Подпись была настолько похожей, что когда я глядел на бумагу, прежде, чем он сложил и убрал ее, одно мгновенье мне казалось, что мой отец подписал ее своей собственной рукой.Почему я это сделал? Мне кажется это настолько естест— венным, что даже сейчас, когда меня терзают воспоминания о содеянном, я уверен, что поступить иначе я просто не мог.Сколько времени прошло с тех пор — одна ночь или целая жизнь? Сейчас мне кажется, что актер кричал на меня не несколько минут, а в течение целого года, украденного из моей жизни. Потом, когда он наконец по моей реакции понял, что дальше кричать бесполезно, он каким-то образом сумел убедить меня, что подделанная подпись может спасти Офелию.Единственный луч света сейчас, в моей лихорадке — это моя твердая уверенность: я никогда не сделал бы этого лишь для того, чтобы снять с себя подозрения в замысленном убийс— тве.Когда я затем вернулся домой, я не могу вспомнить: было ли уже утро или еще ночь?Мне кажется, что я сидел в отчаянии на могиле, сотрясаясь от рыданий, и, судя по запаху роз, который я ощущал даже теперь, это была могила моей матери.А может быть, запах исходит от букета цветов, который лежит там, на одеяле моей постели?Но кто мог его туда положить?«Боже мой, ведь мне нужно еще идти гасить фонари, — хлестнула меня внезапно, как плеть, мысль. — Разве уже не разгар дня?» И я хочу подняться, но я так слаб, что не могу пошевелить ни одним членом. Я вяло опускаюсь назад. «Нет, еще ночь,» — успокаиваю я себя, потому что сразу перед глазами встает глубокая тьма.Затем снова я вижу яркий свет и солнечные лучи, играющие на белой стене; и вновь на меня нападает чувство вины за неисполненный долг.«Это волны лихорадки бросают меня в волны фантазии» — говорю я себе, но я бессилен перед тем, что над моим ухом все громче и отчетливее звучит ритмическое, выплывающее из сна, такое знакомое хлопанье в ладоши. В такт ему все быстрее и быстрее сменяется день и ночь, ночь и день, без остановки, и я должен бежать… бежать…, чтобы вовремя зажечь фонари… погасить… зажечь… погасить…Время несется за моим сердцем и хочет схватить его., но всякий раз биение сердца опережает время на один шаг.«Вот сейчас, сейчас я утону в потоке крови, — чувствую я, — она вытекает из раны в голове точильщика Мутшелькнауса и бьет ключем между его пальцев, когда он пытается закрыть рану рукой».Сейчас я захлебнусь! В последний момент я хватаюсь за жердь, торчащую из бетонного берега, крепко за нее цепляюсь и стискиваю зубы, напрягая гаснущее сознание:«Держи свой язык за зубами, иначе он выдаст в лихорадке то, что ты подделал подпись своего отца!» Внезапно я становлюсь более пробудившимся, чем обычно я бывал в течение дня, и более живым, чем обычно в своих снах.Мой слух так обострен, что я слышу малейший шорох — как вблизи, так и вдалеке. Далеко-далеко, по ту сторону деревьев, на том берегу, щебечут птицы, и я отчетливо слышу шепот молящихся в церкви Пресвятой Богородицы.Разве сегодня воскресение?Странно, что даже гул органа не может заглушить тихий шепот прихожан. Удивительно, что сейчас громкий звук не покрывает тихий и слабый!Почему в доме внизу хлопают двери? Ведь я думал, что на нижних этажах никто не живет. Только старая пыльная рухлядь стоит там внизу, в комнатах.Может это наши вдруг ожившие предки?Я решаю сойти вниз; ведь я так свеж и бодр, почему бы мне этого не сделать?Внезапно мне приходит в голову мысль: а для чего я должен брать с собой свое тело? Ведь нехорошо наносить визиты своим предкам среди бела дня в одной ночной рубашке!Кто-то стучит в дверь; мой отец встает приоткрывает ее и говорит сквозь щель почтительно: «Нет, дедушка, еще не время. Ведь Вы знаете, что Вам нельзя к нему, до тех пор, пока я не умер.» То же самое повторяется девять раз.На десятый раз я знаю точно: сейчас там стоит сам основатель рода. Я не ошибся, и как доказательство этому вижу глубокий, почтительнейший поклон моего отца, широко распахиваю— щего дверь.Сам же он покидает комнату, и по тяжелым медленным шагам, сопровождаемым стуком трости, я понимаю: кто-то подходит к моей кровати.Я не вижу его, потому что мои глаза закрыты. Какое-то внутреннее чувство подсказывает мне, что я не должен их открывать.Но сквозь веки, я отчетливо, как через стекло, вижу свою комнату и все предметы в ней.Основатель рода откидывает одеяло и кладет правую руку с отведенным под прямым углом большим пальцем мне на шею.«Вот этаж, — произносит он монотонно, как священник молитву, — на котором умер твой дед, ожидающий сейчас воскресения. Тело человека — это дом, в котором живут его умершие предки.В некоторых «домах», то есть в некоторых телах людей иногда мертвые пробуждаются до того, как настанет время их воскресения. В таком случае о доме говорят, что в нем поселилось привидение, а о человеке — что в нем поселился дьявол.» Он снова надавливает ладонью с отведенным большим пальцем — на этот раз на грудь.— А здесь похоронен твой прадед!И так он прошел по всему телу сверху вниз: по животу, бедрам, коленям, вплоть до ступней.Когда он положил свою руку на ступни, он сказал:— А здесь живу я! Потому что ноги — это фундамент, на котором покоится дом; они суть корень и связывают человека с матерью-землей, по которой ты ходишь.Сегодня — день, следующий за глубокой ночью твоего зимнего солнцестояния. Это день, когда в тебе начинают воскресать мертвые.И я — первый.» Я слышу, как он садится на мою кровать, и по шороху страниц книги, которую он время от времени листает, догадываюсь: он читает мне что-то из фамильной хроники, о которой так часто говорил мой отец.Тоном литаний, усыпляющих мои внешние чувства и, напротив, все больше и больше возбуждают мои внутренние, так, что подчас чувство пробужденности становится невыносимым, в меня проникают слова:«Ты — двенадцатый, я был первый. Счет начинается с „одного“ и заканчивается двенадцатью. Это тайна вочеловечивания Бога.Ты должен быть вершиной дерева, которая увидит животворящий свет; я — корень, который просветляет силы мрака. Но когда рост древа завершается, ты становишься мной, а я — тобой.Акация — это то, что в раю называется древом жизни. Люди говорят, что она волшебная. Обрежь ее ветви, ее крону, ее корни, воткни ее, перевернув, в землю и ты увидишь: то, что было кроной, станет корнем, что было корнем, станет кроной. Потому что все ее клетки проникнуты единством между «Я» и «Ты».Поэтому я сделал ее символом в гербе нашего рода! Поэтому и растет она, как знак, на кровле нашего дома.Здесь на земле — это только образ, так же, как все формы здесь суть только образы, но в царстве нетленного ее называают первой среди деревьев. Иногда в своих странствиях по ту и по сю сторону ты чувствовал себя стариком. Это был я — твой фундамент, твой корень, твой первопредок. Ты ощущал мое присутствие.Нас обоих зовут «Христофор», потому что я и ты — одно и то же. Я был подкидышем, как и ты, и однако в моих странствиях я нашел Великого отца и Великую мать. Малого отца и малой матери я так и не нашел. Ты же, напротив, отыскал малого отца и малую мать. Великого же отца и Великую мать — пока еще нет!Поэтому я — начало. а ты — конец! Когда мы сольемся друг с другом, тогда колесо вечности для нашего рода замкнется.Ночь твоего зимнего солнцестояния — это день моего воскресения. Когда ты будешь старым, я стану юным. Чем беднее будешь ты, тем богаче я.Ты открыл глаза, значит, я должен закрыть свои; ты закрыл их — тогда я снова могу видеть. Так было до сих пор.Мы противостояли друг другу, как бодрствование и сон, как жизнь и смерть, и могли встретить друг друга только на мосту сновидений.Вскоре все изменится. Время пришло! Время твоей бедности, время моего богатства. Ночь зимнего солнцестояния была границей. Тот, кто не созрел, тот проспит эту ночь или заблудится в темноте. В нем первопредок будет лежать в могиле вплоть до Великого дня Страшного суда.Одни — те, кого называют умеренными и кто верит лишь в тело и избегают грехов из страха перед людским мнением, — принадлежат к неблагородным, безродным и презирающим свой род; другие — просто слишком трусливы, чтобы совершить грех; они предпочитают этому спокойствие и уверенность.Но в тебе течет благородная кровь, и ты хотел совершить убийство ради любви.И вина и добродетель должны стать одним и тем же, так как и то и другое— лишь бремя, а несущий бремя никогда не сможет стать свободным, господином, бароном.Тот учитель, которого надывают Белым Доминиканцем простил тебе все грехи, в том числе и будущие, потому что он знает все то, что должно произойти. Ты, однако, воображаешь, что в твоих руках совершать потупок или нет. Белый Доминиканец давно уже свободен от тяжести и добрых и злых дел и поэтому свободен от всяких иллюзий. Но тот, кто несет на себе бремя вины или добродетели, как мы с тобой, тот все еще пребывает в иллюзии.Мы сможем освободиться от этого только благодаря тому способу, о котором я говорил тебе.Белый Доминиканец — великий пик, поднявшийся из первоначальной бездны, из прадревнего корня.Он — это сад, деревья в котором — это ты и я и нам подобные. Он — Великий путешественник, мы с тобой — малые. Он из вечности снизошел в бесконечность, мы стремимся подняться из бесконечности в вечность.Кто преступил границу, тот стал звеном в цепи — цепи, сложенной из невидимых рук, которые не выпускают друг друга до конца дней; тот отныне принадлежит к братству, в котором каждому уготована своя особая миссия.В этой цепи нет двух одинаковых звеньев, которые были бы похожи друг на друга, так же, как и среди человеческих су— ществ на земле не существует двух, с одинаковой судьбой.Дух этой общности пронизывает всю нашу землю. Он вечен и вездесущ. Он — животворящий дух в Великой Акации.Из него произошли религии всех времен и народов. Они подвержены изменению, он — постоянен.Тот, кто стал вершиной кроны и сумел осознать свой прадревний корень, вступает в это братство через опыт мистерии, называемой: «Переплавление трупа в меч».Некогда в Древнем Китае тысячи и тысячи были участниками этого таинственного действа, но об этом времени до нас дошли лишь скудные свидетельства.Послушай же! Существует особая операция, которая называется «ШИ-КИАЙ» — «расстворение трупа»; есть и другая, которая называется «Киеу-Киай», то есть «выплавление меча». «Расстворение трупа» — это состояние, в котором форма умершего становится невидимой, а его «Я» причисляется к рангу бессмертных.В некоторых случаях тело просто теряет свой вес или сох— раняет лишь видимость умершего. Но при «выплавлении меча» в гробу на месте трупа появляется меч.Это — волшебное оружие, предназначенное для времен Последней Великой Битвы.Оба метода — это искусство, практикуемое теми мужами, кто далеко продвинулись по Пути, избранному учениками.Предание из тайной «Книги Меча» гласит:«При расстворении трупа человек умирает, а потом снова возвращается к жизни. При этом иногда случается, что голова отделяется и откатывается в сторону. Иногда случается, что форма тела сохраняется, кости же исчезают.Высшая категория среди расстворенных может все воспринимать, но они никогда не действуют, другие же способны расс— творить свой труп прямо среди бела дня. За это их стали назы— вать Летающими Бессмертными. Если они захотят, они могут среди дня мгновенно исчезнуть, как будто провалившись сквозь землю.Таким был единородный сын Хоои-нана, по имени Тунг-Чунг-Хью. В юности он практиковал дыхательные упражнения, просветляя с их помощью тело. Однажды он был несправедливо обвинен и брошен в тюрьму. Но он расстворил свой труп.Некто из Лиеу-Пинг-Ху не имел ни имени, ни фамилии. В конце эпохи правления династии Хань он был старейшиной Пинг-Ху в Киеу-Кианг. Он практиковал искусство врачевания и помогал людям в горе и нужде так милосердно, как будто это была его собственная боль. Во время одного из своих путешест— вий он встретился с бессмертным Чеу-Чинг-Чи, который открыл ему таинственное бытие Пути.Позже и он расплавил свой труп и исчез. « Я услышал шелест листьев — это предок перевернул несколько страниц, прежде чем он продолжил:— Тот, кто обладает Красной Книгой, растением бессмертия, пробужденным дыханием Духа и секретом того, как оживляют правую руку, тот может переплавить свой труп.Я прочитал тебе истории из жизни людей, которые расплавили свои трупы, чтобы укрепить тебя в вере… что были и дру— гие, которые сделали это прежде тебя…С этой же целью в христианском Евангелие описывается Воскресение Иисуса из Назарета.Теперь я хочу рассказать тебе о тайне руки, о тайне дыхания и о чтении Красной Книги.Эта книга называется Красной, потому что, в согласии с древним верованием Китая, красный цвет — это цвет одежд высшего из совершенных, который пребывает на Земле на благо всего человечества.И подобно тому, как не способен постичь смысла книги человек, который лишь держит ее в руках и перелистывает страницы, не вчитываясь, так и конец человеческой жизни не принесет ничего тому, кто не сумел постичь ее смысла.Для него события следуют друг за другом, как страницы книги, перелистываемые рукой смерти; и он знает только одно: они бессмысленно появляются и исчезают, пока книга не подойдет к концу.Обычный человек и не подозревает, что эту книгу будут открывать снова и снова, до тех пор, пока он сам не научится читать.И до тех пор, пока он не сможет научиться этому, жизнь для него — лишь бессмысленная игра, в которой радость всегда перемешана со страданием.И когда он постигнет, наконец, этот тайный язык жизни, его Дух оживет и начнет читать вместе с ним.Это первый шаг на пути к переплавлению трупа; ведь тело есть не что иное, как застывший дух. Тело начинает расстворяться по мере пробуждения духа, как лед расстворяется в закипающей воде.Книга судьбы каждого человека полна смысла. Но буквы в ней танцуют и путаются для того, кто не дает себе труда прочесть ее спокойно, слово за словом, в том порядке, как она была написана.И все те, кто вовлечен в суету, кто захвачен тщеславием, жадностью, стремлением списать все на исполнение какого-то долга, кто ослеплен иллюзией — их судьба была бы иной, нежели повествование о смерти, и ни о чем другом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20