— Не беда, — сказал он. — Достанем в «Конкордии».Они все рядом пошли по дороге, направляясь к «Конкордии». На крыльце «Конкордии», где были свалены заржавленные санки-бобслей, молодой человек спросил у него:— Was wollen sie?[ Что угодно? (нем.)

]Педуцци протянул ему бумажку в десять лир, сложенную в несколько раз.— Ничего, — сказал он. — Так, что-нибудь.Он растерялся.— Может, марсалу. Я не знаю. Марсалы бы…Дверь «Конкордии» захлопнулась за американцем и его женой.— Три рюмочки марсалы, — сказал американец продавщице, стоявшей за стойкой.— Две, хотите вы сказать? — спросила девушка.— Нет, — ответил американец, — три: одну для vecchio[ старик (итал.)

].— О, — сказала она, — для vecchio? — и засмеялась, доставая бутылку. Потом налила мутную жидкость в три рюмки.Американка сидела у стены, на которой висели газеты. Муж поставил перед ней рюмку.— Выпей немножко. Может быть, тебе будет лучше.Она молча смотрела на рюмку. Американец вышел из комнаты с рюмкой для Педуцци, но не нашел его.— Не знаю, где он, — сказал он, входя обратно в комнату и держа рюмку в руке.— Ему бы четверть, — сказала жена.— А сколько стоит четверть литра? — спросил американец продавщицу.— Белого? Лира.— Нет, марсалы. И это туда же, — сказал он, протягивая ей рюмку, которая предназначалась для Педуцци, и свою.Девушка стала лить вино через воронку.— А теперь нужно бутылку, чтобы захватить вино с собой, — сказал американец.Продавщица пошла искать бутылку. Все это ее очень забавляло.— Мне очень жаль, что у тебя испортилось настроение, Тайни, — сказал американец. — Очень жалею, что поднял этот разговор за завтраком. В сущности, мы говорили об одном и том же, но с разных точек зрения.— Какая разница? — сказала она. — В конце концов, мне безразлично.— Тебе не холодно? — спросил он. — Почему ты не надела второй свитер?— На мне уже и так три.В комнату вошла продавщица с узкой темной бутылкой в руках и вылила туда марсалу. Американец заплатил еще пять лир. Они вышли. Продавщицу все это забавляло. Педуцци прохаживался взад и вперед в конце улицы, где было не так ветрено, держа в руках удочки.— Пойдем, — сказал он. — Я понесу удочки. Что за беда, если кто-нибудь нас увидит? Нас никто не тронет. В Кортино меня никто не тронет. Я всех знаю в municipio[ городской совет (итал.)

]. Я бывший солдат. Все в городе любят меня. Я торгую лягушками. Ну что же, что запрещено удить рыбу? Наплевать! Сущая ерунда, Не волнуйтесь. Крупная форель, говорю я вам, и сколько угодно.Они спустились с холма к реке. Город остался позади. Солнце спряталось, и накрапывал дождь.— Вот там, — сказал Педуцци, показывая на девушку, стоявшую на пороге дома, мимо которого они проходили, — meine Tochter[ моя дочка (нем.)

].— Какой доктор? — сказала американка. — Разве он хочет показать нам своего доктора?— Он говорит Tochter, — сказал американец.Девушка, на которую показывал Педуцци, вошла в дом.Они спустились с холма через поле, потом повернули и пошли вдоль берега реки. Педуцци говорил быстро, многозначительно подмигивая. Они шли рядом, и американка чувствовала, как от Педуцци пахнет вином. Один раз он даже толкнул ее локтем. Он говорил то на диалекте Ампеццо, то на немецко-тирольском диалекте. Он никак не мог сообразить, какой же язык его спутники лучше понимают, и поэтому говорил на обоих. Но когда американец произнес «ja, ja»[ да, да (нем.)

], Педуцци решил окончательно перейти на тирольский. Молодые люди ничего не понимали.— Когда мы проходили по городу, все нас видели. За нами, наверное, следит речная охрана. Очень жалею, что мы в это дело впутались. Да еще этот старый дурак вдребезги пьян.— А у тебя, конечно, не хватает духу вернуться назад, — сказала американка. — Тебе непременно нужно идти с ним дальше.— А ты бы вернулась? Возвращайся домой, Тайни.— Я останусь с тобой. Уж если садиться в тюрьму, так, по крайней мере, вместе.Они круто повернули к воде, и Педуцци остановился, отчаянно жестикулируя и указывая на реку. Шинель его развевалась по ветру. Вода была грязная и мутная. Направо на берегу лежала кучка мусора.— Да говорите по-итальянски, — сказал американец.— Un'mezz'ora. Piu d'un'mezz'ora[ Полчаса. Больше получаса (итал.)

].— Он говорит, что нам еще, по крайней мере, полчаса ходу. Возвращайся лучше домой, Тайни. Ты и так уже озябла на этом ветру. Погода мерзкая, и все равно ничего интересного не предвидится.— Хорошо, — ответила американка и стала взбираться на поросший травой берег.Педуцци был внизу, у реки, и заметил, что американка ушла, только когда она была уже на гребне холма.— Фрау! — закричал он. — Фрейлен! Фрау, что же вы уходите?Американка скрылась за холмом.— Ушла, — сказал Педуцци. Он был возмущен.Он снял резинку, которой были связаны удочки, и начал собирать их.— Но ведь вы же сказали, что еще полчаса ходу.— Да, да. Там очень хорошо. Но здесь тоже хорошо.— Правда?— Ну конечно. И здесь хорошо, и там хорошо.Американец сел на берегу, собрал удочку, приладил катушку и протянул леску через кольцо. Ему было не по себе, и он боялся, что каждую минуту может нагрянуть речная охрана или на берегу появится толпа местных жителей. Он видел городские дома и кампаниллу над гребнем холма. Он открыл свой ящик с поводками. Педуцци наклонился и засунул туда свой плоский заскорузлый большой палец и указательный и смешал влажные поводки.— А грузило есть у вас?— Нет.— У вас должно быть грузило. — Педуцци был взволнован. Нельзя без piombo[ свинец (итал.)

]. Piombo. Немного piombo. Вот тут. Как раз над крючком, а то наживка будет плавать по воде. Обязательно надо piombo. Хоть маленький кусочек.— А у вас есть?— Нет.Он стал лихорадочно шарить в карманах, роясь в грязной подкладке своей шинели.— Ничего нет. Нельзя без piombo.— Ну, так, значит, удить нельзя, — сказал американец и разобрал удочку, наматывая обратно леску через кольцо. — Мы достанем piombo и будем удить завтра.— Ну, послушайте, caro[ дорогой (итал.)

], у вас должно быть piombo. Иначе леска будет плавать по воде.На глазах Педуцци рушились все надежды.— Piombo должно быть у вас. Нам хватит кусочка. Удочки у вас совсем новенькие, а вот грузила нет. Я бы принес. А вы сказали, что все у вас есть.Американец смотрел на реку, мутную от тающего снега.— Ну что же, — сказал он, — мы раздобудем немного piombo и будем удить завтра.— Утром? В котором часу?— В семь.Выглянуло солнце. Стало тепло и приятно. Американец почувствовал облегчение. Он уже больше не нарушает закона. Усевшись на берегу, он достал из кармана бутылку с марсалой и передал ее Педуцци. Педуцци передал ее обратно. Американец сделал глоток и передал бутылку обратно.— Пейте, — сказал он, — пейте. Это ваша марсала.Сделав еще маленький глоток, американец снова протянул бутылку Педуцци. Тот внимательно посмотрел на нее, потом торопливо схватил и залпом выпил. Седые волосы в складках его шеи шевелились, когда он пил, глаза не отрываясь смотрели на узкую темную бутылку. Он выпил ее до дна. Пока он пил, светило солнце. Было чудесно. Все-таки это был удачный день! Чудесный день!— Senta, caro![ Слушай, дорогой! (итал.)

] Завтра утром, в семь.Он несколько раз назвал американца «саго», и это ему сошло. Хорошая была марсала! Таких дней еще много будет впереди, и начнется это завтра, в семь часов утра.Они стали подниматься на холм по направлению к городу. Американец шел впереди. Он был почти на гребне холма, когда Педуцци окликнул его:— Послушайте, саго. Не дадите ли вы мне пять лир?— За сегодня? — хмурясь, спросил американец.— Нет, не за сегодня. Дайте мне их сегодня за завтрашний день. Я запасу все, что нужно на завтра. Pane, salami, formaggio[ хлеб, салями, сыр (итал.)

], хорошей закуски для всех нас. Вы, я и синьора. Наживку, пескарей, не одних червяков. И марсала будет. Все за пять лир. Пять лир, а, синьор?Американец порылся в бумажнике и достал бумажку в две лиры и две по одной.— Благодарю вас, саго. Благодарю вас, — сказал Педуцци таким тоном, каким говорят члены «Карлтон-клуба», принимая «Морнинг пост» из рук соседа.Вот это была жизнь! Хватит с него ковырять вилами мерзлый навоз в саду отеля. Жизнь раскрывалась перед ним.— Так, значит, завтра в семь, саго, — сказал Педуцци, похлопывая американца по плечу. — Ровно в семь.— Я скорее всего не пойду, — сказал американец и положил бумажник обратно в карман.— Как? — спросил Педуцци. — Я принесу пескарей, синьор. Salami, все достану. Вы, я и синьора. Все трое.— Я скорее всего не пойду, — повторил американец. — По всей вероятности — нет. Узнаете у padrone в конторе отеля. 12 Если это происходило близко от барьера и против вашего места на трибуне, то хорошо было видно, как Виляльта дразнит быка и вызывает его, и когда бык кидался, Виляльта, не трогаясь с места, отклонялся назад, точно дуб под ударом ветра, плотно сдвинув ноги, низко опустив мулету и отводя шпагу за спину. Потом он кричал на быка, хлопал перед ним мулетой и снова, когда бык кидался, не трогаясь с места, поднимал мулету и, отклонившись назад, описывал мулетой дугу, и каждый раз толпа ревела от восторга.Когда наступало время для последнего удара, все происходило в одно мгновение. Разъяренный бык, стоя прямо против Виляльты, не спускал с него глаз. Виляльта одним движением выхватывал шпагу из складок мулеты и, направив ее, кричал быку: «Торо! Торо!» — и бык кидался, и Виляльта кидался, и на один миг они сливались воедино. Виляльта сливался с быком, и все было кончено. Виляльта опять стоял прямо, и красная рукоятка шпаги торчала между лопатками быка. Виляльта поднимал руку, приветствуя толпу, а бык не спускал с него глаз, ревел, захлебываясь кровью, и ноги его подгибались. Кросс по снегу Фуникулер еще раз дернулся и остановился. Он не мог идти дальше, путь был сплошь занесен снегом. Ветер начисто подмел открытый склон горы, и поверхность снега смерзлась в оледенелый наст. Ник в багажном вагоне натер свои лыжи, сунул носки башмаков в металлические скобы и застегнул крепление. Он боком прыгнул из вагона на твердый наст, выровнял лыжи и, согнувшись и волоча палки, понесся вниз по скату.Впереди на белом просторе мелькал Джордж, то исчезая, то появляясь и снова исчезая из виду. Когда, внезапно попав на крутой изгиб склона, Ник стремительно полетел вниз, в его сознании не осталось ничего, кроме чудесного ощущения быстроты и полета. Он въехал на небольшой бугор, а потом снег начал убегать из-под его лыж, и он понесся вниз, быстрей, быстрей, по последнему крутому спуску. Согнувшись, почти сидя на лыжах, стараясь, чтобы центр тяжести пришелся как можно ниже, он мчался в туче снега, словно в песчаном вихре, и чувствовал, что скорость слишком велика. Но он не замедлил хода. Он не сдаст и удержится. Потом он попал на рыхлый снег, оставленный ветром в выемке горы, не удержался и, гремя лыжами, полетел кубарем, точно подстреленный кролик, потом зарылся в сугроб, ноги накрест, лыжи торчком, набрав полные уши и ноздри снега.Джордж стоял немного ниже, ладонями сбивая снег со своей куртки.— Высокий класс, Ник! — крикнул он. — Это чертова выемка виновата. Она и меня подвела.— А как там, дальше? — Ник, лежа на спине, выровнял лыжи и встал.— Нужно все время забирать влево. Спуск хороший, крутой. Внизу сделаешь христианию — там изгородь.— Подожди минутку, съедем вместе.— Нет, ты ступай вперед. Я люблю смотреть, как ты съезжаешь.Ник Адамс проехал мимо Джорджа — на его широких плечах и светлых волосах осталось немного снегу, — потом лыжи Ника заскользили, и он ухнул вниз, окутанный свистящей снежной пылью, взлетая и падая, вверх, вниз по волнистому склону. Он все время забирал влево, и к концу, когда он летел прямо на изгородь, плотно сжав колени и изогнув туловище, он, в туче снега, сделал крутой поворот вправо и, сбавляя ход, проехал между склоном горы и проволочной изгородью.Он взглянул вверх. Джордж съезжал, готовясь к повороту телемарк, выдвинув вперед согнутую в колене ногу и волоча другую; палки висели, словно тонкие ножки насекомого, и, задевая снег, взбивали комочки снежного пуха; и, наконец, почти скрытый тучами снега, скорчившись, выбросив одну ногу вперед, вытянув другую назад, отклонив туловище влево, он описал четкую красивую кривую, подчеркивая ее блестящими остриями палок.— Я не решился на христианию, — сказал Джордж. — Слишком глубокий снег. А ты отлично съехал.— С моей ногой нельзя делать телемарк, — сказал Ник.Ник лыжей прижал верхнюю проволоку, и Джордж проехал через изгородь. Ник вслед за ним выехал на дорогу. Они шли, слегка согнув колени, по дороге, проложенной в сосновом бору. Здесь возили лес, и накатанный полозьями лед был в оранжевых и табачно-желтых пятнах от конской мочи. Лыжники держались полосы снега на обочине. Дорога круто спускалась к ручью и затем почти отвесно поднималась в гору. Сквозь деревья им виден был длинный облезлый дом с широкими стрехами. Издали он выглядел сплошь блекло-желтым. Вблизи оконные рамы оказались зелеными. Краска лупилась. Ник палкой расстегнул зажим и сбросил лыжи.— Лучше понесем их, — сказал он.Он стал карабкаться по крутой дорожке с лыжами на плече, пробивая ледяную кору шипами каблука. Он слышал за спиной дыхание Джорджа и треск льда под его каблуками. Они прислонили лыжи к стене гостиницы, обмахнули друг другу штаны, потоптались, стряхивая с башмаков снег, и вошли в дом.Внутри было почти темно. В углу комнаты поблескивала большая изразцовая печь. Потолок был низкий. Вдоль стен стояли гладкие деревянные скамьи и темные, в винных пятнах, столы. У самой печки, покуривая трубку, потягивая мутное молодое вино, сидели два швейцарца. Лыжники сняли куртки и сели у стены по другую сторону печки. Голос, певший в соседней комнате, умолк, и в комнату вошла служанка в синем переднике и спросила, что им подать.— Бутылку сионского, — сказал Ник. — Согласен, Джорджи?— Можно, — сказал Джордж. — В этом ты больше понимаешь. Я всякое вино люблю.Служанка вышла.— Нет ничего лучше лыж, правда? — сказал Ник. — Знаешь, это ощущение, когда начинаешь съезжать по длинному спуску.— Да! — сказал Джордж. — Так хорошо, что и сказать нельзя.Служанка принесла вино, и они никак не могли откупорить бутылку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14