Когда, наконец, путаное повествование завершилось, Леон слегка повернулся и робко потрогал герцога за рукав.
– И тут появились вы, монсеньор, и привели меня сюда, и дали мне все. Я никогда этого не забуду.
– Ты еще не видел худшего во мне, дружок, – ответил Джастин. – На самом деле я вовсе не герой без страха и упрека, каким ты меня считаешь. Когда я купил тебя у твоего достопочтенного брата, сделал я это, поверь, вовсе не из желания избавить тебя от его гнета. Я решил, что ты можешь мне пригодиться. И если окажется, что ты мне не нужен, скорее всего, я выброшу тебя вон. Прими мои слова как предупреждение.
– Если вы меня отошлете, я утоплюсь, – заявил Леон с отчаянием. – Когда я вам надоем, монсеньор, я пойду поваренком к вам на кухню. Но я никогда вас не покину.
– Ну, когда ты мне надоешь, я отдам тебя мистеру Давенанту! – сказал Эйвон со смехом. – Это будет забавно… Боже мой! Помяни ангела к ночи!
Хью тихо открыл дверь, но остановился на пороге, уставившись на пару у камина.
– Трогательная картина, э, Хью? Сатана в новой роли. – Он небрежно провел пальцем по кудрям Леона. – Спать, дитя мое.
Леон тотчас встал, поцеловал руку герцога и, слегка поклонившись Хью, вышел из библиотеки.
Хью подождал, пока он не закрыл за собой дверь, а тогда, хмурясь, подошел к камину. Он положил локоть на каминную полку, другую руку засунул в карман и устремил на своего друга очень строгий взгляд.
– Когда ты намерен положить конец этой глупости? – спросил он.
Джастин откинул голову и посмотрел на него с насмешливой сардоничностью.
– Что теперь тебя язвит, мой добрый Хью?
– Увидев этого ребенка у твоих ног, я почувствовал… омерзение.
– Да, мне показалось, что тебя что-то взволновало. Но тебе, должно быть, смешно наблюдать меня на самой вершине героизма.
– Мне это отвратительно! Этот мальчик молится на тебя у твоих ног! Надеюсь, его преклонение заденет тебя! Если ты почувствуешь, насколько недостоин такого обожествления, в нем будет хоть какой-то толк!
– К несчастью, оно не производит на меня такого действия. Не могу ли я узнать, мой дорогой Хью, почему ты питаешь такой интерес… к пажу?
– Его юность и наивность пробуждают во мне жалость.
– Как ни странно, он далеко не так наивен, как ты воображаешь.
Давенант нетерпеливо повернулся на каблуках и направился к двери, но, когда он ее открыл, Эйвон снова заговорил:
–Кстати, мой милый, завтра я избавлю тебя от моего общества. Прошу у тебя прощения, что не пойду с тобой на карточный вечер Лурдонна.
Хью оглянулся на него.
– А? Куда же ты отправишься?
– В Версаль. Я чувствую, что мне пора еще раз засвидетельствовать мое глубочайшее почтение королю Людовику. Полагаю, приглашать тебя составить мне компанию бесполезно?
– Безусловно, благодарю тебя. Версаль мне не по вкусу. Ты берешь Леона с собой?
– Право, я об этом еще не думал. Но вполне вероятно. Если только ты не хочешь взять его к Лурдонну.
Хью молча закрыл за собой дверь.
Глава 5
ЕГО СВЕТЛОСТЬ ГЕРЦОГ ЭЙВОН ПОСЕЩАЕТ ВЕРСАЛЬ
Легкая городская карета герцога с четверкой серых лошадей в упряжке уже стояла у его подъезда в начале седьмого на следующий вечер. Лошади грызли мундштуки и нетерпеливо вскидывали красивые морды, их подковы звонко стучали по плитам двора. Форейторы в черных с золотом ливреях стояли у их голов– лошади герцога выбирались не за кроткий нрав.
В вестибюле Леон ждал своего господина, полный радостного волнения. Его светлость отдал заранее некоторые распоряжения, и согласно им паж облачился в костюм из черного бархата, с настоящими кружевами у горла и на кистях. Под мышкой он сжимал треуголку, а в другой руке держал украшенную лентами трость своего господина.
Эйвон медленно спускался по лестнице, и при виде его Леон испустил вздох удивления. Герцог всегда был великолепен, но в этот вечер он превзошел самого себя. На нем был кафтан из золотой парчи, на которой синела лента ордена Подвязки и сверкали, озаренные свечами, три других ордена. Брильянты украшали его жабо и сливались в сплошную полосу над лентой, стягивавшей сзади его напудренные волосы. Каблуки и пряжки его башмаков были усажены драгоценными камнями, а под коленом сиял орден Подвязки. Через руку у него был переброшен длинный черный плащ с золотой подкладкой, который он тут же отдал Леону, а в руке он сжимал табакерку и надушенный платок. Он молча оглядел пажа, затем нахмурился и обернулся к камердинеру.
– Быть может, вы помните, мой добрый Гастон, золотую цепь с сапфирами, которую мне подарил… не помню кто? А также сапфировую застежку в форме кольца?
– Д-да, монсеньор.
– Принесите их.
Гастон исчез, чтобы через минуту вернуться с названными украшениями. Эйвон взял тяжелую цепь и накинул ее на шею Леона. Она лежала полукружием на его груди, камни вспыхивали внутренним огнем, но были не ярче и не синее глаз мальчика.
– Монсеньор! – ахнул Леон и погладил драгоценную цепь.
– Дай мне свою шляпу. Застежку, Гастон. – Герцог неторопливо пришпилил кольцо из брильянтов и сапфиров к загнутому краю шляпы пажа, затем отдал ее Леону, отступил на шаг и оглядел дело своих рук. – Да. Не понимаю, как я раньше не подумал о сапфирах? Дверь, дитя мое.
Все еще не придя в себя от неожиданного поступка своего господина, Леон открыл перед ним дверь. Эйвон вышел во двор и сел в ожидавшую карету. Леон вопросительно посмотрел на него, не зная, следует ли ему забраться на козлы или последовать за своим господином.
– Да, можешь сесть со мной, – сказал Эйвон в ответ на незаданный вопрос. – Скажи им, чтобы отпустили лошадей.
Леон исполнил это распоряжение и поспешно нырнул в дверцу, зная, чего ожидать от лошадей Эйвона. Форейторы мгновенно вскочили на застоявшихся лошадей, те налегли на постромки, и карета повернула к решетчатым чугунным воротам. Они понеслись вперед со всей возможной быстротой. Но узкие улицы, скользкий булыжник и бесконечные повороты и извивы по необходимости замедляли их движение, так что, только когда они выехали на версальскую дорогу, лошади смогли показать, на что они способны. Они рванули вперед, все четверо как одна, и карета помчалась с бешеной скоростью, иногда подпрыгивая на самых глубоких ухабах, но подвешена она была так хорошо, что по большей части сидевшие внутри не чувствовали никакой тряски, будто поверхность дороги была стеклянной.
Прошло некоторое время, прежде чем Леону удалось найти слова, чтобы поблагодарить герцога за цепь. Он примостился на краешке сиденья рядом с герцогом, благоговейно поглаживая отшлифованные камни и пытаясь скосить глаза на грудь, чтобы проверить, как смотрится цепь. Наконец он перевел дух и повернул лицо к своему господину, который, откинувшись на бархатные подушки, скучающе смотрел в окошко на проносящийся мимо пейзаж.
– Монсеньор… это… слишком ценная вещь, чтобы ее носил… я, – произнес Леон еле слышно.
– Ты так думаешь? – Эйвон взглянул на своего пажа с легкой улыбкой.
– Я… я бы не хотел носить ее, монсеньор. А если… если я ее потеряю?
– Тогда я буду вынужден купить тебе другую. Можешь потерять ее, если хочешь. Она твоя.
– Моя? – Леон судорожно переплел пальцы. – Моя, монсеньор? Вы пошутили! Я… я не сделал ничего, чтобы заслужить такой подарок.
– Видимо, тебе не приходило в голову, что я не плачу тебе жалованья? Где-то в Библии – не помню где – сказано, что трудящийся достоин награды своей. Утверждение по большей части, разумеется, далекое от истины, но я пожелал дать тебе эту цепь как… э… награду.
Тут Леон сорвал с себя шляпу, сдернул цепь через голову и почти швырнул ее герцогу. На побелевшем лице глаза горели черным огнем.
– Мне не нужно платы! Я буду работать для вас, пока не надорвусь, но не за плату! Нет! Тысячу раз – нет! Вы меня так рассердили!
– Это заметно, – сказал герцог, подобрал цепь и начал играть с ней. – А мне казалось, ты будешь доволен.
Леон провел ладонью по глазам. Когда он заговорил, его голос дрожал:
– Как вы могли так подумать? Я… я не ждал никакой платы. Я служил вам из любви и… и из благодарности, а… а вы даете мне цепь. Словно… словно считаете, что без платы я не стану служить вам усердно!
– Если бы я так считал, то не дал бы тебе ее! – Его светлость зевнул. – Возможно, тебе будет интересно узнать, что я не привык, чтобы мои пажи говорили со мной в таком тоне.
– Я… простите меня, монсеньор, – прошептал Леон и отвернулся, кусая губы.
Эйвон некоторое время молча наблюдал за ним, но вскоре выражение на лице пажа, в котором горесть мешалась с оскорбленным достоинством, вызвало у него мягкий смешок, и он предостерегающе подергал кудрявую рыжую прядь.
– Ты ждешь моих извинений, любезное дитя?
Леон отдернул голову, продолжая смотреть в окошко.
– Как ты высокомерен! – Насмешка в этом ласковом голосе вызвала краску на щеках Леона.
– Я… вы не… не добры…
– О, так ты только сейчас это обнаружил? Но мне неясно, почему меня называют недобрым за то, что я тебя вознаградил.
– Вы не понимаете! – яростно воскликнул Леон.
– Я понимаю, что ты воображаешь себя оскорбленным, дитя. И это весьма забавно.
Ответом послужило презрительное фырканье, перешедшее в судорожный всхлип. Герцог снова засмеялся и на этот раз положил ладонь на плечо пажа. Под ее беспощадной тяжестью Леон соскользнул с сиденья на колени и остался стоять так, не поднимая глаз. Ему на шею опустилась цепь.
– Мой Леон, ты будешь ее носить, потому что так угодно мне.
– Да, монсеньор, – сказал Леон сдержанно.
Герцог взял упрямый подбородок тремя пальцами и приподнял его.
– Не понимаю, почему я тебя терплю? – сказал Эйвон. – Цепь – это подарок. Ты удовлетворен?
Леон быстро опустил подбородок и поцеловал руку герцога.
– Да, монсеньор, благодарю вас. И прошу прощения.
– В таком случае можешь снова сесть. Леон подобрал шляпу, неуверенно засмеялся и сел на широкую подушку рядом с герцогом.
– По-моему, у меня очень скверный характер, – сказал он простодушно. – Господин кюре наложил бы на меня за это епитимью. Он всегда повторял, что необузданность – большой порок, что это черный грех. Он говорил со мной об этом очень часто.
– Его наставления как будто не пошли тебе на пользу, – заметил герцог сухо.
– Да, монсеньор. Но это ужасно трудно, вы понимаете? Я не справляюсь со своим характером. Чуть что – вспылю и не могу ничего с собой сделать. Но потом я почти всегда раскаиваюсь. А короля я сегодня увижу?
– Вполне возможно. Следуй за мной как можно ближе. И не глазей по сторонам.
– Да, монсеньор. Но это тоже очень трудно. – Он доверчиво повернул голову, но герцог, по всей видимости, успел заснуть. Тогда Леон устроился поуютнее в уголке и приготовился молча наслаждаться быстрой ездой.
Иногда они обгоняли другие экипажи, тоже направлявшиеся в Версаль, но их ни одна карета не обогнала. Четверка чистокровных английских лошадей вновь и вновь проносилась мимо своих французских сородичей, а оставленный позади седок высовывал голову в окошко посмотреть, кто так мчится, и, увидев в свете собственных фонарей герб Эйвона на проносящейся мимо дверце, а также черные с золотом ливреи, получал ответ на свой вопрос.
– Можно было бы догадаться, – сказал маркиз де Шурванн, снова откидываясь на спинку сиденья. – Кто еще стал бы так гнать лошадей?
– Английский герцог? – спросила его супруга.
– Разумеется. И ведь я видел его вчера вечером, но он ни словом не обмолвился, что думает посетить дворцовый прием.
– Теодор де Вентур как-то сказал мне, что никто заранее не знает, где может оказаться герцог через минуту.
– Позер! – фыркнул маркиз и поднял стекло в окошке.
Черно-золотая карета продолжала лететь вперед все с той же скоростью, пока вдали не показался Версаль. Тогда перед городскими воротами лошади замедлили шаг, и Леон приник к окошку, но в вечернем мраке разглядеть удавалось только то, на что падал свет их фонарей, пока они не въехали во двор королевского дворца. И тут Леон уже не знал, на что смотреть. Из высоких окон по трем его сторонам лились потоки света, и всюду пылали огромные факелы. К подъезду длинной вереницей подъезжали кареты, останавливались там на минуту-другую, а затем, когда сидевшие в них выходили, двигались дальше, уступая место следующим.
Только когда остановилась их карета, герцог открыл глаза, обвел равнодушным взглядом купающийся в свете двор и зевнул.
– Полагаю, мне следует выйти, – сказал он и подождал, чтобы лакей опустил подножку.
Первым выпрыгнул Леон и повернулся, чтобы помочь спуститься его светлости. Герцог медленно ступил на подножку, взглянул на ожидающие кареты и неторопливо прошел между дворцовыми лакеями, Леон с его плащом и тростью следовал за ним по пятам. Эйвон кивнул, показывая, что ему надлежит отдать их служителю, и прошел в Мраморный двор, где смешался с толпой, здороваясь со знакомыми. Леон старательно следовал за ним. Теперь у него был удобный случай все хорошенько рассмотреть, но огромность двора, его роскошь совсем его ошеломили. Затем, словно бы после вечности, он обнаружил, что они покинули двор и оказались перед величественной мраморной лестницей, богато отделанной золотом. Вверх по ступеням лился людской поток. Эйвон предложил руку сильно нарумяненной даме. Вместе они поднялись по лестнице, прошли через несколько салонов, пока не оказались под знаменитым Круглым окном. Подавляя желание ухватиться за распяленную на китовом усе полу герцогского кафтана, Леон следом за своим господином вошел в галерею, перед которой померкло все, что он успел увидеть во дворце. Внизу он услышал, как кто-то сказал, что прием – в Зеркальной галерее, и теперь Леон понял, что это она и есть. Ему чудилось, что гигантская галерея была вдвое больше своей подлинной величины, что мириады свечей в хрустальных люстрах озаряли тысячи разодетых в шелка и бархат дам и кавалеров. Но тут он обнаружил, что одна стена сплошь состояла из огромных зеркал. Напротив было столько же окон, и он попытался пересчитать их, но вскоре бросил, потому что придворные то и дело заслоняли от него перспективу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42