Теперь довольно знака моего одного, чтобы она, к телу шаха допущенная, с ним покончила.Не отвести того удара шаху, ибо будет он нанесен, откуда он не ждет!..Задумались тут гости. И было о чем.Трудна жизнь при дворе персиянском — сегодня ты первый визирь, шахом обласканный, а завтра, как в немилость попадешь, дом твой отнимут, детей твоих в рабство отдадут, а голову твою, на копье насадив, над воротами дворцовыми водрузят, на радость простолюдинам и воронью!Сколь уж визирей и султанов на кол сели да в кипятке сварены были, по одному только подозрению на заговор!А сколь настоящих заговоров плелось да в крови человечьей потоплено было, что потоками по покоям дворцовым, по улицам да по Персии всей лилась!Боится шах измены, отчего каленым железом ее выжигает!Тем только, может, и жив!И покуда он жив, другие лишь гадать могут, что с ними завтра станется!..И стали тут гости судить да рядить, что делать им. И были в желании своем шаха извести единодушны, ибо устали от царствования его!Но говоря о смерти, не говорили они о том, кто на место шаха встанет, как будет тот убит. Но хоть не говорили, всякий в душе надеялся, что будет это он! И глядя на друзей своих, уж не верил им, а думал, как бы ему их извести, а вместе с ними детей их и внуков, и всех мальчиков до третьего колена, дабы стать единовластным властителем Персии.И хоть был еще жив Надир Кули Хан и правил он Персией, но уж зрел во дворце его новый заговор, а с ним вместе семя будущего раздора и кровавой междоусобной войны, что унесет десятки тысяч жизней!И что на это можно сказать?..Одно лишь — да спасет Аллах Персию! Глава ХLIV — Фирфанцев!.. Есть такой?.. Выходь!..Человеческая масса зашевелилась, выпуская Мишеля из своих жарких и смрадных объятий. Все жадно ловили ртами свежий, пахнувший из коридора воздух.Мишель прошел к двери.— Ну вот и отмучился, сердешный, — сказал кто-то ему вослед...По коридору его сопровождали двое — один спереди, другой позади. Шли быстро, никого не встретив. Мишель начал было считать лестницы и переходы, да скоро сбился.Когда шли вниз, он напрягался, потому как понимал, что коли поведут его сейчас в подвал, то, значит, к стенке.Когда поднимались по лестницам наверх, взбадривался духом.Наконец остановились.— К стене! — приказал конвойный. — Руки за спину!Мишель встал лицом к стенке, сложив руки за спиной.Что-то переменилось. Те, прежние, конвойные ушли. На их место заступил какой-то чекист в кожанке.— Идите за мной! — приказал он.Вновь пошли — Мишель впереди, тот, чуть поотстав, сзади.Зашли в какой-то кабинет. Навстречу им встал человек в гражданском платье. Подошел, оглядел критично Мишеля.— Сейчас вы будете говорить с Председателем ВЧК.Мишель растерянно огляделся.Где говорить — здесь? В этой маленькой пустой комнате, где даже сесть негде, где только один стол, да еще платяной шкаф.Или его куда-нибудь еще поведут? Да вроде нет...— Подождите здесь.И секретарь, быстро подойдя к шкафу и отворив дверцу, вдруг шагнул внутрь да пропал!Вот так раз...Что, разве Железный Феликс в шкафу обитает?Минуты не прошло, как секретарь, высунувшись из шкафа, поманил Мишеля пальцем.— Заходите!Мишель хмыкнул да и шагнул в шкаф.Только никакого шкафа не было — был вход, прикрытый придвинутым к самой стене шкафом! За дверцами — ничего, никаких внутренностей, ни полок, ни вешалок, ни даже задней стенки — лишь еще одна, куда прошел Мишель, дверь.Та, другая, комната была просторной и светлой. В ней против окна стоял огромный стол, за которым сидел человек в зеленом френче.— Проходите, — быстро кивнул он, на мгновенье оторвавшись от каких-то бумаг.Дзержинский!..Был вовсе не таким страшным, как о нем ходила молва, — без рогов и копыт, и не пах серой. Высокий, болезненно-худой, с бородкой клинышком, с опухшими от бессонницы глазами. Но как он взглянул на Мишеля, у того захолонуло внутри. Верно говорят, что довольно было Председателю ВЧК заявиться на допрос да глянуть на арестанта, как самые упорствующие контрреволюционеры начинали каяться в своих прегрешениях.— Вы, кажется, служили в полиции? — спросил Дзержинский, испытующе глядя на Мишеля.— Да, — ответил тот. — В уголовной. Дзержинский кивнул.— Если я верно осведомлен, вы, будучи следователем сыскного отделения, и после тоже занимались поиском царских сокровищ? Это так?— Не вполне, — ответил Мишель. — Я всего лишь расследовал дело о пропаже драгоценностей, принадлежащих дому Романовых...— Да, советской власти теперь необходимо много золота, — невпопад сказал Дзержинский. Впрочем, зачем оно, не упомянул. — Нам нужно много золота, а оно контрабандными путями, через контрреволюционеров всех мастей, уголовный сброд и прочий несознательный элемент утекает за границу. Сотнями килограммов! Мы должны поставить заслон на пути контрабанды здесь, в Москве и Петрограде, потому что теперь, когда старая пограничная стража распущена, а новой пока еще нет, наши границы открыты...Мишель слушал и ничего не понимал! О каком заслоне идет речь, когда в Москве почти открыто в двух шагах от Лубянки действуют скупки, в которые стекаются и через которые уходят на сторону драгоценности.Ему бы смолчать, да только это было не в его правилах!— Послушайте, если вам так необходимо золото, то почему ваши работники покрывают уголовников, кои на их глазах расхищают бесценные богатсва! — сказал, будто в ледяную воду шлепнулся, Мишель.Дзержинский быстро взглянул на него. Насупился. На его скулах набухли желваки.— Если вам что-то известно, если кто-нибудь из наших товарищей запятнал себя связями с уголовным миром, то укажите на них, и мы примем к ним самые строгие меры. Вплоть до исключительных!И глаза Председателя ВЧК недобро сверкнули. Покрывать Мишель никого не собирался.— Мне доподлинно известно, что на Хитровке, на Пятницкой, в Китай-городе и других местах тоже действуют ювелирные скупки, о которых осведомлены ваши чекисты...Дзержинский смотрел на него напряженно, даже зло. Но вдруг хмыкнул раз, другой и, не сдерживаясь уже, громко расхохотался.— Ах вы про это?.. Про Пятницкую... Да, верно, действуют... Я знаю... Скупают... И пусть себе скупают дальше.Мишель совершенно растерялся. И Дзержинский, заметив это, не стал его томить, все тут же разъяснив.— Верно — есть скупки на Пятницкой, в Китай-городе и кое-где еще. И то верно, что мы о них прекрасно осведомлены. Потому что это наши скупки! Да-да — наши! Мы создали их, дабы иметь возможность приобретать у мещан предметы антиквариата, имеющие художественную ценность.«Их» скупки? То есть, значит, чекистские?.. Чекисты скупают у уголовников золото?..— Согласитесь, если бы этого не сделали мы, то это сделал бы кто-то другой, — продолжил Дзержинский. — Свято место пусто не бывает. Вы, товарищ Фирфанцев, выследили нашу скупку. Да чуть ее не провалили! Ладно, наши товарищи не стали горячки пороть да в расход вас с досады не пустили!Вот, значит, как?!— Но ведь туда приходят уголовники, которые грабят мирных обывателей! — сказал Мишель.— Да, они экспроприируют ценности у буржуазии, — согласился Дзержинский, — а мы реквизируем их у них, обращая в пользу государства. Кроме того, благодаря скупкам мы имеем возможность проникнуть в уголовный мир...Да, верно — чего проще: не ловить фартовых в подземных катакомбах Хитровки, а сделать так, чтобы они приходили сами, да еще дружков-приятелей за собой приводили, а те — других! И так всех их, как ниточку из запутанного клубка, и повытянуть!..Хитро придумано!..— Как видите, я с вами вполне откровенен, — сказал Дзержинский.Что Мишеля не радовало, а более всего и беспокоило. Так как свидетельствовало в пользу того, что коли с ним так откровенничают, то живым отсюда не выпустят...— Теперь относительно вашего дела, — сказал Председатель ВЧК, поднимая исписанные листы. Мишелем исписанные.— Вы оценили сокровища Романовых в миллиард...— Не я, ювелиры, с коими мне пришлось общаться в ходе проводимого мной расследования, — внес поправку Мишель.— Да, конечно, — кивнул Дзержинский, принимая оговорку. — Приведенная вами цифра показалась мне чрезмерной. Но... — поднял, заглянул в какой-то лист, где, верно, был список всех пропавших сокровищ, — ...специалисты уверили меня, что так оно и есть. Разговор действительно идет о миллиарде золотых рублей. Именно во столько оценено собрание драгоценностей дома Романовых.И вновь испытующе поглядел на Мишеля. Но тот молчал.— Должен признать, что вы более других сведущи в этом деле, и потому я бы хотел просить вас продолжить начатое вами расследование.— Вы предлагаете мне работать в Чека? — не сдержался, улыбнулся Мишель. — Мне, бывшему полицейскому, служившему в сыскном отделении?!— Нет, я не предлагаю вам работать в ВЧК, — ответил Дзержинский. — Вы будете служить, как и прежде, в экспортной комиссии при Горьком. Так будет удобней и вам, и нам, да и разговоров будет меньше. Служить вы будете там, но отчет держать перед коллегией ВЧК! Горького мы в наши с вами планы посвящать не станем. Так вас устроит?Так Мишеля не устраивало. Одно дело — экспортная комиссия, пусть даже милиция, и совсем иное — Чека. Служить тем, кто его чуть было не расстрелял?..Но кто бы его спросил!— Что вам требуется для работы? — открыл блокнот Дзержинский.— Мне бы людей, тех, что при мне прежде были, — сказал Мишель, в первую очередь желая вытащить из камеры Валериана Христофоровича и Пашу-матроса.— Хорошо, подадите мне поименный список. Я распоряжусь. Что еще?Боле ничего...Дзержинский пододвинул Мишелю пустой листок и, макнув в чернильницу, протянул ручку.— Прошу вас написать на мое имя расписку, что вы поставлены мною в известность о необходимости сохранения тайны нашего с вами разговора.— А если я случайно проговорюсь? — спросил Мишель, беря ручку.— Я надеюсь на вашу порядочность, потому что несу за вас персональную ответственность перед товарищами и партией... Впрочем, если вы по неосторожности либо злому умыслу сболтнете лишнее, то к вам применят самую суровую меру революционной законности, — все же предупредил Председатель ВЧК.Отчего Мишель испытал не испуг, а лишь облегчение. Потому что раз грозят будущим расстрелом, значит, не станут расстреливать теперь!— У вас есть ко мне какие-нибудь просьбы или жалобы? — спросил, завершая беседу, Дзержинский.— Есть, — сказал, набравшись храбрости, Мишель. — Офицеры там, в камере... Нельзя так...— Как? — спросил, строго на него глядя, Дзержинский.— Вповалку, без бани, без еды.— Вы, господин Фирфанцев, в царских застенках не сиживали да на каторге не были, разве только гостем, — тихо ответил Дзержинский и тут же натужно, сотрясаясь всем телом, закашлял в кулак. — Нас там тоже не жаловали! Без бани, конечно, худо, да только где на нее, когда в стране разруха, дров взять?.. А что касается еды, то и мы на пайках не жируем. Баланда та из одного котла разливается, а что не каждый день — так и нам не каждый. Ничего — потерпят господа офицеры. Кто невиновен — тех скоро по домам распустим, там и помоются...А что будет с прочими, кто перед советской властью грешен, Дзержинский не сказал. И так понятно было... Мишель развернулся и вышел из кабинета. В шкаф.А из шкафа в приемную.Да уж не арестантом, а тайным сотрудником ВЧК!Вон как все странно обернулось!.. Глава ХLV Звякнул замок.Брякнула цепь.Заскрипели пронзительно проржавевшие петли.Поднялась, громыхнув, тяжелая, железом обитая крышка.И будто солнце под землей взошло!..Упал в яму яркий сноп света, высветив грязные углы, метнувшихся с писком во все стороны крыс да четырех узников, что сидели на земле, подле друг друга, колодками деревянными по рукам-ногам скованные.Зажмурились узники от света дневного, что глаза их, ко тьме привыкшие, слепил, да будто ножом острым резал.Сунулись в дыру головы стражников, с любопытством глянув внурь. Произнесли что-то по-персиянски, засмеялись, пальцами вниз указывая, да тут же скрылись. Но скоро вновь объявились и начали опускать деревянную лестницу. А лишь уперлась она в землю, стал по ней слазить, за перекладины цепляясь, человек.А как слез, на дно ямы встав, огляделся да принюхался, брезгливо морщась и нос платком надушенным прикрывая.Сумрачно в яме, душно и влажно от земли сырой, да нестерпимо нечистотами пахнет. Гниют здесь узники заживо, света белого не видя и трапезу свою скудную с крысами деля.Глянули на гостя незваного, что совсем не похож ликом и одеждой на перса, а боле на европейца.Поклонился тот да сказал, в полумрак глядя:— Вот где свидеться нам пришлось!.. Здравствуйте, друг любезный Яков Карлович.Так ведь это посол русский, князь Григорий Алексеевич Голицын!Вскинулся было Яков, да назад тут же упал! Громыхнули цепи, что к кольям, в землю вкопанным, приклепаны были, а другой стороной — к колодкам деревянным.— Здравствуйте, Григорий Алексеевич! Разглядел его князь да ужаснулся!— Как же вы живете здесь?! — ахнул он.— Живем покуда, — ответил Яков, улыбнувшись. Хоть улыбка его вымученной вышла.— Ай-ай-ай!.. — запричитал, заохал сердобольный князь Григорий Алексеевич. — Что ж вы, друг мой любезный, натворили-то?! Ведь сколь раз говорил я, сколь предупреждал вас, чтоб не совались вы в дела, вам, по молодости вашей, неведомые! Так не послушались вы меня! И вот теперь как все обернулось-то!..Слушает его Яков, а сам улыбается.Да не тому, что князь говорит, а голосу его радуясь, что как привет со света белого для него звучит. Ведь уж не знают они, счет потеряв, сколь дней и ночей здесь, во тьме египетской, живых людей не видя, сидят. Страшную кару придумал для них шах, не казнив сразу, а велев бросить заговорщиков в яму земляную, да крышкой, железом окованной, прихлопнуть, дабы пред смертью помучились они во тьме и зловонии, заживо гния. Покачал головой князь.— Чему улыбаетесь вы, Яков Карлович?.. Разве ж можно так легкомысленно?.. Ныне положение ваше самое отчаянное! Все связи свои мне пришлось употребить на то лишь, чтобы попасть к вам да поговорить с глазу на глаз!И скажу я — что уж и не знаю, чем вам теперь помочь. Хочу просить о заступничестве государыню нашу императрицу Елизавету Петровну, да уж и послал депешу ей, но покуда депеша та до Санкт-Петербурга дойдет да пока обратно эстафетой доберется, боюсь, как бы уж поздно не было!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32