«В таком случае я пойду туда пешком, – решила Ферн. – Надо будет попросить об этом Колина». – Ей очень не хотелось оказаться в экипаже наедине с мужем, хотя она сознавала, что между ее просьбой и разрешением Колина лежит пропасть. Не было никаких оснований считать, что он пойдет ей навстречу. Она почти не сомневалась в отказе, чувствуя неправедное удовлетворение, что заставит Колина противиться ей, вместо того чтобы просто исполнять каждую ее прихоть. Такой поступок не только подчеркивал ее бессилие, он требовал от Колина взять на себя роль самодура, а не великодушного благодетеля, и теперь эта разница почему-то стала для нее решающей. Возможно, это будет иметь какое-нибудь значение.
Когда горничная, закончив свое дело, ушла, Ферн тоже направилась к двери, но по пути заметила на стуле жилет Колина и сразу вспомнила о письме, которое он читал в поезде. Она не имела права его брать. Муж приказал ей держаться подальше от всех дел, однако гнев и обида заставили ее подойти к жилету. Сердце громко стучало, пока она лихорадочно обшаривала наружный карман. Там оказалось два письма вместо одного.
Не обращая внимания на угрызения совести, Ферн вытащила их, открыла первое и стала читать.
«8 июня
Гостиница Линкольна.
Уважаемый мистер Редклифф!
По вашей просьбе я с величайшим старанием продолжаю расследование в отношении «Рексмер и К°». Однако моим усилиям что-либо обнаружить препятствуют неблагоприятные обстоятельства, связанные с гроссбухами, а также затруднения в получении нужных сведений от мистера Рестона.
В данный момент я вам настоятельно советую обратиться к вашему отцу, чтобы надлежащим образом оценить историю с усадьбой до того, как вы предпримите собственные действия.
Остаюсь
Ваш покорный слуга
Джеймс Барнс».
Второе письмо не добавило ясности и оказалось еще более странным.
«Уважаемый сэр!
Вы опять расспрашиваете про нас, хотя это ни к чему. Потому что мы делаем то, что собирались. Мы делаем то, что обещали, точь-в-точь. Мы выполняем нашу часть договора. И нечего изводить моего мужа, он честный. Он никогда не пройдет в ферзи, если только его не продвинут.
С почтением
Доркас Рестон».
С незначительными угрызениями совести и большим предчувствием чего-то плохого Ферн быстро вернула письма на место. Она не имела права их читать, но сделала это и теперь была скорее встревожена, чем довольна собой. Когда она покидала спальню, это походило на бегство.
Колин допускал, что если просьба Ферн – выражение недовольства, то, может, он его заслуживал, поскольку имел бестактность напиться перед брачной ночью. Разумеется, у него были для этого основания, без уважительной причины он бы никогда так не поступил, но, учитывая все обстоятельства, у Ферн, возможно, есть некоторый повод обижаться. Тем не менее он был доволен собой, так легко простив ее и так великодушно приняв вину на себя.
И все же это не означало, что ему хочется идти пешком. Он быстро отклонил ее просьбу, хотя даже сделал намек на сожаление, когда приказал кучеру подать экипаж, как и планировал.
Выйдя на свет безжалостно яркого утреннего солнца, Колин предложил жене руку. После секундного колебания она с непроницаемым выражением посмотрела на него из-под полей шляпы, затем скованно положила маленькую руку на сгиб его локтя и молча спустилась рядом с ним по ступенькам. Кучер распахнул дверцу, и Колин помог ей подняться в карету.
Должно быть, Ферн разозлило нечто большее, чем его опьянение, потому что прошлой ночью оно, похоже, не особо ее беспокоило. Должно быть, он чем-то обидел жену, решил Колин, откидываясь на спинку сиденья. Но что он мог сказать или сделать, чтобы это вызвало у нее такую обиду?
Не важно. Увидев Павильон, она моментально забудет свои пустяковые огорчения.
Карета подъезжала к дворцу с тыла, но, едва появились контуры первого купола, глаза у Ферн загорелись, и она вытянула шею, чтобы лучше видеть.
– Это похоже на Индию, – с благоговением сказала она.
Колин усмехнулся, затяжную неопределенность смыло волной самоуверенности.
– Возможно. – Он покровительственно похлопал ее по руке.
Однако при этом прикосновении она замерла, бросила на него проницательный взгляд и тут же перевела его на улицу перед ними.
В чем дело? К нему опять вернулось раздражение, но он молчал. Колин ненавидел даже начальную стадию дурного настроения и свою головную боль, которые предвещали очень плохой день. А то, что Ферн может направить его природную отчужденность в еще более мрачное русло, только усиливало его раздражение.
Когда они подъехали к арочным воротам дворцового парка, украшенным куполом, он помог Ферн выйти из кареты, и она вскрикнула, как восторженный ребенок, слишком уж радостно для искреннего восхищения.
– Мы должны увидеть Павильон с фасада, – заявила она.
Колин ускорил шаг, чтобы не отстать, но Ферн весело миновала группы посетителей на аллее и направилась через газон к маленькому овальному пруду. Дойдя до него, она повернулась.
– Какое необычное сооружение! – воскликнула она, когда он подошел к ней. Ее глаза расширились от преувеличенного восторга. – Едва ли я могла представить себе нечто подобное.
– Действительно, – произнес Колин, скорее потому, что не имел на этот счет особого мнения.
Девический восторг, который она демонстрировала, был явно искусственным, но зачем ей нужно производить впечатление, сходное с весельем, оставалось для него загадкой. Он решил игнорировать это ее восторженное состояние в надежде, что оно само пройдет. Как проходило многое из того, что его раздражало, если он игнорировал это достаточно долго.
Ферн смотрела на длинное здание, решетчатые портики под изящно рифлеными колоннами, поддерживающими нелепую фантазию крыши, все купола и ребристые минареты.
– Все это следовало бы выкрасить в причудливые цвета, чтобы соответствовало архитектуре. Или даже в белый. А некая сдержанность цвета буйволиной кожи делает все еще более неуместным.
На взгляд Колина, ничто уже не могло улучшить вид странного здания, стоявшего посреди вполне приличного английского города. Нельзя сказать, чтобы оно ему не нравилось, этот каприз архитектуры имел даже некую привлекательность. Но менять что-либо в его внешнем облике равносильно упражнению в бессмысленности.
Колин вежливо кивнул.
– Вы готовы туда войти, mon ange?
– Конечно, – ответила Ферн, одарив его улыбкой, и пошла впереди через ухоженный газон.
Перенасыщенный интерьер Павильона был какофонией цвета – красный и желтый боролись с зеленым и голубым. Леди и джентльмены, а также не принадлежащие к их числу, бродили по галерее между банкетным залом и музыкальным салоном. Ферн наконец снова приняла руку Колина, напряженная, рассеянная. Казалось, ее внимание приковано к окружающему, но Колин знал, что первопричиной ее беспокойства, как это ни смешно, был он. Ферн остановила взгляд на причудливых канделябрах.
– Должно быть, они газовые. Это оригинал? – спросила она, словно увидела самые очаровательные вещи на свете.
Колин поднял бровь.
– Принц в двадцатые годы подвел газ. На канделябрах узор из цветов лотоса в египетском стиле.
– Вполне уместно, – пробормотала Ферн.
Он искоса взглянул на жену. По мнению древних, лотос приносил забвение, когда его съешь. И то, что он был вделан в каждый светильник, освещавший фривольные, чрезмерные увеселения тогдашнего принца Уэльского, конечно, вполне уместно. Некий скромный, может, и случайный, намек на забвение декаданса. Не это ли Ферн имела в виду?
Остановившись перед музыкальным салоном, Колин опять посмотрел на жену. Мягкое, открытое лицо, приятный рот, ясные живые глаза… но отнюдь не добродушна. Отнюдь.
Ферн вдруг засмеялась и подошла к одной из ярко-красных панелей, опоясывающих салон.
– Как фарфор в доме, который мы снимаем. – Она кивнула на поникшие восточные деревья, изображенные золотом. – И как наши комнаты со всем этим зеленым, красным и золотым. Я думаю, наш хозяин поклонник умершего короля Георга!
– По крайней мере он хотя бы не предпочел желтый. – Колин указал на яркий медальон, висевший над их головами.
Ферн посмотрела вверх.
– Скорее всего он просто не нашел его.
Она вела его по остальным помещениям – спальням, красной гостиной, чайным комнатам, даже большой кухне.
Он следовал за ней, потому что не имел особого желания не делать этого, хотя чувствовал неловкость. Он был не против следовать курсом, проложенным кем-то еще, наоборот, считал это простейшим способом жить от него требовалось лишь притворяться, что он делает все чего ждут от наследника виконта. Большего он и не хотел. Но следование за женой – абсолютно не подходящий для него курс. Это жена обязана идти за ним, подчиняться его жизни, делая то, что делает он, и улыбаясь людям, которым улыбается он. Жена не должна ходить здесь с такими блестящими глазами и таким пронзительным смехом.
Несмотря на притворную веселость, Ферн выглядела; более чуткой, чем он предполагал. Она воспринимала изучение Павильона как своего рода миссию, независимо от того, насколько банальна ее задача, словно могла найти глубокий смысл даже в пальмовом листе колонн огромной кухни. Раньше, во время танцев или бесед за чаем, Ферн совсем не выглядела носительницей какой-либо миссии.
Когда уже нечего было изучать, она, казалось, чуть сникла, румянец сошел с ее лица, целеустремленность пропала, только завитки волос напоминали об энергии, которая так недавно ею владела. Ферн посмотрела на него.
– Что именно вы ищете? – спросил Колин, поддавшись нехарактерному для него любопытству.
– Не знаю. – Она вспыхнула и тряхнула головой. – Наверное, все, что здесь можно найти, хотя ничто из этого для вас не ново.
– Да, в Брайтоне я побывал везде, – с прежним безразличием ответил Колин. – Но вы можете считать эту поездку свадебным подарком и, естественно, получать от нее удовольствие.
– Благодарю вас, Колин.
Она произнесла это легко, но что-то в ее косом взгляде обеспокоило его. Не враждебность, нет, может, лишь намек на обиду.
– В чем дело, mon ange? – машинально спросил он, зная по опыту, что лучше побыстрее смягчить женское недовольство, чем дать ему разрастись.
Колин предложил ей руку, она приняла ее, но шла с отсутствующим выражением лица, позволяя вести себя к выходу сквозь любопытные толпы.
– Ни в чем, – сказала она совершенно неубедительным тоном. Его скептический взгляд не произвел впечатления, поскольку ее внимание было приковано к золотым узорам ковра перед ними. – Я просто думаю, следует ли мне теперь принимать каждый потраченный мною фартинг за ваш подарок.
Он скривил губы, демонстрируя снисходительное утешение.
– Надеюсь, ваши расходы не будут слишком экстравагантными, но, полагаю, вы можете считать все моим подарком, если хотите.
Судя по выражению ее лица, это было совсем не то что ей хотелось бы услышать. Колин мысленно вздохнул. Он не получал удовольствия от игр, которые та нравились более темпераментным представительница ее пола, и надеялся, что это не свойственно его жене.
Колин попытался немного изменить тему:
– Ваши родители назначили вам после замужества определенную сумму, кроме приданого.
– Да. Трех сотен в год более чем достаточно, чтобы обеспечить меня перчатками и кружевом.
Он согласно кивнул, довольный, что так ловко успокоил жену.
– Надеюсь.
Они вышли на яркий дневной свет и направились по газону к воротам. Здесь Колин остановился, достал из кармана часы. Еще только десять утра. Что делать с женой весь день? Он устал от этого медового месяца и готов уже вернуться к своему заведенному порядку, где у каждого будет собственное поле деятельности, а встречаться можно только по вечерам. У него почему-то возникло ощущение, что дела не решатся так легко. Сначала Рексмер, теперь Ферн. Кажется, приятно предсказуемая до сих пор жизнь принимает неприятный оборот.
– Давайте прогуляемся к Олд-Стейн, – предложил он, кивнув на широкий треугольник газона, разделенный тропой. – Может, он сейчас и не так моден, как раньше, но исторически привлекателен.
– Интересно, – ответила Ферн, хотя он заметил, что на этот раз ее взгляд был прикован к морю.
Тем не менее она без возражений последовала за ним к фонтану, который главенствовал на Олд-Стейн. Тугие струи воды разбрасывали в воздухе сверкающие брызги, ветер, подхватив блестящие капельки, осыпал ими Ферн.
– Я испорчу платье! – воскликнула она, поспешив отойти на безопасное расстояние.
Пока она снимала перчатку и тянула руку к струе воды, Колин оглядывал кучки туристов, стоявших вдоль тропинок. Это были главным образом незнакомцы в отвратительных костюмах и дешевых платьях – железная дорога сделала Брайтон поразительно демократичным. Несмотря на удобства поезда, Колин чувствовал отсутствие изысканного общества, которое преобладало здесь в пору его детства.
Он узнал несколько человек, однако не сделал попытки окликнуть их. Не потому, что испытывал отвращение к светскому обществу, просто, на его взгляд, новобрачные должны вести уединенную жизнь. По этой причине он и выбрал Клифтон-Террас для их временного убежища. Хотя в фешенебельном Кемп-Тауне предлагалось много домов для съема, но весьма респектабельный Клифтон-Террас был несколько удален от вихря развлечений, и тут они могут избежать пристального внимания света.
– Давайте сойдем к воде. – Он предложил Ферн руку. – Скоро здесь будет невыносимая толкотня.
– Прекрасная мысль, – сказала она и снова натянула перчатку.
Спускаясь по дороге, идущей вдоль набережной, они увидели пляж, и Ферн издала удивленный возглас:
– Там столько народу!
Колин осмотрелся. Вчера берег походил на широкую, покрытую гравием дорогу с пятнами гуляющих, а сегодня лишь клочки серого проглядывали среди кишащей толпы. Тысячи детей, бегающих между гуляющими у края воды, не обращая внимания на крики матерей и нянек. Две тысячи юбок-колоколов, раскачиваемых бризом, а рядом с ними джентльменский эскорт, прямой и невозмутимый, как морская гладь в безветренную погоду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25