Я, к сожалению, не располагаю материалом о действиях этих кораблей и потому не могу дать описания работы флотилии в трудный период навигации 1942 года…

Конец навигации
… . В конце октября начались морозы, 7 ноября берегов Ладоги появилось «сало». Навигация, однако продолжалась - со все возрастающими трудностями Надо было вывезти весь груз, скопившийся в Кобоне, - десятки тысяч тонн груза. Проламывая лед своим корпусом, пароходы совершали рейсы между западным и восточным берегом за пять-шесть суток. Так было в ноябре, так было до середины декабря 10 декабря навигация официально была закрыта. Но отдельные рейсы совершались и много позднее. 18 декабря с западного на восточный берег направилась ледовая разведка, состоявшая из трех мощных военных кораблей и вспомогательного парохода «No 8». Разведка долго и упорно билась со льдами, стремясь пробиться к берегу, но это ей не удалось. С трудом выбравшись изо льдов, разведка вернулась в Осиновец. Там, в Осиновце, в частности, застрял и маленький канальный пароход «Батурин», которому довелось одному из последних, вместе с канонерской лодкой, совершить рейс по Ладожскому озеру, дрейфуя вместе с гонимыми ветром льдами, едва не угодив к финнам… На «большой трассе» - между Осиновцом и Новой Ладогой - навигация закрылась позднее. Канонерские лодки и тральщики с буксируемыми ими баржами совершали рейсы вопреки крепчающим морозам и льдам. Река Волхов замерзла. Но здесь был сделан канал, которому не давали замерзнуть непрерывно курсирующие суда. До чистой воды в озере, сквозь лед, караваны пробивались по двое, по трое суток, а весь рейс занимал неделю и даже больше. Канлодки бросались в атаку на лед, пробив несколько десятков метров, сжимаемые со всех сторон льдом, - останавливались. Канлодка отходила назад, чтобы разогнаться и полным ходом снова врезаться в гущу льда. За канлодками, не отставая, шел караван судов. Но часто, схваченный льдами, он замирал в неподвижности. Тогда люди выходили на лед, скалывали его, рвали его аммоналом, делали трещины, ямы. Вырвавшись из ледового плена, канлодки вновь начинали свою мучительную работу, борясь за каждый метр пути. Тонна перевезенного груза означала лишний час жизни для нескольких тысяч ленинградцев. Водники, моряки понимали, какая ответственность легла на их плечи. Они боролись за каждый метр пути. Штормовые ветры со снегом, метели, пурги и глыбы льда, намерзающего на палубах, налеты вражеской авиации, подвижки льдов и нагромождающиеся при этом торосы во всякое иное время делали бы плавание по Ладоге немыслимым. Но рейсы на «большой трассе» продолжались, измученные люди не знали ни сна, ни отдыха.
Последний караван с грузом из Новой Ладоги пришел в Осиновец 7 января 1943 года - всего за одиннадцать дней до прорыва блокады. План перевозки грузов по Ладоге, за период навигации определенный в 900 000 тонн, был выполнен с превышением: перевезено было больше миллиона тонн!
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ГОРОД СТАНОВИТСЯ НА ЗИМОВКУ
СЕДЬМАЯ СИМФОНИЯ.
СОБРАНИЕ В ФИЛАРМОНИИ.
ВО ВСЕВОЛОЖСКИЙ РАЙОН
ХОЗЯЙСТВО ТЕЛЕФОННОЙ СТАНЦИИ.
ХОЗЯЙСТВО СТРОИТЕЛЬСТВА No 5
В ДЕРЕВНЕ КУЙВОРА
В ДЕРЕВНЕ СЕЛЬЦЫ.
ТВОРЧЕСКАЯ РАБОТА.
ДВА СЛОВА О БЮРОКРАТАХ
НАСТРОЕНИЕ НАШЕ
(Москва, Ленинград, Всеволожский район.
Октябрь 1942 года)
14 октября, пройдя Ладогу на тральщике, я вернулся в Ленинград из поездки в Москву, куда был вызван на совещание руководства ТАСС и редакторов московских газет с военными корреспондентами ТАСС. Как и все, отчитывался в своей работе: за пятнадцать месяцев войны мною написано примерно двести корреспонденций, рассказов, очерков, статей, фельетонов и даже стихотворений.
Вернулся я в Ленинград «спецвоенкором ТАСС по Ленинградскому и Волховскому фронтам», подчиненным уже не ленинградскому отделению, а непосредственно центральному руководству ТАСС и ГЛАВПУРККА , то есть полномочия мои были значительно расширены… Кроме того, «Правда» и другие органы печати предложили мне теснее сотрудничать с ними, а Совинформбюро поручило давать корреспонденции для заграничной печати.
В моем дневнике - много впечатлений от пребывания в Москве, но эти записи не имеют отношения к обороне Ленинграда, и потому изложу здесь только впечатление от посещения Большого зала консерватории, где мне впервые посчастливилось прослушать Седьмую симфонию Дмитрия Шостаковича. Еще 9 августа исполнялась она в Ленинграде, но фронтовые скитания помешали мне услышать ее тогда.
Наступала зима. В Ленинграде моей городской «базой» стал холодный номер гостиницы «Астория», так как в разрушенной дальнобойным снарядом квартире моей на канале Грибоедова останавливаться в промежутках между фронтовыми поездками было уже невозможно.
Итак, в Москве -

Седьмая симфония
… Опять малярия, - ломит, крутит. С трудом заставляю себя встать. Был вчера у врача, говорит: «Лежать». Черта с два!
И я доволен, что не послушался врача! Вот только что…
… Небо - в тучах, а воздух свежий, будто весенний. Тьма - кромешная. Тороплюсь в гостиницу «Москва». Впереди, уже знаю, патруль, а время - без десяти минут полночь, а хождение по городу разрешается до 24-х часов… На улице Горького у телеграфа наталкиваюсь на груду сваленных «зимних» дров. Сзади - ночной, пустой, случайный двухэтажный троллейбус проплывает, обгоняя, как пакетбот в океанской ночи, - залит огнями. Но это только в такой тьме кажется, что он залит: тусклые синеватые лампочки за стеклами да узкий лучик, пропущенный сквозь щелочку прикрытой фары… А все-таки - свет!
И вот я в своем гостиничном номере. Скинул шинель. Можно даже, как в мирное время, принять теплый душ!..
У меня здесь уже совсем ощущение дома, жаль только, что дом этот - одинокий, холостяцкий и потому грустный.
Я вернулся домой с Седьмой симфонии из Большого зала консерватории.
Прослушал Седьмую с закрытыми глазами и наслаждался музыкой: Ленинград, поля сражений этой войны, зима, пережитая мною в блокаде, - возникали с конкретной, зрительной ощутимостью передо мной в звуках этой прекрасной симфонии.
Конечно, я не всю ее равно ощутил, моментами внимание ослаблялось и тема переставала конкретизироваться: надо было прослушать симфонию эту и еще раз, и два, чтоб осознать и запомнить всю. Но в основном все дошло до меня с предельной представимостью. И - первая (лучшая, по-моему!) часть, где стихия музыки была мирной, спокойной, и где - потом - начались волнения войны и механическое, деревянное постукивание темы приближения врага к городу, и нарастание тревоги, напряжения, гнева. И затем многозвучный, разросшийся до болезненного томления шквал налета, схватки, отпора нашего. Я видел маршевые колонны народного ополчения, и взрывы фугасных бомб, и бьющие в лунные небеса настойчивые, нестрашащиеся зенитки, и море огня… Такая патетика боя, от которой пальцы мои сжимали ручки кресла… И отраженный удар врага, и наступление тишины…
На этом закончилась первая часть.
После антракта - вторая, третья и четвертая части шли без перерывов. Тут были и оцепенение зимы, и торможение всего движущегося и дышащего, и то небывало ясное, лунное небо заметенного снегами, примолкшего города, какое я никогда не забуду. Дальше я ждал некоего «дане макабр», но его не оказалось. Шостакович почему-то не дал его, только в одном месте наметилась эта тема и сразу исчезла. И вот тут я потерял нить понимания и нашел ее не сразу.
Снова началась патетика. Столкновение стихий, волна нашего контрнаступления; слышалось, как громада вражеского нашествия откатилась, мне представилось отступление врага от Москвы или, может быть, другое - какое еще предстоит гитлеровцам, - от стен Ленинграда? Гибнущие в снегах наполеоновские солдаты? Во всяком случае - героизм побеждающей нашей армии!..
И симфония оборвалась для меня неожиданно…
Трудно, конечно, словами передать то, что я понимал и чувствовал Одно могу сказать: на фронте и в Ленинграде я часто думал о том, как эта война будет претворена когда-нибудь в художественных образах? И спасибо Шостаковичу, - я узнал это еще до окончания войны! Свидетелю, очевидцу, современнику кипящей сейчас войны, Седьмая была мне так близка, так понятна! Будто я заскочил на десять лет вперед и погрузился в образы уже легендарного времени!
Конечно, это - исключительное произведение композитора, которое будет живым и спустя века!
Странно было оказаться в обстановке консерватории (первый раз за эту войну): мрамор лестниц, яркий электрический свет в зале, публика - та, «довоенная», какую, казалось, уже никогда не увидишь! Было, пожалуй, только гораздо больше военных, чем в прежние, мирные времена. В публике я заметил и десятка два американских летчиков в их непривычной для нас форме.
Знакомых в толпе я не встретил, а зал был полон. Сидел я во втором ряду и скучал по близким, и казалось мне большой несправедливостью, что вот же сотни людей сидят здесь с родными и близкими, а я - одинок…
В Москве - переполненной людьми и теперь уже совсем не «фронтовой» - скучаю по Ленинграду, по его удивительно чистым, отвергнувшим все личное, не боящимся ни лишений, ни самой смерти людям… А ведь и там у меня не осталось никого из моих близких. Но там - родными стали все люди города, и чувства одиночества я никогда не испытывал, и никогда не бывало мне там так тоскливо, как здесь Я здесь все ощущаю иначе. Размышления мои о войне здесь особенно пространственны и остры.
Одиночество миллионов разлученных людей - вот что такое война! Это массовое томление людей, оторванных от своих жен, мужей, детей, ходит черным ветром по странам, по душам. И свист этого ветра я слышу ежеминутно, от него не спрячешь ушей, а выдерживать его непрерывно, вот уже полтора почти года, жить под него - слишком трудно. Человеку нужны воля и выдержка: противостоять давлению этого ветра, вытерпеть этот свист!
Стремлюсь скорей в Ленинград, вопреки всем отговорам (даже руководителя ТАСС) и множеству соблазнительных, но воспринимаемых как «лукавые» предложений Москвы Я знаю: так стремятся «домой» все нечаянно командированные сюда ленинградцы, все фронтовики, которые решили быть в родном городе - что бы там ни происходило! - до конца блокады!..

Собрание в филармонии
20 октября Ленинград
Сегодня в филармонии состоялось торжественное собрание актива Куйбышевского района. Обсуждались итоги работ по подготовке к зиме. Полным светом сияли четыре передних люстры. За столом президиума, покрытым лиловым бархатом и уставленным цветами в горшках, заняли свои места секретарь Ленинградского горкома и обкома партии Кузнецов, председатель исполкома Ленгорсовета П. С. Попков, первый секретарь Куйбышевского райкома партии Лизунов и другие партийные руководители, представители интеллигенции, отличившиеся в труде сотрудники жилищного управления, управхозы, домохозяйки, рабочие и работницы. Зал был полон.
В большой речи председатель райисполкома Пудов рассказал о работе по подготовке жилищ к зиме.
К 18 августа, когда были объявлены условия соцсоревнования, из пятисот двадцати девяти домов района - шестидесяти тысяч комнат - вода подавалась лишь в тринадцати домах. Остальные пользовались только уличными и дворовыми водоразборами. Триста пятьдесят подвалов были залиты водой, в некоторых домах вода проникла в первые этажи. Чтобы сделать ремонт в короткий срок, требовалось триста пятьдесят водопроводчиков, а было их в районе всего семьдесят четыре. Требовалось двадцать тысяч метров водопроводных труб.
Были организованы бригады по отогреву без перекапывания улиц, и особенно потому, что было бы преступно разрывать асфальтированные улицы. Очищено одиннадцать километров уличных магистралей, на эту работу понадобилось пятнадцать тысяч человеко-дней. Отремонтировано четыреста шестьдесят строений…
А ремонт кровли! В Ленинграде нет ни одного дома, где крыши не оказались бы продырявлены осколками немецких или наших зенитных снарядов. Нужно было найти не меньше ста кровельщиков, а нашлось четырнадцать. Требовалось триста тонн кровельного железа, а его почти не было, - пришлась заменять его специально пропитанной мешковиной. Таковы цифры.
Сегодня утром я беседовал с третьим секретарем Куйбышевского райкома партии С. И. Глазуновым. Из этой беседы и из речей, произнесенных на собрании, я узнал, как удалось организовать и провести всю эту огромную в условиях блокады работу.
В этом трудном деле райкому партии помог опыт весенних работ, когда после Страшной зимы необходимость заставила очистить дома, дворы и улицы от снега, от льда, от всех отбросов и нечистот. В каждое хозяйство тогда райком дал политорганизатора: «Твоя партийная обязанность по дому - поднять дух людей, мобилизовать народ!»
Умершие и умиравшие от голода, истощенные люди лежали в домах. Умерших нужно было похоронить. Живых, а точнее, полуживых людей - ободрить, вывести на работу. Только само население, какими бы слабыми ни были люди, могло совершить этот подвиг гигантского труда.

Работа после бомбежки - расчистка набережной.
Этот подвиг ленинградцы совершили. Результаты его всем известны.
И теперь снова политорганизаторы были прикреплены к каждому дому. В осенней кампании политорганизаторами в числе других стали сто инженеров, врачей, различных специалистов из технической интеллигенции. Опять пошла широкая политмассовая работа, выпускались «Боевые листки», в них сообщались имена и фамилии лучших работников, излагался опыт их работы. Во всех домах был создан актив из числа жильцов. Все работающие в городе промышленные предприятия были призваны помогать населению материалами и личным участием своих специалистов.
Откуда было взять материалы? Фанеру, олифу, краски, кровельное железо, батареи центрального отопления, смолу, - да мало ли что еще? Придумывали, изобретали заменители, брали кое-что из разбомбленных, разбитых артиллерией домов: проволоку, кирпич, трубы, железо, плиты. Обрабатывали деревянные перекрытия суперфосфатами, заготовляли дрова, использовали для пропитки рваные одеяла, мешковину и другие «внутренние ресурсы»… Работали главным образом женщины, многие никогда прежде не занимались физическим трудом…
Пудов сообщает цифры:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87