Вопреки его предположению и давешним обещаниям Иоганна Паткуля (ныне прохлаждающегося в Мадриде) лифляндское рыцарство не спешило брать в руки оружие и начинать справедливую войну против своих угнетателей. Подивившись на армию пьяниц и обжор, лифляндские дворяне пожали плечами и решили не гневить Господа.
Пока воинство Августа веселилось в окрестностях Митавы, рижский губернатор Дальберг объявил мобилизацию и успел укрепить городской вал и стены. В итоге с наскоку Ригу взять не удалось, а войскам Августа пришлось начать правильную осаду. Правильная осада в понимании Августа заключалась в посещении маркитанток и обозных шлюх, беспробудном пьянстве и редких взглядах через подзорную трубу в сторону Рижской крепости. Пару раз с похмелья он отдал приказы идти на приступ, но всякий раз потрепанных солдат защитники Риги встречали таким оглушительным хохотом, что сконфуженные вояки Августа откатывались назад – к запасам еды и вина. И было от чего хохотать: на средневековую крепость надвигалась полупьяная толпа, вооруженная чем угодно: начиная от дреколья и заканчивая незаряженными пищалями. Нескольких выстрелов из крепостных орудий обычно оказывалось достаточно, чтобы нападающие кидались врассыпную.
Карл, узнав о «бесчинствах поляков в Лифляндии», предложил Дальбергу помощь, но тот благородно отказался, сообщив королю, что «вскорости эти пьяницы уберутся по домам».
Датчане же были настроены более решительно. В середине декабря они захватили Голштинию и город Киль. Двадцатого числа шестнадцатитысячная армия датчан высадилась в Померании и захватила Рюген, Штральзунд и Шверин. Вслед за этим планировалось прогуляться в земли Мекленбурга, но тут наконец проснулся шведский король.
В начале января к нему прибежал его друг, шурин и собутыльник герцог Голштинский. Задыхаясь в слезах и соплях, он поведал ему о вероломстве короля Дании и попросил защиты. Присутствовавший при этом разговоре французский посол граф Гискар пролил вино на манишку, справедливо предположив, что сейчас произойдет обильное кровопускание его кошельку. Он не ошибся. Карл допил последний кубок вина и повернулся к нему:
– Мой друг! – произнес он по-французски. – Вот мне и понадобились вещественные доказательства нашей дружбы. Мой сенат поддерживает англичан, но лично мне ближе Франция и король Людовик. И если вы меня поддержите, то благословение сената мне не нужно. И шпага моя в грядущей войне за испанское наследство будет принадлежать потомкам моего знаменитого тезки. Но мне, черт побери, необходимо покончить с врагами Швеции!
Гискар медленно наклонил голову и отбыл в посольство писать письмо своему королю. Письмо король должен был получить не позже десятого января, двое-трое суток на обдумывание ответа (в эти трое суток гонцу предписывалось отыскать старого пройдоху-монарха и добиться от него вразумительного ответа), значит, числу к двадцатому смело можно ожидать королевского решения. Пятнадцатого Карл собрал сенат. Узнав, что против Швеции ополчились две такие могущественные страны, как Дания и Польша, советники короля пришли в ужас и стали предлагать мирное решение конфликта. Один за другим выступающие говорили об истощенной казне и неготовности страны к войне. Король за полтора часа прений не проронил ни звука, лишь рассеянно смотрел по сторонам, как бы ища в этом трусливом стаде единомышленников. Но тщетно. Как только поток скулежа прервался, он, гремя шпорами, взобрался на кафедру и почти слово в слово со своим земным воплощением объявил:
– Милостивые государи! Я решил никогда не вести несправедливой войны, а справедливую кончать лишь гибелью моих противников. Я нападу на первого, объявившего мне войну, и, когда одержу над ним победу, этим, надеюсь, наведу страх на остальных.
Пристыженные советники переглянулись, но еще отец Карла отучил сенат спорить со своим королем. Поскулив для порядка еще, они согласились с королевским указом о мобилизации.
«Шведская армия была отлично вооружена, оснащена и обучена. Каждый солдат и офицер получал от государства надел земли, который обычно сдавался в аренду обывателям, обязавшимся содержать владельца. Правительство обеспечивало рекрутов мундиром, оружием и жалованьем во время военных действий. В Швеции король мог располагать значительными по тем временам силам – 34 000 пехотинцев и кавалеристов регулярных войск и 38 линейными кораблями, команды которых насчитывали до 15 000 матросов.
Боевой дух шведской армии был чрезвычайно высок, что объяснялось особым религиозным настроем, основанным на протестантском учении о Божественном Предопределении. Этот настрой поддерживался полковыми священниками, которые утешали раненых и умирающих, надзирали за образом жизни солдат и выполнением ими религиозных обрядов. Пасторы внушали своей пастве в мундирах фатальное восприятие войны. Например, при штурме артиллерийских батарей, всегда связанном с крупными потерями, солдаты не должны были пытаться укрыться от картечи и ядер – им предписывалось идти в атаку в полный рост, с высоко поднятой головой, и думать, что без воли Божьей ни одна пуля не заденет никого из них. После сражения офицеры, говоря об убитых, вновь подчеркивали, что на все воля Божья.
Во время сражения священники часто выходили на поле боя и поддерживали паству словом, а иногда и делом, Многие священники погибали, когда под пулями врага пытались возвратить на поле боя бегущих шведов.
Самым сильным доказательством Божьего благословения была победа – а шведы привыкли побеждать. Солдаты были убеждены, что шведская армия послана Богом покарать еретиков и грешников, бесчестных и нечестивых князей, которые начали эти войны без справедливых причин. Для поддержания этого убеждения священники прибегали к бессовестным софизмам и фальсификациям Священного Писания, впрочем, иногда довольно наивным. Так, один священник доказывал перед эскадроном, что шведы – это новые израильтяне, так как если прочесть наоборот древнее название главного противника народа Божьего Ассирии – Ассур, то получится Русса, то есть Россия.
Религия нужна была и для поддержания в солдатах жестокости: слова «кара» и «месть» в то время не сходили с языка протестантских проповедников, черпавших свое вдохновение в страшных сценах Ветхого Завета, где израильтяне истребляют поголовно не только язычников, но даже их скот. При всем том проповеди армейских священников имели один весьма существенный изъян: из утверждения, что Бог посылает победу избранным, неизбежно следовало, что поражение означает благоволение Бога к противной стороне. Но на это до поры до времени закрывали глаза, поскольку шведская армия считалась непобедимой...»
Андрей Константинович отложил в сторону учебник истории для средних специальных учебных заведений, который так и не вышел в свет, хотя планировался к изданию в тысяча девятьсот девяносто шестом году, и подбросил поленьев в камин. Вновь взял книгу, раскрыл ее и принялся читать дальше.
«3 апреля 1700 года Карл простился с сестрами и бабкой и покинул Стокгольм; ему не суждено было сюда возвратиться. Толпа народа проводила Карла до порта Карлскруны, плача и выкрикивая восторженные напутствия. Перед отъездом король учредил совет обороны из нескольких сенаторов. Этот орган должен был заботиться о войсках, флоте и укреплениях. Сенату было поручено прочее управление внутри государства. Сам Карл желал заниматься только войной.
Короля принял на борт самый большой корабль шведского флота «Король Карл», оснащенный 120 пушками. Вступив на палубу, Карл сорвал с головы и бросил в море парик – последнюю деталь туалета, связывавшую его с прошлым...»
Странная фигура этот шведский король. Блестящее знание четырех языков, смелость, быстрота и решительность, находчивость. И беспросветная тупость во всем остальном. Типичный король типичной протестантской страны. Мы знаем только то, что нам нужно. Остальным не интересуемся. Эти качества были важны в сражениях-однодневках. Промедление и позиционная война его бесили, он говорил, что «насколько прекрасен миг боя, настолько же страшно ожидание перед оным».
Гонец возвратился ночью двадцать первого января с охраной, а в кожаном мешке, притороченном к правому боку седла, перезвякивало сто тысяч франков – пожертвование короля Людовика своему брату королю Швеции на справедливую войну против коварного и вероломного врага. По сему случаю генералы устроили торжественный пир, на котором Карл не выпил даже пива. Все его существо ликовало в преддверии сражений и битв, ожидавших его по ту сторону Зунда.
Итак, в данном случае 25 января 1701 года Карл простился с сестрами, вспомнил хорошими словами бабушку Кристину и покинул Стокгольм; о возвращении он пока не задумывался. Линкор «Король Карл» принял на борт своего тезку и, дав прощальный салют из орудий малого калибра, расположенных на верхней палубе, отвалил, подставив паруса под свежий норд-вест. В последний раз окинув взглядом пристань своей столицы, он сорвал с головы парик и помахал им в воздухе. Толпа в ответ восторженно заревела, а налетевший порыв ветра вырвал из рук короля проклятый шиньон и унес за собой.
– Один тебя забери! – беззлобно выругался Карл и надел на обнаженную голову треуголку.
К середине февраля двенадцатитысячное войско Карла расколошматило в пух и прах братьев по вере, и датский король запросил живота. Наложив на вероломного Фредерика и его страну контрибуцию в размере пятисот тысяч талеров (которую тот обязался ему быстро выплатить), шведский король раздумывал недолго. Пора было идти на помощь к Дальбергу, а заодно и проверить, в каком состоянии находится шведская Померания.
Второго марта Карл встал очень рано и долго гулял по полосе прибоя. Замок Вайден стоял неподалеку от развалин Арконы – древней столицы балтийских славян, и эти развалины пришлось обходить королю, спускавшемуся по узкой тропинке среди меловых скал к морю. Набрав горсть голышей, Карл некоторое время забавлялся тем, что швырял камни в воду, а затем резко развернулся и запустил последним голышом в кусты наверху. Там сдержанно ойкнули, но тотчас замолчали.
– Черт побери! – выругался король и заторопился обратно.
По дороге его настроение было омрачено тем, что, пытаясь поддать носком сапога по куску пемзы, он промахнулся и попал большим пальцем по гранитному валуну. Войдя в замок, он первым делом показал поджидавшему его Пиперу кулак.
– Граф! Если вашему королю захотелось в одиночестве побродить между скал, то следует оставить его в покое! Идите и заберите вашего охранника – я ему камнем голову расшиб. Думал – подсыл.
Пипер молча поклонился. Молодому льву тесно в замке, он не удовлетворен столь коротким периодом боевых действий. Но вчера из Риги пришло сообщение, что войска Августа отходят. Устав от бестолковой осады, польский король принял совершенно справедливое решение – пьянствовать можно и в Варшаве. Услыхав эту новость, Карл минут пятнадцать носился по кабинету, разбивая старинные вазы и протыкая шпагой отлично выполненные чучела птиц. В приступе бешенства он схватил свой позолоченный стул и выбросил из окна, изорвал в лохмотья шторы алькова, изгрыз свой носовой платок. Генералы попрятались по всем углам замка в надежде, что безумие короля продлится недолго.
Так и случилось. Еще немного побесившись, он прямо в мундире рухнул на кровать и уснул крепким сном. Сегодня его настроение улучшилось. «Надо полагать, – решил Пипер, – молодой король что-то придумал».
Сразу после завтрака Карл приказал Пиперу, Реншильду, Левенгаупту, Шлиппенбаху и Беркенгельму пройти к нему в кабинет для совещания. Когда генералы вошли, Карл пригласил их сесть и резко спросил:
– Ну что, господа генералы, по нраву вам такой поход? Еще две недели, и мы проедим те гроши, что нам уплатил плут Фредерик в качестве контрибуции. Август Сильный (в чем я лично сомневаюсь), этот королишка польский, этот курфюрст саксонский, этот пьяница и дамский угодник, вчера лишил нас славы, трусливо вернувшись со своими войсками в Варшаву. Я вас созвал для того, чтобы решить: что нам делать дальше? Лично я в Стокгольм возвращаться не собираюсь, одной победы моему войску явно недостаточно. Мои солдаты, черт побери, еще как следует не отряхнули с себя прах мирной жизни, а им уже предлагают расходиться по домам! Этого не будет!
Пипер на правах фаворита нерешительно предложил:
– Быть может, ваше величество, нам двинуться наперерез Августу и разбить его солдат на подступах к Варшаве?
– Поздно! – крикнул король. – Он вернется в Варшаву раньше, чем мы высадимся в Кенигсберге! А если мы нападем на его столицу, то англичане первыми завопят о переговорах!
Убедившись, что король настроен на продолжение решительных дальнейших действий, Пипер задумался. Если воспротивиться наступлению на Варшаву, то Карлу, чего доброго, захочется напасть на Россию. А Россия – это вам не Дания, которую за месяц можно исходить вдоль и поперек. Там можно плутать годами, что бы ни думал о своих талантах молодой король. И снабжение войск проводить не в пример труднее, нежели в Померании или Голштинии. Да и вести приходят из страны варваров какие-то странные. Россия не стала вступать в союз с Польшей и Данией. От большого ума или от самоуверенности? Турок два года назад разбили. Ультиматум шведскому королю выдвинули. Нет, пока нет точных сведений, нужно держаться подальше от этого края!
А Польша... там сейчас (впрочем, как и всегда) разброд и шатания. Междоусобицы, рокош. Самое время, чтобы взять ее голыми руками. А руки-то у шведов отнюдь не голые!
– Ваше величество, – медленно проговорил Пипер, – англичанам всегда можно преподнести свою версию... и англичанам сейчас не до нас. В ноябре Людовик объявил своего внука Филиппа новым испанским королем, а у меня есть сведения, что англичане этим крайне недовольны.
– Англичане всегда недовольны! – процедил Карл. – Кстати, почему они этим недовольны?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44