для человека такого положения это качество было почти равнозначно сумасшествию.Коронация прошла не слишком гладко. Опущенная на голову Генриха корона вызвала у него раздражение. Она причиняла ему боль, о чем он заявил вслух. Он капризно тряхнул головой так, что корона едва не свалилась с нее. Ему следует научиться сдерживать свой характер на людях, подумала Катрин. Что сделали с ним поляки? Они изменили его. Он не должен вести себя со своими французскими подданными так же, как он, очевидно, вел себя с теми варварами. Для поляков он был великолепным чудаком, для французов — смешным извращенцем. Люди уже говорили, что инцидент с короной — недобрый знак. «Вы видели, как она едва не свалилась с его легкомысленной головы? Он недолго просидит на троне. Это было знаком свыше. Знаком, который не должен слишком сильно волновать нас». Это было плохо: король должен пользоваться народной любовью — хотя бы во время коронации Генрих был рассержен равнодушием людей. Поляки так гордились им; почему с французами все обстоит иначе?Сразу после коронации изумленному народу сообщили, что король женится в ближайшее время.Его поведение стало нелепым; было ясно, что он превратился в столь самоуверенного, надменного человека, что ему нет дела до мнения народа о нем. Он потребовал, чтобы Церковь изменила существующую традицию и провела венчание вечером. «Мы должны одеться при дневном освещении, — объяснил он. — На это уйдет весь день».Церковь возмутилась; люди были изумлены Генрих не только принял решение поспешно и внезапно, но и выбрал в жены любовницу Франциска Люксембургского. Французы уже начали презирать этого накрашенного и надушенного короля, который никак не мог решить, мужчина он или женщина.Генрих совершил очередную оплошность, вызвав к себе Франциска Люксембургского.— Мой кузен, — обратился он к молодому человеку в присутствии столь многих людей, что эта история мигом донеслась из Реймса в Париж и распространилась по всей Франции, — я собираюсь жениться на вашей любовнице. Вместо нее я предоставлю вам мадемуазель де Шатонеф, мою прежнюю любовницу. Вы женитесь на моей даме, а я — на вашей. Эта весьма пикантная ситуация позабавит меня и моих подданных.Франциск Люксембургский, застигнутый врасплох этим предложением, низко поклонился и сказал:— Ваше Величество, я рад, что моя любовница удостоится такой чести. Однако я прошу вас избавить меня от женитьбы на мадемуазель де Шатонеф.Генрих нахмурился.— Почему? Мадемуазель де Шатонеф достаточно хороша для меня. Следовательно, и для вас тоже.— Это так, Ваше Величество, — сказал смущенный джентльмен, — но я прошу вас дать мне время на обдумывание этого, согласитесь, весьма важного шага.— Я не могу дать вам время, — сказал самоуверенный король. — Я настаиваю на том, чтобы ваша женитьба на мадемуазель де Шатонеф состоялась немедленно. Я хочу устроить два бракосочетания одновременно. Мне нравится романтичная и пикантная ситуация, она поможет людям лучше понять человека, который является их королем.Генрих с большой помпой женился на Луизе де Водемонт, но Франциск Люксембургский исчез из своих покоев через несколько часов после беседы с королем; позже выяснилось, что он срочно умчался в Люксембург.Генрих пожал своими элегантными плечами; он был слишком увлечен новыми нарядами и планированием развлечений, чтобы думать о бегстве родственника. Но люди возмущенно качали головами и спрашивали себя, что ждет страну с таким королем на троне. «Неужели мы освободились от одного безумца только для того, чтобы его место занял другой? Эти Валуа — сущие змеи. Могло ли быть иначе? Вспомните, кто их мать!»После коронации и бракосочетания в Реймсе Генрих приехал в столицу, чтобы участвовать в новых оргиях и уличных шествиях Баттуса.Парижане смотрели на выходки короля с грустью в глазах. Им казалось, что правление такого человека, как Генрих Третий, рядом с которым всегда находилась итальянская Иезавель, может причинить стране только зло.Король продолжал вести легкомысленный образ жизни, не замечая бурь, которые поднимались вокруг него. Катрин наблюдала за ним с настороженностью и давала ему советы; он делал вид, будто следует им, а затем позволял себе забывать о них. Его всегда окружали своеобразные молодые люди; парижане начали называть их милашками Генриха. Особенно сильно он привязался к четверым: дю Гасту, Кайлюсу и герцогам де Жуаезу и Эпернону. Они практически не расставались с королем, пользовались его доверием и делили с ним удовольствия. Катрин часто слышала их смех, когда они обсуждали какую-нибудь забавную выходку, новую моду в одежде и бижутерии или проделки их болонок.В Париже нарастало беспокойство. Два холодных лета подряд привели к нехватке пшеницы и голоду. Гугеноты, не меньше католиков уверенные в том, что Господь на их стороне, объявили это следствием резни. В сельской местности появилось множество волков — это бедствие, несомненно, можно было связать с массовым убийством. Их привлекла человеческая плоть. Гугеноты были умными, энергичными торговцами; их гибель снизила уровень жизни в стране свирепствовали эпидемии; прокаженные бродили по Франции, распространяя свою страшную болезнь. По-прежнему не затихала борьба между оставшимися в живых гугенотами и католиками.Король нуждался в деньгах и говорил об этом. Он и его фавориты планировали множество забавных увеселений, требовавших средств. Французов обложили большими налогами. Парижане роптали, возмущаясь королем; они находились близко к нему и видели экстравагантные процессии, роскошно одетых гостей, обильные луврские банкеты.Они ненавидели короля и его мать сильнее, чем кого-либо в прошлом, но люди продолжали обвинять Катрин в дурных делах короля и всех несчастьях, выпадавших на долю Франции. Они презирали Генриха, но боялись Катрин; она вызывала у них чувство отвращения.Парижане голодали и поэтому становились бесстрашными. На стенах появлялись оскорбительные надписи; ходили грубые шутки о короле и его матери, Аленсоне и королеве Марго; Франция находилась на грани бунта; это проявлялось в виде вспышек народного гнева. Однажды студенты остановили карету с Катрин и Марго; они приказали женщинам выйти из нее. Поняв, что неподчинение чревато угрозой насилия, они сделали это; молодежь оскорбляла королеву-мать, беззастенчиво ощупывала Марго. Лишь уверенное, надменное поведение двух королев предотвратило более грубое обращение с ними. Проявив достоинство, которое в конце концов испугало молодых бунтовщиков, они спокойно поднялись в карету, которая стремительно уехала. В другой раз король остановился посмотреть ярмарку в Сент-Жермене и обнаружил там студентов в длинных рубахах с гротескными кружевами из белой бумаги; юноши пародировали его «милашек». Они кривлялись, жеманничали, гладили, ласкали друг друга. Милашки, сопровождавшие короля, заплакали от злости и обиды; успокоить их можно было, лишь арестовав наглецов. Катрин, добилась быстрого освобождения студентов; ее тревожила безответственность Генриха.Горожане кричали вслед королю, когда он шел по улицам или ехал верхам с процессией. «Содержатель Четырех Нищих» — это самое популярное оскорбление звучало, когда Генрих находился в обществе его избранников.— Он укладывает волосы своей жене, — смеялись люди. — Выбирает ей туалеты. Кто этот Генрих Третий? Мужчина он или женщина?Остряки забавлялись сочинением историй о смешных выходках короля; люди постоянно говорили о подлости и коварстве королевы-матери. Париж понял, что он ненавидит дом Валуа; всех его членов обливали грязью. Говорили, что Аленсон и Марго повинны в инцесте. Марго меняла любовников, как перчатки. Ее гардероб включал в себя сотню платьев, каждое из которых стоило целое состояние. Она держала лакеев-блондинов только для того, чтобы использовать их волосы на парики.— Как долго мы будем позволять этим гадинам править нами? — ворчал народ. — Как долго мы позволим им обирать нас и жить в роскоши за наш счет?Отзвуки приближающихся гроз усиливались и затихали. Борьба между католиками и гугенотами не прекращалась: люди разной веры ненавидели друг друга так же сильно, как и королевскую семью.Наступил жаркий, душный август. Уличная грязь и вонь сточных канав удерживали людей в домах. Количество нищих увеличилось; больные и умирающие, они валялись на мостовой. На рынках процветали карманники. За городом было много грабителей; убийства совершались ради нескольких франков.Пришла годовщина событий, о которых нельзя было забыть.Еще много лет в ночь двадцать третьего августа гугеноты будут лежать без сна, слушая звон колокола, вспоминая погибших, вздрагивая при мысли о том, что их тоже может постигнуть судьба тех мучеников.В Париже один шутник-католик поднял панику среди гугенотов, нарисовав мелом белые кресты на дверях домов нескольких известных гугенотов. Мужчины заточили шпаги и проверили ружья. Это было опасное время года.Канун и сам день Святого Варфоломея прошли в напряженном ожидании; через несколько дней гугеноты, слушавшие проповедь в одном из домов, вышли после нее на улицу и обнаружили возле двери группу католиков. Один наглец осмелился вывести белый крест на своей шляпе. Католики пришли только для того, чтобы посмеяться, но напуганные гугеноты с высоко поднятыми головами зашагали по мостовой, шепча молитвы. Если бы они не начали молиться, все бы обошлось. Обе стороны не выносили, когда их противник обращался к Господу Бог был союзником и тех, и других. Они сердились, когда религиозный враг осмеливался обращаться к Богу. Кто-то швырнул камень; началась драка, закончившаяся трагично для нескольких ее участников.Делегация гугенотов отправилась во дворец, чтобы потребовать аудиенцию у короля. Генрих заставил их ждать, пока он закончит фехтовать с одним из своих фаворитов; это было не то серьезное единоборство, в котором отличался его дед, Франциск Первый, и в котором погиб его отец, Генрих Второй, а всего лишь забавный спектакль, разыгрываемый в женских нарядах. Закончив развлекаться, Генрих объявил, что он слишком устал для приема делегации.Среди гугенотов поднялся ропот.— Это Вавилон! — говорили они. — Содом и Гоморра. Господь не успокоится, пока он не уничтожит этот город.Бедняки толпились на городских улицах; когда в окнах дворца зажегся свет, люди пытались заглянуть внутрь и увидеть, что там происходит. Они наблюдали роскошные балы, на которых король танцевал в платье с глубоким вырезом и жемчужным ожерельем на шее. Парижане видели банкеты, на которых присутствовали мужчины в женских нарядах и женщины — в мужских. Люди знали, что шелк, купленный специально для этого увеселения, обошелся казне в сотню тысяч франков. Налоги росли.Многие из окружения короля возмущались его поведением: сама Катрин, Гизы, маршал Таванн.— Только глупец тратит деньги на безумства, — осмелился заметить Таванн.— Нельзя так обращаться с парижанами! — заявил Гиз.— Мой сын, будь осторожен! — взмолилась Катрин. — Если эти удовольствия необходимы тебе, предавайся им тайно. Не демонстрируй голодающим свои торжества. Нельзя продолжать в таком духе.— Я — король, — сказал Генрих. — Для меня нет ничего запретного.Тем временем мрачный голодающий город наблюдал за безрассудной экстравагантностью ненавистного короля.
Луи Беренже дю Гаст завивал волосы своего господина. При этом фаворит поддерживал легкую беседу на самом деле мысли Луи были далеки от внешнего вида короля Дю Гаст отличался от других милашек наличием у него политических амбиций; он хотел получить государственную должность; ради этого он был готов строить из себя женственного молодого человека, обожавшею красивые туалеты, духи, салонных собачек, своего господина, и делать все, что ему велят.Ему уже удалось посеять раздор между королем и его сестрой Марго; он увидел в королеве Наварры союзницу Аленсона, своего смертельного врага. Дю Гаст в присутствии короля и всего двора обвинил Марго в нескромном поведении — она посещала спальню одного из приближенных Аленсона Марго яростно отрицала это, но король больше верил своему фавориту, нежели сестре; репутация Марго позволяла допустить, что подобная неосторожность с ее стороны имела место. Люди поверили дю Гасту. После этого инцидента союз Марго и Аленсона укрепился; королева Наварры еще больше сблизилась со своим мужем.Король страдал от воспаления уха, сходного с тем, что привело к смерти его брата Франциска; дю Гасту пришло в голову, что кто-то во дворце пытается укоротить жизнь Генриха. Когда заподозрили использование яда, все тотчас вспомнили о королеве-матери. Однако никому не могло прийти в голову, что Катрин пытается убить ее любимого сына, который был для нее всем. Кто еще? Следующим претендентом на трон являлся Аленсон.Дю Гаста волновал и другой факт. Он увлекся мадам де Сов; она не скрывала, что и он нравится ей. Она продолжала встречаться со своими любовниками — Гизом, Наваррцем и Аленсоном. Это злило дю Гаста, желавшего быть первым для своей избранницы к короля. Из соперников он больше всего боялся Аленсона; в случае смерти короля и восхождения на трон Аленсона положение дю Гаста оказалось бы весьма незавидным.— Как сегодня обстоят дела с вашим ухом, дорогой король? — прошептал дю Гаст.— Болит, — пожаловался Генрих. — Оно опухло? Уложи мои волосы так, чтобы прикрыть его прядями.— Дорогой король, я хочу поговорить с вами наедине.Кайлюс и Эпернон нахмурились.— Речь идет о весьма важном вопросе, Ваше Величество, — проявил твердость дю Гаст.Генрих кивнул. Иногда он не был таким глупцом, каким обычно казался; манкирование обязанностями отчасти объяснялось физической слабостью Генриха. Сила, которой он обладал в юности, исчезла; любая нагрузка утомляла его. Он унаследовал хрупкость и болезненность, сократившую жизни двух его старших братьев; однако он обладал более острым умом, чем они. Как все Медичи-Валуа, он имел сложный характер; черты, доставшиеся ему от матери, вступали в противоречие с родовыми свойствами Валуа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49