Из всех уст вырвался неслыханный дотоле боевой клич«Слава Наставнику! Слава господу нашему Иисусу Христу!» – и подхлестнутые радостным возбуждением люди ускорили шаг. На рассвете показалось Уауароссыпь домишек на холме, где непременно останавливались на отдых все пастухи, перегонявшие стада из МонтеСанто в Курасу. Люди запели литанию, славя святого Иоанна Крестителя, покровителя Уауа, и колонна внезапно возникла перед глазами сонных часовых, стоявших на окраине местечка, у озера. Молясь, распевая псалмы, играя на свирелях, толпа пошла в деревню, и измотанные двенадцатидневным маршем солдаты, перейдя от безмятежного сна к яви, оказавшейся хуже всякого кошмара, никак не могли понять, кто эти люди и почему они так громко молятся. Все жители Уауа еще с вечера убежали оттуда, присоединились к «избранным» и сейчас, прячась за тамариндами на церковной площади, следили за растерянными солдатами, которые высовывались из дверей, выглядывали из окон и явно не знали, что им делать – открыть ли огонь, удариться ли в бегство или снова улечься в свои гамаки и на топчаны.
Но тут, оборвав петушиный крик, раздалась истошная команда офицера, и загремели выстрелы. Солдаты, выставив стволы винтовок из окон, начали стрельбу, и несколько человек свалилось, обливаясь кровью. Толпа «избранных», которые не выказывали замешательства, распалась на отдельные отряды: одни во главе с Жоаном Апостолом, Жозе Венансио и Меченым ринулись на штурм домов; другие бросились под прикрытие стен или залегли под тамариндами на площади, а третьи, продолжая громко молиться и петь гимны, медленно и стройно подвигались вперед. Те из нападавших, у кого было оружие и кто успел зарядить его, тоже открыли огоньони палили почти вслепую, с трудом различая в клубах пыли и дыма фигуры солдат. Беспорядочная схватка продолжалась несколько часов, и все это время развевалась хоругвь и неколебимо высился крест над головами «избранных», которые, сменяя тех, кто падал замертво, отчаянно защищали эти реликвии, – многие потом считали, что победа была одержана только благодаря святыням. Ни Педран, ни Жоан Большой, ни Мирская Мать, державшая ковчежец с изображением Иисуса, не получили даже царапины.
Победа далась нелегко. Полегло много народу. Отчаянная стрельба и сумятица боя внезапно сменялись безмолвием, когда люди застывали как в столбняке, чтобы через минуту снова и с новым ожесточением броситься на врага. Но еще до того, как наступил день, «избранные» поняли, что победили, увидев полуодетых солдат, которые, бросая винтовки и ранцы, поспешно отступали по приказу своих командиров или потому, что страх одолел их раньше, чем враги. Бегущих не преследовалиим вдогонку пустили несколько заведомо бесполезных пуль. Потом дрогнули и самые упорные: солдаты бросились бежать, и многие, выпрыгивая из окон, попадали в руки притаившихся за углом «избранных» и погибали на месте от удара лопаты или ножа и слышали, умирая, как их называют дьяволами и приспешниками Сатаны, как им сулят загробные муки.
«Избранные» еще на несколько часов задержались в Уауа. Измученные долгим переходом и тяжким боем люди заснули, привалившись друг к другу; Жоан Апостол послал своих подручных искать в домах брошенное солдатами оружие и снаряжение. Мария Куадрадо, Алешандринья Корреа и Жертрудес, торговка з Тереиньи, раненная в плечо, но не потерявшая бодрости, заворачивали в гамаки тела убитых, чтобы отнести их в Канудос и там предать земле. Вокруг раненых суетились костоправы, знахарки, травницы и просто сердобольные женщины Уауа: они промывали и перевязывали раны, стирали с лиц кровь, предлагали чудодейственные молитвы и заговоры.
«Избранные», унося своих раненых и убитых, двинулись по берегу ВассыБаррис в обратный путь. Возвращение заняло у них больше времени: теперь им некуда было спешить. Через полтора суток они вступили на улицы Канудоса, славя Наставника; те, кто оставался на строительстве Храма, радостно выбегали им навстречу, обнимали и целовали победителей. Наставник, постившийся с той минуты, как «избранные» выступили в Уауа, не съевший ни крошки, ни выпивший ни капли, читал в тот вечер свою проповедь с лесов, окружавших недостроенные колокольни. Он помолился за упокой души погибших, возблагодарил господа и Иоанна Крестителя за ниспослание победы, а потом заговорил о том, как цепко пускает корни зло, и о том, откуда оно взялось. Раньше всю землю занимал бог, и ни на что другое места не оставалось. Чтобы сотворить мир, для которого требовалось пространство, Создатель должен был уйти в себя, и вот в семь дней появились звезды, свет, воды, растения, животные и человек. Но оттого, что вседержитель удалился, стало возможным появление самого противного ему – греха, и мир родился проклятым, с первого своего мгновения став обиталищем Сатаны. Однако Создатель сжалился над людьми и послал в мир сына своего, чтобы он отвоевал для бога землю, где воцарился лукавый.
Наставник сказал, что одну из улиц Канудоса должно назвать именем Иоанна Крестителя, небесного заступника Уауа.
– Губернатор Виана снаряжает в Канудос новую экспедицию, – говорит Эпаминондас Гонсалвес, – под командованием моего знакомого, майора Фебронио де Брито. На этот раз собираются отправить целый батальон, а не жалкую горстку, вроде той, что разбили в Уауа. Они вотвот выступят из Баии, если уже не выступили. У нас мало времени.
– Я могу выехать завтра же утром, – отвечает Галине о Галль. – Проводник ждет. Вы привезли оружие?
Эпаминондас предлагает Галлю сигару, но тот отказывается, покачав головой. Они сидят на плетенном из ивняка диванчике на террасе загородного дома по дороге из Кеймадаса в Жакобину, куда Галля привез посланный Гонсалвесом всадник с библейским именем Кайфа – он так долго кружил по каатинге, словно хотел запутать шотландца. Вечереет; за деревянными перилами террасы видна обсаженная пальмами аллея, голубятня, коррали. Красноватый шар солнца висит уже у самого горизонта. Эпаминондас Гонсалвес с наслаждением посасывает сигару.
– Два десятка превосходных французских ружей, – тихо произносит он, глядя на Галля сквозь облако дыма, – десять тысяч патронов. Каифа довезет это все до Кеймадаса. Было бы очень хорошо, если бы вы отправились вместе с ним, чтобы завтра поутру двинуться в Канудос. Вы не очень устали? Сможете?
Галилео Галль кивает в знак согласия. Он и вправду устал, но ему хватит нескольких часов сна, чтобы восстановить силы. На террасе столько мух, что приходится обмахиваться, отгоняя их. Галль утомлен, но доволен: он изнывал от долгого ожидания и уже стал опасаться, что депутат переменил свои намерения. Сегодня утром, когда посланец Гонсалвеса явился в пансион Богоматери Благодатной и назвал пароль, он так обрадовался, что забыл о завтраке и проделал весь путь до Кеймадаса натощак, под солнцем, обжигавшим как раскаленный свинец.
– Сожалею, что вам пришлось ждать так долго, но поверьте, собрать и доставить сюда оружие было нелегко, – говорит Гонсалвес, – вы не заметили, кстати, как проходит избирательная кампания?
– Заметил, – позевывая, отвечает Галль. – Баиянская независимая партия тратит на все эти плакаты и листовки больше денег, чем вы.
– Еще бы! Их субсидируют и Виана, и правительство штата, и парламент. Ну и барон, конечно… В первую очередь барон.
– Он богат как Крез, этот барон де Каньябрава? – внезапно спрашивает Галль. – Допотопная личность, музейный экспонат, ископаемое. Я узнал про него коечто, там, в Кеймадасе. Руфино, проводник, которого вы мне рекомендовали, порассказал мне немало интересного. Оказывается, его жена принадлежала барону– была его собственностью, как коза или телка. Он подарил ее Руфиновыдал за него замуж. А Руфино говорит об этом так, словно и сам принадлежал барону. Ни капли злобы, вечная благодарность. Удивительно, сеньор Гонсалвес! Какоето средневековье, честное слово…
– Вот потому мы и боремся, – отвечает Эпаминондас, сдувая пепел, – что хотим обновить край. Потому и была свергнута монархия, провозглашена Республика.
«Не „мы“, а люди Наставника, так будет точнее», – мысленно поправляет его Галль, чувствуя, что сейчас свалится и уснет. Эпаминондас поднимается с дивана.
– А что вы сказали проводнику? – спрашивает он, расхаживая по террасе. Уже застрекотали цикады; зной спадает.
– Правду, – говорит Галль, и редактор замирает на месте. – Вашего имени я не упоминал, речь шла только обо мне. Я еду в Канудос по принципиальным соображениям. Мои идеологические и моральные принципы требуют, чтобы я был вместе с Наставником.
Гонсалвес молча смотрит на него; Галль знает, что депутат сейчас спрашивает себя: «Неужели он не шутит? Неужели он до такой степени безумен или глуп, чтобы верить тому, что говорит?» «Дада, до такой», – думает он, отмахиваясь от мух.
– Про оружие вы ему тоже сказали?
– Пока нет. Скажу, когда тронемся в путь. Эпаминондас, заложив руки за спину, попыхивая сигарой, вновь начинает расхаживать по террасе. На нем рубашка с открытым воротом, жилет без пуговиц, брюки заправлены в сапоги для верховой езды. Он небрит и совсем не похож на того человека, с которым Галль разговаривал в редакции «Жорнал де Нотисиас» и в придорожной харчевне, – прежними остались только сдержанная энергия его движений, высокомернорешительное выражение лица. Галлю нет нужды ощупывать кости его черепа, чтобы заключить: «Он властолюбив». Интересно, ему ли принадлежит этот загородный дом? Должно быть, республиканцы используют его для собраний, не предназначенных для посторонних.
– После того как передадите оружие, в Салвадор возвращайтесь другим путем, – говорит Эпаминондас. Он стоит спиной к Галлю, опершись на деревянные перила. – Пусть проводник доставит вас в Жоазейро– береженого бог бережет. От Жоазейро до Ваий всего двенадцать часов пути, поезд ходит каждые два дня. А я позабочусь о том, чтобы вы отплыли в Европу тайно и не с пустыми руками.
– Не с пустыми руками… – Галль широко, во весь рот, зевает, отчего лицо его забавно искажается, а слова звучат смешно и невнятно. – Вы попрежнему считаете, что я взялся за это ради денег…
Эпаминондас выпускает струю дыма, который причудливыми кольцами и спиралями стелется в воздухе. Солнце уже почти скрылось за горизонтом; на поля ложатся вечерние тени.
– Да нет, я уже понял, что вы поступаете в соответствии с вашими взглядами, во всяком случае, не потому, что питаете симпатии к нашей партии. Вы оказываете нам услугу, а за услугу принято платить, я вам уже говорил.
– Не могу обещать, что вернусь в Баию, – прерывает его Галль и потягивается. – В нашем договоре этого пункта нет.
Редактор «Жорнал де Нотисиас» снова смотрит на шотландца.
– Не будем спорить, – говорит он с улыбкой. – Вы вольны делать все что угодно. Я просто указал вам наилучший путь назад. Помните, что я могу помочь вам покинуть Бразилию, не прибегая к помощи властей. Хотите остаться с мятежникамидело ваше. Впрочем, не сомневаюсь, что вы перемените мнение о них, когда узнаете поближе.
– С одним я уже познакомился, – бурчит Галль. – Кстати, вас не затруднит отправить это письмо во Францию? Конверт не запечатан. Если вы знаете французский, то можете убедиться, что оно никак вас не скомпрометирует.
Так же, как его брат Онорио, их отец и мать, их деды и бабки, он родился в штате Сеара, в деревне Ассаре, стоявшей как раз на полдороге между Жагуарибе и ВальедеКарири. Все в деревне возделывали землю или разводили скотину, а Антонио с младых ногтей выказывал дарование коммерсанта. Приторговывать он начал еще в приходской школе, где падре Матиас обучал детишек катехизису, грамоте и счету: мальчик покупал и продавал волчки, рогатки, стеклянные шарики, бумажных змеев, певчих птиц, лягушек, причем так успешно, что, хотя семья Виланова не принадлежала к числу зажиточных, братья Антонио и Онорио постоянно и в немалом количестве покупали сласти в лавке Зукьетыбакалейщика. Братья не в пример другим деревенским мальчишкам никогда не ссорились и стояли друг за друга горой.
В одно несчастное утро Аделинья Аленкар, дочка местного плотника, проснулась в сильном жару. Настой из трав, которым напоила ее дона Камунша, облегчения не принес, и на следующий день все тело первой деревенской красавицы покрылось безобразными нарывами. Через неделю уже полдесятка ближайших соседей горели в лихорадке и маялись от гноящихся язв. Падре Тобиас, прежде чем сам заразился и слег, успел отслужить мессу, моля господа отвести от жителей мор. Заболевшие умирали один за другим, и эпидемия ширилась неудержимо. Когда же охваченные ужасом крестьяне бросились вон из деревни, оказалось, что полковник Мигел Фернандес Виейра, полновластный хозяин края, владелец земли, которую они пахали, и скотины, которую они пасли, расставил на всех дорогах своих людей и, для того чтобы зараза не пошла дальше, приказал стрелять во всякого, кто попытается покинуть объятое мором селение.
Братья Виланова оказались чуть ли не единственными, кому удалось выбраться. От чумы погибли их родители, сестра Луз Мария, зять и трое племянников. Похоронив родню, братьяим было тогда по пятнадцать лет, – крепкие, кудрявые, светлоглазые пареньки, решили бежать, но не так, как те, кто прокладывал себе дорогу через заставу пулями и ножом: Антонио, верный своему призванию, сумел уговорить караульных, и они, потребовав в уплату теленка, арробу сахара и арробу рападуры, согласились в нужный момент отвернуться. Взяв с собою двоюродных сестер Антонию и Асунсьон, прихватив все, что было можно, – двух коров, мула, одежду и десять милрейсов, – братья в ночь покинули деревню. На самом деле Антония и Асунсьон состояли с ними в весьма отдаленном родстве, но чума оставила их сиротами, без защиты и пропитания, и братья пожалели их. Они были еще совсем девочки, и с ними было немало хлопот:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97