословенные святые отцы поедут на казнь весело, словно женихи на свадьбу?
Но она отвернулась от него со слезами, теряя сознание, стала падать на пол; так что утешения потребовались не ему, а ей.
* * *
Мерси сказала мужу:
– Я должна что-то предпринять. Бездеятельность убивает меня. Боль сжимает мне горло, и кажется, оно вот-вот сомкнется. Подумай, Джон. Мы терпим эту муку уже больше года. Ведь самые изощренные пытки – медленные. Знает ли об этом король? Поэтому то дает нам надежду, то почти лишает ее?
– Мерси, сдаваться не в твоем духе… ты всегда такая выдержанная.
– Больше я не могу быть выдержанной. Во сне я вижу его таким, какой он был, когда привел меня к себе в дом… когда я стояла перед ним, а он объяснял мне какой-то мой пустячный промах. Вспоминаю, как он сказал мне, что я его настоящая дочь. Да, я его дочь. Поэтому должна что-то сделать. А ты, Джон, должен оказать мне помощь.
– Мерси, я сделаю для тебя все что угодно. Ты прекрасно это знаешь.
– Джон, четверых монахов самым варварским образом казнили в Тайберне. А других казнят не так мучительно, но ужасно медленным способом. Они в ньюгейтской тюрьме, и я хочу помочь им.
– Ты? Но как?
– Поеду в Ньюгейт и окажу посильную помощь.
– Тебя не пустят.
– Полагаю, королевский врач сможет посодействовать мне?
– Мерси! Если тебя обнаружат… представляешь, что будет?
– Он сказал – я его настоящая дочь. И я хочу доказать это себе.
– Что именно ты хочешь сделать?
– Тебе известен их приговор. Эти образованные монахи привязаны к столбам в камерах. Они не могут шевельнуться, на них надеты железные ошейники и ножные кандалы. Их так оставили умирать. Это кара за неповиновение королю. Им не дают еды, они не могут двинуться с места. Пробыли там они уже день и ночь. Я войду в тюрьму с едой, водой и мылом… чтобы они не умерли от голода в нечистотах.
– Мерси, это невозможно.
– Возможно, Джон. Я обдумала, как стану действовать. Оденусь молочницей, возьму на голову бадью. В ней будет еда и принадлежности для уборки. А разрешат этой молочнице войти в тюрьму по рекомендации королевского врача. Ты можешь сделать это, Джон. Я умру, если останусь здесь и буду думать, думать… Пойми, только так я и могу жить. Мне будет казаться, что я помогаю ему. Я обязана, Джон, а ты обязан мне помочь.
Муж поцеловал ее и согласился.
На другой день Мерси, одетая молочницей, вошла с бадьей на голове в ньюгейтскую тюрьму, и подкупленный тюремщик отвел ее к монахам.
Она накормила монахов тем, что принесла, и вымыла их.
Такой счастливой Мерси не бывала с тех пор, как отец водил ее к Тауэру.
* * *
Король все больше гневался. И все больше привыкал к тому, что вокруг проливалась кровь. Он изменял королеве и нуждался в утешении, так как это старое Чудовище, совесть, постоянно терзало его.
Папа в надежде спасти Фишера завел речь о предоставлении ему кардинальской шапки.
Узнав об этом, король рассмеялся.
– Тогда Фишеру придется носить ее на плечах, – сказал он, – поскольку головы у него не будет.
В июне епископ Фишер после допроса в Тауэре, на котором вероломный Рич раскрыл его тайное признание, был приговорен к смерти.
Но король проявил великодушие. Не пожелал, учитывая возраст и положение епископа, казнить его уготовленной изменникам смертью. И назначил ему отсечение головы.
Затем настал черед Томаса, и первого июля его привели на суд в Вестминстер-холл.
Там Норфолк, отбросивший любезность, – его раздражало упрямство этого некогда симпатичного ему человека, – сказал ему, что если он раскается в своих взглядах, то может получить королевское помилование.
– Милорд, – ответил Томас, – благодарю вас за доброжелательность. Однако я молю Всемогущего Бога, чтобы Он помог мне сохранить прямодушие до последнего часа.
Затем защищался так искусно, что назначенные судьи испугались, как бы он вновь не оправдался. Допускать этого было нельзя. Судьи страшились предстать перед королем, если Томас Мор выйдет из Вестминстер-холла не осужденным за измену. Тогда изобретательный Рич вышел вперед и объявил, что вел тайный разговор с Мором, как и с Фишером.
– Мастер Рич, – воскликнул Томас, – о вашем лжесвидетельстве я скорблю больше, чем о грозящей мне опасности.
Однако судьи, страшившиеся королевского недовольства, обрадовались возможности признать Мора виновным.
Его вывели из Вестминстер-холла, Маргарет, ждавшая вместе с Джеком и Мерси, оцепенела от горя, увидя отца между алебардщиками.
Джек подбежал и встал на колени у отцовских ног. Маргарет бросилась ему в объятья, лишь Мерси осталась стоять на месте, памятуя даже в этот миг, что она всего лишь приемная дочь.
Маргарет не выпускала отца, сэр Уильям Кингстон, констебль Тауэра, стоял рядом, онемев от переполняющих его чувств.
– Успокойся, Маргарет. Успокойся, моя Мег. Не расстраивайся… – прошептал Томас.
Он высвободился из ее объятий, Маргарет чуть отступила назад, постояла, глядя на него, потом снова бросилась к нему и обняла за шею.
Тут сэр Уильям Кингстон мягко положил руку ей на плечо; Джек обнял ее, но она, потеряв сознание, упала на землю, а трагическая процессия двигалась дальше.
* * *
Король смилостивился. Он не желал подвергать бывшего друга той ужасной казни, которая постигла монахов.
– Король в своем милосердии, – объявил Томасу Мору Кромвель, – заменил вынесенный вам приговор отсечением головы.
– Упаси Бог, – ответил Томас с мрачным юмором, – чтобы подобное милосердие выпало па долю моих близких.
Кромвель сказал, что выдвинуты определенные условия. Перед казнью не должно быть долгих речей. И если Томас повинуется желаниям короля, король милостиво дозволит семье похоронить его тело. Поистине Генрих был милостивым монархом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34