– Знаешь, я просто не могу представить, что какой-то дом лучше Фонтли. Теперь ты будешь ожидать Четсуорта или Холькхема!
– Нет, не буду. Как я могу – я никогда не видела ни того, ни другого! Я полагаю, в Фонтли дом очень большой?
– Он, конечно, больше, чем этот, но… ну, он совсем другой! В нем нет особенно красивых комнат, за исключением Большого зала, но их гораздо больше, чем здесь. Возможно, ты будешь разочарована или скажешь, как говаривала моя мать, что он ужасно неудобный и в нем слишком много коридоров, и лестниц, и комнат, расположенных анфиладами. Видишь ли, он не строился по плану, как этот. Часть его – все, что осталось от бывшего монастыря, – действительно очень старая, но мои предки перестраивали его, каждый на свой лад, до тех пор, пока он не превратился… наверное, здесь можно сказать, в настоящую мешанину стилей! Большая его часть в стиле елизаветинской эпохи – но не бойся, что ты окажешься в спальне с неровным полом и потолком настолько низким, что его можно потрогать! Спальни главных покоев – в том крыле, что строил мой дедушка. Надеюсь, оно тебе понравится. И хотя бы по одному поводу ты сможешь быть спокойна: у нас не водится призраков, которые бы донимали тебя, хотя у нас сохранились развалины часовни!
– Я не верю в призраков. А это действительно развалины?
– Самые что ни на есть! Более того, от часовни и камня на камне не осталось.
– Я имею в виду – не ты соорудил эти развалины?
– Соорудил? – удивился он.
– Да, соорудил. Один из папиных знакомых сделал именно так, когда все готическое было в моде, и, кажется, это вызвало много восторгов.
– А!. – произнес он довольно безучастно. – Нет, мы свои не сооружали: это за нас сделали во время войны зелоты.
– Ну да, конечно: мне следовало знать, что это было так, как должно было быть, – сконфузилась Дженни. – Тебе ни к чему было сооружать развалины.
Такие пассажи могли привести его в замешательство, но они и забавляли его. Лишь когда она сообщила ему новость, что это ее отец купил дом на Гросвенор-стрит, у них случилась первая серьезная размолвка.
Он читал письмо от Уиммеринга, когда она вошла в комнату, держа в руке листок, покрытый неразборчивыми каракулями мистера Шоли, и воскликнула:
– Адам, по почте пришло письмо от папы! Он поднял взгляд:
– Вот как? Надеюсь, с ним все хорошо?
– О да! Он не пишет об этом, но он никогда не хворает! Дело в том, что он ухитрился сделать то, что даже я считала невозможным за такое короткое время. Плохо же я его знала! Особенно когда он сказал мне, что, если придется, наймет целую армию работников, что, как я полагаю, он и сделал. Папа никогда слов на ветер не бросает.
– Да, уверен, что это так. И что же он сделал? Нечто такое, что очень тебя радует, как я понимаю?
– Если хочешь, да. Твой дом, Адам! Ты думал, что продал его мистеру Стикни, но тот всего лишь работал на папу!
Он пристально посмотрел на нее.
– Твой отец купил мой дом? – спросил он.
– Да, и хотел вручить тебе купчую в день нашей свадьбы, да только она была не вполне готова. И вот он решил потом, что не расскажет тебе об этом до тех пор, пока не закончат покраску и наклейку обоев и дом не будет готов к нашему приезду. Я никогда не думала, что это произойдет за такое короткое время, но он пишет мне…
– Это была твоя затея? – прервал он.
– Нет, боюсь, я об этом не думала, – ответила она. – Хотя это случилось потому, что я сказала папе, что ты собираешься продавать дом. Он тут же решил, что купит его и вернет тебе, если я считаю, что тебе это понравится, и вот…
– И ты так считала?
Она вдруг заметила, что он очень бледен. Сошел и ее собственный румянец, она, запинаясь, произнесла:
– Да, а что? Я думала…
– Я выставил дом на продажу ради того, чтобы обеспечить двух своих сестер!
– Да, да, я знаю, ты мне говорил.
– И ты думала, я захочу, чтобы он его купил? Да еще по цене, которую я всегда считал грабительской?
Морщины у нее на лбу разгладились, и она сказала, улыбаясь:
– О, тебе незачем об этом думать! Для папы это пустяк: уверяю тебя, он об этом не жалеет! Более того, он посмеялся над этим и сказал, что ты можешь полностью положиться на Уиммеринга! Папа никогда не относится неприязненно к человеку за то, что тот, как он выражается «продувная бестия». И в этом случае, я уверена, он не хотел торговаться по мелочам – о, я знаю, что он бы не стал! – После некоторого колебания она сказала:
– Понимаешь, когда он спросил меня, почему ты собрался продавать городской дом, и я ему рассказала, он… он был просто поражен. Он сказал, что уважает тебя за это, хотя это, как он считал, нелепо. Ты знаешь, он очень проницательный: он сразу же понял, что ему не пристало говорить тебе… предлагать… – Голос ее пресекся; она поднесла руку к своей опять пылающей щеке. – О, я поступила не правильно, допустив это? Папе было так приятно думать, что он может обеспечить тебя… тем, что тебе нужно, не ущемив твоей гордости…
– Не ущемив… О Бог мой! – воскликнул Адам. – Так, значит, это должно было стать приятным сюрпризом, не так ли? Ты должна извинить меня: для меня это неприемлемо! Неужели ты не понимаешь? Нет, не понимаешь, и я не могу объяснить тебе это. Мне остается лишь надеяться, что твой отец не понесет слишком большие убытки из-за этого. Полагаю, что нет; если он на славу отремонтировал дом, порекомендуй ему немедленно снова выставить его на продажу! Я буду рад узнать, что он сбыл его с выгодой!
Продолжая говорить, он вышел из комнаты торопливым, прихрамывающим шагом. Ее рука невольно взметнулась и упала, но он не смотрел на нее. Она не в силах была что-либо возразить, а в следующий момент дверь со стуком захлопнулась за ним. Она не видела его несколько часов. Ему оседлали лошадь, и он проскакал мили, вначале охваченный гневом, но потом, когда гнев улегся, впал в отчаяние. Ему дали ощутить его золотые оковы; он заглянул в будущее, увидев себя рабом щедрости мистера Шоли, и несколько горьких минут сожалел, что пуля, которая сделала его хромым, не угодила ему в сердце.
Когда он вернулся в поместье Рашли, обед должен был уже почти закончиться, но дворецкий сказал ему, что миледи еще не спустилась вниз. Он застал ее у туалетного столика, со служанкой, застегивающей жемчужное ожерелье у нее на шее. Ее глаза быстро устремились на дверь. Он увидел, как тревожно она смотрит на него, и улыбнулся ей, сказав:
– Боюсь, я опоздал! Не ругай меня! Я заехал дальше, чем собирался, но я не заставлю тебя ждать больше нескольких минут.
– Подумаешь, большое дело! – ответила она как ни в чем не бывало. – Я решила, что ты, скорее всего, опоздаешь, и велела им повременить с обедом. Ты хорошо покатался?
Он дождался, пока Марта выйдет из комнаты, и сказал, когда дверь закрылась:
– Не очень. Я прошу у тебя прощения, Дженни! Я был невежлив с тобой и недобр, прости меня!
– Тебе незачем просить у меня прощения, – ответила она. – Это я виновата. Мне следовало спросить тебя и не позволять папе купить дом, не сказав тебе Пропасть разверзлась между ними; она как будто видела ее и скачала, прежде чем он смог ответить:
– Ты, наверное, думаешь, что мне следовало это понимать без твоих объяснений. Ну, я не понимала – бесполезно притворяться, что понимала! Теперь понимаю, хотя, наверное, не совсем так, пожалуй, как ты. Это потому, что папа всегда был богатый, и я не особенно думала о деньгах – не думала, как ты, что важно.
– Ты, возможно, удивиться, почему, приняв так много от твоего отца, я так взбрыкнул по этому поводу, Не могу тебе сказать. Давай не будем больше об этом говорить! – Он наклонился к чей и поцеловал ее в щеку – Ты гораздо добрее ко мне, чем я заслуживаю, – сказал он. – Мне нужно пойти переодеться, пока наш обед не остыл.
– Бог с ним! – сказала она. – Скажи мне; что ты хочешь, чтобы я сделала! Ты сказал, чтобы я порекомендовала папе снова выставить дом на продажу, если ты, конечно, это серьезно. Я постараюсь ему объяснить, но у меня не получится – я знаю, что не получится!
– Кажется, моей неучтивости не будет конца, – грустно заключил Адам. – По мне, так лучше бы он этого не делал, но раз уж сделал, я ничем не могу помочь.
– Мне ничего не нужно ему говорить? Спасибо тебе! Он бы так расстроился Ему это стоило стольких хлопот! Понимаешь, ничто ему так не нравится, как готовить приятные сюрпризы или делать дорогие подарки, и… и если они не понравились человеку… ну, он делает вид, что ему все равно, но нельзя не заметить, как он бывает огорчен! Вот почему…
– Моя дорогая, тебе правда не нужно больше ничего говорить! Мы не станем его разочаровывать!
Он потрепал ее по плечу и отвернулся, а когда подошел к двери, она выпалила:
– Тебе это не понравится – и я никак не подозревала, что он собирается это сделать, – Адам, он пишет мне, что обставил его для нас!
Он помедлил, держа руку на дверной ручке.
– Вот как? Щедро с его стороны! Я очень ему признателен! Уверен, что дом обветшал до удручающей степени. И моя мать так много забрала оттуда, не так ли? Наверное, я едва узнаю дом, когда увижу его снова.
С этими словами он вышел из комнаты, и, когда они встретились чуть позже, ни он ни она ни словом не обмолвились на эту тему: она больше ни разу не затрагивалась, пока не пришло письмо от Шарлотты, и, когда у Дженни с языка сорвались слова «Гросвенор-стрит», она быстро заменила их на «Лондон».
Ей хотелось бы непринужденно поговорить о доме, но она не осмеливалась. Она обнаружила, что, когда Адам сердится, он отступает за барьер, столь же непроницаемый, сколь и неощутимый. Ее, привыкшую к вспышкам отцовского необузданного гнева, удивляло, что Адам считает свою умеренную вспышку неуместной. Если бы он набросился на нее, она бы огорчилась, но не встревожилась; его выдержка удерживала ее на расстоянии, и его безупречная корректность вызывала у нее еще большую боязнь нанести обиду, чем мог бы вызвать приступ раздражения.
В конце концов, именно он завел разговор на опасную тему, спросив, наняли ли слуг. Она нервно ответила:
– Да, папа сказал, что он предоставит мистеру Уиммерингу нанять слуг, посчитав, что он больше в этом понимает, – и конечно, только на время, потому что, если тебе не понравится кто-то из них…
– Моя дорогая Дженни, никто не разбирается в этих делах меньше, чем я! Я очень признателен твоему отцу. Но мне в голову пришла ужасная мысль: а что, если мы вернемся в город и окажемся в затруднительном положении, и некому будет готовить для нас еду и подметать комнаты, кроме твоей Марты и моего Кинвера – да и они оба наверняка тут же обиделись бы и покинули нас.
– Папа посчитал, что ты не захочешь обременять себя подобными вещами, когда тебе предстоит сделать так много другого, – уж не говоря о том, что он хотел сделать это сюрпризом. – Она вспомнила, что это далеко не самый уместный вывод, и поспешно продолжила:
– Конечно, все устраивали на скорую руку: если ты посчитаешь, что слуг наняли слишком мало… или слишком много…
– Ну, это тебе решать, – вставил он. – Дом твой, и надеюсь, ты распорядишься им именно так, как тебе кажется лучше.
У Дженни упало сердце.
– Нет, прошу, не говори так! Папа отдает его тебе, а не мне!
– Ага, но ты забываешь, что я принес тебе в дар все свои земные сокровища! – сказал Адам непринужденно.
В голове у нее промелькнуло, что он не сказал «твое Фонтли». Потом он отвлек ее от этих мыслей, сказав;
– Не забудь испросить у меня права на франкированное письмо, когда будешь писать своему отцу, что мы приедем в город во вторник!
Она засмеялась на это и возразила:
– Ну, ты ведь знаешь, я только раз забыла, что ты можешь мне его предоставить. Думаю, я должна написать ему немедленно. Ты знаешь, он захочет меня увидеть.
– Ты, конечно, пригласишь его на обед. Ее лицо просияло, она радостно спросила:
– Я могу это сделать?
– Но, Дженни…
– Он предостерегал меня от этого, – призналась она. – Он сказал, что будет навещать меня время от времени, но конфиденциально.
– Ну, попросить его не говорить ерунды было бы не совсем удобно, так что просто скажи ему, что мы оба горим желанием видеть его на Гросвенор-стрит в семь часов, ну, скажем… в среду?
– Спасибо тебе! Это его очень обрадует. Я немедленно ему напишу!
Она поспешила уйти, чтобы ему не пришлось ей отвечать, ведь он вряд ли знал, как это сделать, поскольку они были в не настолько доверительных отношениях, которые давали бы ему возможность говорить обо всем откровенно.
Они добрались до Гросвенор-стрит третьего мая незадолго до наступления темноты. Адам испытал облегчение, увидев всего двух лакеев в качестве подкрепления для средних лет дворецкого; но его худшие опасения улеглись лишь ненадолго: к тому времени, когда он дошел до гостиной на первом этаже, он уже заметил, что дюжина здоровенных лакеев, облаченных в ослепительные ливреи, сопровождает его.
Он говорил, что не узнает дом, и теперь обнаружил, насколько верно было это предположение. Вкус мистера Шоли к роскоши разгулялся вволю. Даже столовая не избежала его преобразующей руки, потому что, хотя леди Линтон и не вывезла ничего из ее обстановки, он снабдил ее новым турецким ковром и новыми занавесками из роскошной красной парчи, ниспадающей складками, перекрученной и украшенной яркими золотистыми шнурками и кисточками. Также было дополнено и освещение, которое давали четыре массивных светильника с несколькими фигурными подсвечниками. В холле, на площадке между двумя лестничными пролетами, страсть мистера Шоли к огням выразилась в череде масляных ламп, укрытых в алебастровых вазах и водруженных на высокие тумбы. У подножия лестницы еще один такой светильник – торшер в виде тройной египетской фигуры, поддерживаемой сфинксами, был помещен на нижнюю балюстраду и подавал первый знак о том, чему предстояло в изобилии проявиться, когда будет преодолена первая пара ступеней. Отец Дженни пал жертвой модного помешательства на – Папа посчитал, что ты не захочешь обременять себя подобными вещами, когда тебе предстоит сделать так много другого, – уж не говоря о том, что он хотел сделать это сюрпризом. – Она вспомнила, что это далеко не самый уместный вывод, и поспешно продолжила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55