И вот леди Грэмми начинает заигрывать с ними, убеждая поддержать ее притязания на трон. Конечно, Мюриель вызвала их гнев, когда ее люди ворвались на их праздник. А потом появился мой бедный покойный брат Роберт – не настолько покойный, как все полагали. К этому времени у Мюриель не осталось явных друзей, кроме ее лирской стражи; аристократы поддержали Роберта, а не Чарльза. Церковь тоже. Помимо них единственной оставшейся в живых наследницей оказалась Энни, но никто из нас не знал, где она. Мюриель держала в тайне, куда ее отослала. Думаю, ото всех, кроме Фастии.
Ее взгляд смягчился, и Нейл понял, что позволил чувствам отразиться на своем лице.
– Мне очень жаль, дорогой, – сказала она, и сочувствие в ее голосе на сей раз показалось ему искренним. – Мне не следовало ее упоминать.
– Почему? – резко спросила Энни.
Нейл вспыхнул и отвернулся, тщетно пытаясь отыскать нужные слова в хаосе, воцарившемся в его мыслях.
– Мне не стоило поднимать эту тему, – заметила Элионор. – Пока что – больше никаких разговоров об ушедших.
– Ничего, кажется, я догадалась, – проговорила Энни ровным тоном, и Нейл не смог понять, сердится она или нет.
– Как бы там ни было, – продолжала герцогиня, – Мюриель хватило дальновидности отослать Чарльза с сэром Файлом и лирской стражей, а также и свою гвардию, которая, несмотря на ее обращение с ними, сохранила ей верность. Сэр Файл забрал Чарльза в Лир, где им пока что ничего не угрожает.
– А гвардия? – спросил молодой рыцарь.
– Оглянитесь по сторонам, сэр Нейл. – Элионор приподняла бровь.
Он послушно огляделся. Нейл и раньше заметил смутно знакомые лица в отряде Элионор, но решил, что ему просто запомнились некоторые из ее телохранителей, он ведь встречал их прежде. Теперь же он понял, что некоторых он видел в Эслене.
– Они не в ливреях, – заметил он.
– Они вне закона, – пояснила Элионор. – Было бы опрометчиво для них становиться мишенями, прежде чем появится то, ради чего стоит сражаться, и тот, кто их возглавит.
Нейл кивнул. В Вителлио он и сам путешествовал без королевского герба.
– Значит, королева осталась без защиты.
– Верно. Должно быть, она поняла, что у нее нет ни единого шанса успешно справиться с заговором, поэтому она отослала своих людей туда, где они принесут больше пользы, – за стены замка. Именно тогда Роберт и заключил ее в башню. Время от времени показывает Мюриель народу, чтобы все знали, что она еще жива.
– Но зачем ему это делать, если королеву так невзлюбили в народе?
Элионор едва заметно улыбнулась.
– Потому что произошло нечто невероятное. Я уже упоминала о представлении, точнее, о своего рода музыкальной пьесе. Каким-то образом оно вернуло многих лендвердов на сторону Мюриель и ее детей. Отчасти потому, что дочь одного из лендвердов принимала участие в представлении, а Роберт приказал ее арестовать по обвинению в измене. И прайфек проклял ее за ересь и колдовство, вместе с композитором, сочинившим пьесу, человеком, уже ставшим любимым героем Новых Земель. Боюсь, временами Роберт склонен действовать по велению гнева вопреки голосу здравого смысла. И вот он обнаружил, что потерял поддержку лендвердов.
– В таком случае у нас есть шанс, – сказал Нейл. – Сколь велика армия этих лендвердов?
– Если объединить их ополчения, она будет насчитывать около восьми тысяч человек, как мне сказали, – ответила Элионорю. – Аристократы, сохранившие верность Роберту, могут собрать для него около двенадцати тысяч. А те, кто живет на востоке и на границе леса, слишком заняты, отбивая атаки слиндеров и еще более странных тварей, и не могут выделить войска, чтобы помочь Роберту или его противникам.
– А как насчет Хорнлада и Средних земель?
– Думаю, Энни удастся собрать армию, которая сможет противостоять той, что защищает Эслен, – сказала Элионор. – Вскоре мы узнаем больше.
– В таком случае мы сможем с ними сразиться, – прикинул Нейл.
– Только если не будете терять время, – заметила Элионор.
– Почему?
– Потому что Мюриель выдают замуж за наследника Ханзы, принца Беримунда. Это уже объявлено. Как только брак будет заключен, Ханза сможет послать войска, не вызвав негодования церкви. По правде говоря, Роберт уже дал согласие на размещение пятидесяти рыцарей церкви из з'Ирбины – и их сопровождения – в Эслене, чтобы поддерживать распоряжения фратекса Призмо. Сейчас, пока мы с вами беседуем, они уже выступили. Вы не сможете сражаться с Робертом, Ханзой и церковью одновременно.
– А вы, герцогиня? Какую роль в этом намерены сыграть вы? – спросил Нейл. – Вы слишком хорошо осведомлены о малейших деталях этого конфликта для человека, который не намерен принимать ничью сторону.
Элионор рассмеялась. Смех у нее был странный – одновременно ребячливый и пресыщенный.
– Я никогда не говорила, что не собираюсь принимать ничью сторону, мой милый, – ответила она. – Просто вопрос моей верности представляется мне скучным, как и все остальное, что с ним связано. Война мне не подходит. Как я уже упоминала, я всего лишь хочу, чтобы меня оставили в покое и дали заниматься тем, что мне по сердцу. Мой брат заверил меня, что это возможно столь долго, сколько я продолжу выполнять его приказы.
Только сейчас Нейл наконец расслышал тревожный звоночек, звучащий в его голове.
– А его приказ заключался?.. – начал он.
– Он был довольно конкретным, – ответила Элионор. – Если Энни появится у моего порога, я должна сделать все, чтобы она исчезла, незамедлительно и навсегда, вместе со всеми, кто ее сопровождает.

ГЛАВА 3
ДЕТИ БЕЗУМИЯ

Стивен вопросительно взглянул на Дреода, но тот не стал оспаривать слов девочки.
– Вы велели своим родителям стать слиндерами? – переспросил он, в надежде отыскать в сказанном хоть какой-то смысл. – Зачем?
Стивен разглядывал девочку, пытаясь обнаружить в ней какой-нибудь признак того, что она является чем-то иным: может быть, в теле этого ребенка живет древняя душа или существо, напоминающее человека не в большей степени, чем колибри похожи на пчел?..
Однако ему удалось заметить только, что она переживает то странное долгое мгновение, когда ребенок превращается в женщину. Дети, в отличие от взрослых, не ходили обнаженными. Девочка была в желтом балахоне, болтавшемся на ней, словно колокол. Выцветшая вышивка украшала манжеты, видимо, кто-то – мать, бабушка, сестра или сама девчушка – некогда пытался украсить платье. На ногах она носила самодельные башмачки из телячьей кожи.
Она была худенькой, но руки, голова и ноги казались слишком крупными для ее тела. Нос еще оставался детским, а скулы уже начали превращать лицо в женское. В бледном свете ее глаза казались карими. Каштановые волосы слегка выцвели на макушке и концах. Стивен мог легко представить эту девочку на лугу, в ожерелье из клевера, играющей в «шаткий мостик» или «королеву рощи». Он представил себе, как она кружится и подол ее одеяния развевается, точно у бального платья.
– Лес болен, – сказала девочка. – Болезнь распространяется. Если лес умрет, с ним умрет и весь мир. Наши родители нарушили древний закон и помогли принести деревьям болезнь. Мы попросили их исправить причиненное зло.
– Когда ты подул в рог, ты призвал Тернового короля выполнить его долг в этом мире, – объяснил Дреод. – Но его появление готовилось на протяжении многих поколений. Двенадцать лет назад мы, дреоды, исполнили древние обряды и принесли семь жертв. Двенадцать лет – одно биение сердца для дуба. Ровно столько времени понадобилось земле, чтобы наконец отпустить Тернового короля. И за эти двенадцать лет все дети, появившиеся на свет на землях, отнятых у леса, родились из чрев, отмеченных болиголовом и дубом, ясенем и омелой. Родились принадлежащими ему. И когда он проснулся, проснулись и они.
– Мы поняли, что должны сделать, все вместе и сразу, – проговорила девочка. – Мы оставили наши дома, города и деревни. Тех, кто был слишком мал, чтобы идти, несли на руках. А когда за нами пришли наши родители, мы рассказали им, что будет. Некоторые отказались; они не захотели пить мед и есть плоть. Но большинство сделали так, как мы попросили. Теперь они его войско, их задача – очистить лес от вторгшегося разложения.
– Мед? – спросил Стивен. – То, что в чайниках? Он отнимает у них разум?
– Мед – подходящее слово, – пояснил Дреод, – хотя это не тот, что делают пчелы. Это оасеф, вода жизни, оасиодх, вода поэзии. И он не отнимает у нас разум – он его восстанавливает, возвращает нас к лесу и здоровью.
– Простите меня, если я заблуждаюсь, – сказал Стивен. – Но слиндеры, которые принесли меня сюда, позказались мне… несколько безумными. Этот оасеф, случайно, делается не из гриба, напоминающего мужской корень?
– То, что ты называешь безумием, есть божественное откровение, – ответила девочка, пропустив его вопрос мимо ушей. – Он в нас. Нет ни страха, ни сомнений, нет ни боли, ни желаний. В таком состоянии мы можем слышать его слова и постигать его волю. И только он в состоянии спасти этот мир от болезни, которая поднимается по его корням.
– В таком случае я не понимаю, – признался Стивен. – Вы говорите, что добровольно стали теми, кто вы есть сейчас, что ужасающие вещи, которые вы творите, правильны, потому что мир болен. Хорошо. А в чем состоит болезнь? С чем именно вы сражаетесь?
Дреод улыбнулся.
– Теперь ты начал задавать правильные вопросы. И понимать, почему он призвал тебя и приказал доставить к нам.
– Ничуть, – возразил Стивен. – Боюсь, я вовсе ничего не понимаю.
Дреод помолчал немного и с сочувствием кивнул.
– Не нам тебе это объяснять. Мы лишь отведем тебя к тому, кто ответит на твои вопросы. Завтра.
– А до тех пор? Дреод пожал плечами.
– Это все, что осталось от поселения халафолков. Со временем оно будет полностью разрушено, но пока, если хочешь, можешь его изучить. Ложись спать, где пожелаешь; когда понадобится, мы тебя найдем.
– А можно мне взять факел или…
– Ведьмины огни будут тебя сопровождать, – сказал Дреод – А в домах есть собственное освещение.
Стивен бродил по темным узким улицам, пытаясь привести свои мысли в порядок, и вдруг обнаружил, что город его заворожил. По обеим сторонам улицы стояли дома в два, три, а то и четыре этажа. Они были поразительно изящными, и многие из них смыкались стенами, а другие разделялись узкими переулками. Каменные дома казались сотканными из паутины, а там, где к ним приближались ведьмины огни, сияли, точно полированный оникс.
Первые несколько строений были заняты детьми. Стивен слышал их смех, пение, тихое бормотание во сне. Когда он напрягал слух, ему удавалось различить присутствие тысячи, если не больше, детей. Несколько самых маленьких плакали, но, кроме этого, он не улавливал никаких свидетельств страха, боли или отчаяния.
Он мог только гадать, сколько правды было в рассказе девочки и Дреода, но в одном не сомневался: этих детей никто не держал в плену. И если кто-то и не давал им уйти отсюда, то они его нисколько не боялись.
Желая побыть наедине с собой, Стивен пошел дальше, в глубь древнего города. Он знал, что должен искать выход, но не сомневался, что, будь у него возможность сбежать, ему не позволили бы разгуливать свободно. Кроме того, его так одолело любопытство, что он на самом деле и не хотел бежать.
Если Дреод сказал правду, Эсперу и Винне ничто не угрожает, по крайней мере со стороны слиндеров. Если же он солгал, они почти наверняка уже мертвы. Стивен запретил себе в это верить и даже думать об этом, пока не получит доказательств. Но возможность узнать, что происходит и чего хочет Терновый король… Разве не эти вопросы мучили их все последнее время?
Чем он может помочь принцессе, пытающейся вернуть себе трон? Он не воин и не стратег. Он ученый, которого интересует прошлое и языки, известные и редкие.
«Без сомнения, от меня будет больше пользы здесь, чем в Эслене», – заключил Стивен.
Движимый любопытством, он толкнул одну из дверей. Она была деревянной и не слишком старой. Он подумал, что хала-фолки, должно быть, постоянно торговали с надземными соседями. В конце концов, нужно же им было что-то есть. Конечно, в подземных озерах наверняка водится какая-то рыба, а некоторые злаки не нуждаются в свете, однако большую часть припасов они наверняка получали с поверхности.
Стивен задумался было о том, как заключались подобные торговые сделки, если халафолки стремились сохранить местоположение своих реунов в тайне, но ответ был столь очевидным, что он почувствовал себя дураком.
Сефри. Те, что путешествовали наверху, караванами, – они и доставляли все необходимое.
Дверь легко открылась внутрь. В каменном жилище витал едва различимый запах перца. На жестком полу лежал ковер, сотканный, судя по всему, из шерсти. Могут ли овцы жить под землей? Вряд ли, решил Стивен. Рисунок показался ему смутно знакомым – он напоминал яркие абстрактные завитки, украшавшие палатки и фургоны сефри. Вокруг низкого круглого стола лежало четыре подушки. В одном углу ткацкий станок терпеливо дожидался мастерицу. Возможно, ковер, что лежит на полу, здесь и был соткан. Рядом со станком стояло несколько плетеных корзин с мотками нитей и незнакомыми деревянными инструментами.
Комната казалась вполне жилой, как если бы халафолки почти ничего не взяли с собой, когда отсюда уходили. Быть может, так оно и было.
Куда они ушли? От кого бежали – от Тернового короля или загадочной болезни, о которой рассказывал Дреод?
Вскоре после того, как Стивен познакомился с Эспером, лесничий сказал что-то о том, что лес кажется ему больным. Эспер всю свою жизнь провел, ощущая пульс леса, – так что кому, как не ему, знать?
А потом они встретили греффина, зверя столь ядовитого, что даже отпечатки его лап смертоносны. Вскоре затем – черные колючки, появляющиеся там, где ступал Терновый король, и душащие все живое, до которого им удается дотянуться. И наконец – страшные чудовища, словно вышедшие из кошмарного сна: уттины, никверы – седмары, как их назвал Дреод. Лучший перевод, который мог подобрать Стивен, звучал как «демон седоса».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70