«ТОШНО ЧИТАТЬ… ЧТО ПРОИЗОШЛО В ПЕТРОГРАДЕ И МОСКВЕ!» И наступил Октябрь.Засыпанный снегом Тобольск дремал, и никто не знал о событиях в Петрограде. Просто вдруг перестали приходить газеты. В эти дни он читал «1793 год» Гюго.«10 ноября. Снова теплый день — дошло до нуля. Днем пилил дрова. Кончил 1 том „1793 год“…»Эту книгу он, конечно же, не читал вслух. Но Аликс не могла не увидеть ее. И не могла не вспомнить: Версаль, Консьержери, казнь королевской четы…«11 ноября. Давно газет уже никаких из Петрограда, не приходило также и телеграмм. В такое тяжелое время это жутко».17(17!) ноября он узнал о захвате власти большевиками.«17 ноября… Тошно читать описание в газетах того, что произошло две недели тому назад в Петрограде и Москве! Гораздо хуже и позорнее событий в Смутное время».Комиссар Панкратов записал в эти дни:«Он был очень угнетен, но более всего угнетен… разграблением винных подвалов в Зимнем дворце.— Неужели господин Керенский не мог приостановить это своеволие?— По-видимому, не мог. Толпа, Николай Александрович, всегда остается толпой.— Как же так? — вдруг желчно спросил царь. — Александр Федорович поставлен народом. Такой любимец солдат… Что бы ни случилось — зачем разорять дворец, зачем допускать грабежи и уничтожение богатств?»Они не поняли друг друга — старый революционер и бывший царь. Царь говорил не о подвалах, он говорил о «грабежах» и «своеволии», о бессмысленном и беспощадном бунте черни.Жильяр вспоминал, как в первые дни заточения в Царском Селе царь был странно доволен… и тот же Жильяр записал в Тобольске, как, узнав о разгроме Корнилова, а потом о падении Временного правительства, — Николай все чаще жалел о своем отречении.Смутное время…Наступил их последний Новый год.Стояли лютые морозы, мальчик ложился спать, укутанный всеми одеялами. Комната царевен стала ледником. Теперь все они допоздна сидели в комнате матери, где горел маленький камин.«Скучно! Сегодня как вчера, завтра как сегодня. Господи, помоги нам! Господи, помилуй!» — это записал Алексей в своем дневнике.«2 января… День стоял серый, нехолодный… Сегодня скука зеленая!» — это записал его отец.Елку поставили прямо на стол. Сибирскую ель — но без игрушек. Суровая елка 1918 года. Последняя их елка. В Рождество они приготовили друг для друга маленькие подарки. Татьяна подарила матери самодельную тетрадь для дневника: это был жалкий блокнотик в клеточку, который она заключила в сшитый ею матерчатый переплет любимого матерью бледно-сиреневого цвета (из куска шарфа императрицы).На обложке она вышила «свастику», любимый знак матери.Я раскрываю этот дневник — сиреневую обложку. На обороте обложки написано Татьяной по-английски: «Моей любимой дорогой мамґа с лучшими пожеланиями счастливого Нового года. Пусть будет Божье благословение с тобой и защищает оно тебя всегда. Любящая дочь Татьяна».Теперь Аликс могла начать свой последний дневник, который ей тоже не суждено закончить.В новогоднюю ночь 31 декабря она записала: «Благодарю Бога за то, что мы спасены и вместе и за то, что он весь этот год защищал нас и всех, кто нам дорог».Роковым должен был стать этот год для них, если верить преданиям.В тобольском доме царь читал книгу некоего Сергея Нилуса, которую привезла с собой царица. Жена этого Нилуса была с ней знакома. На свадьбу Нилусов царица подарила им в благословение икону и самовар со своими инициалами.Все это к тому, что Нилусы были вхожи во дворец и знали многое. В своей книге «На берегу Божьей реки» Нилус написал о предании, которое рассказала ему камер-фрау императрицы госпожа Герингер.В Гатчинском дворце хранился ларец: он был заперт на ключ и опечатан. Внутри него находилось нечто, что было положено туда еще вдовой убитого императора Павла I — Марией Федоровной. Она завещала открыть ларец императору, который будет править Россией через 100 лет после убийства ее мужа. Срок этот наступал в 1901 году. Царь и царица — тогда совсем молодые люди — готовились к по-ездке за ларцом, как к забавной прогулке. Но возвратились они, по словам камер-фрау, «крайне задумчивые и печальные». «После этого, — рассказывала Герингер, — я слышала, что Государь упоминал о 1918 годе, как роковом для него и династии».Скорее всего, это затейливая легенда — но холодный дом… пустая елка на большом столе — в этой встрече их последнего, 1918 года было что-то роковое. ИГРА ИЗ ГРОБА И действительно, в это время уже началось.Это случилось накануне Нового года.В церкви Покрова Богородицы, куда в сопровождении конвоя на первый день Рождества первого революционного года пришла Семья, заканчивалась торжественная служба. И вдруг в переполненной церкви зазвучали когда-то столь знакомые, еще не забытые слова. Дьякон торжественно возгласил: «Их Величеств Государя Императора и Государыни Императрицы»… а потом пошли имена их детей, и все с прежними титулами… а в конце мощно зазвучал дьяконский бас: «Многие лета!» Так в тобольской церкви, впервые после Февральской революции, было возглашено древнее «многолетие» Царской Семье.Церковь ответила гулом. Старший конвоя и комиссар Панкратов, дождавшись конца службы, вызвали дьякона. Дьякон сослался на распоряжение священника отца Алексея. «За косы его да вон из церкви!» — ярился стрелок конвоя.И уже на следующий день Тобольский Совет, возглавляемый большевиками, создал следственную комиссию. Обвиняли Панкратова, требовали ужесточить режим, и впервые зазвучало: «Романовых в тюрьму!» Взялись и за священника. Но архиепископ Гермоген не отдал на расправу отца Алексея — он выслал его в один из дальних тобольских монастырей.Как все поразительно увязано в Романовской истории… Имя «Гермоген» стоит у истока Романовской Династии. В Смутное время Патриарх Гермоген бросил клич — изгнать поляков из Руси. За то был ими заточен и принял мученическую смерть.И вот через 300 лет архиепископ с тем же именем — Гермоген — здесь, в Тобольске, при последних Романовых. «Владыка… Ты носишь имя Святого Гермогена. Это предзнаменование», — писала ему вдовствующая императрица. Она ждала решительных шагов от решительного архиепископа.Императрица-мать была права. Это было предзнаменование: предзнаменование конца. Круг истории завершился.В это время русская церковь вела себя независимо. Тон задавал Патриарх Тихон.В начале 1918 года он предал анафеме большевиков. В это же время через Гермогена Патриарх послал просфору и свое благословение низложенному царю. И многие пастыри (и в том числе Гермоген в Тобольске) вели себя под стать Патриарху.Большинство из них погибнет в дни Красного террора… Но сейчас конец 1917 года. Еще оставалась в городе власть, установленная Февральской революцией. Еще велика сила тобольского архиепископа: Гермоген отказывается признать виновным отца Алексея. И с вызовом пишет Совету: «По данным Священного Писания… а также истории находящиеся вне управления страной бывшие императоры, короли и цари не лишаются своего сана». Он писал о сане, дарованном Богом, над которым не властно мирское.В это время Гермоген хотел и мог помочь Семье бежать. Сибирь, тайные тропы, дальние монастыри, похожие на крепости, реки со спрятанными лодками…Но Аликс! Нет, она не может вручить судьбу Семьи заклятому врагу «Старца».«Гермоген каждый день служит у себя молебен для папы и для мамы», — пишет она Подруге. «Папа и мама» — так называл их Распутин… Отдавая должное Гермогену, она, тем не менее, даже в этой строчке, даже хваля Гермогена, подсознательно вспоминает «Старца», ненавидевшего его. Нет, она не может…Так, за гробом Распутин не дал им соединиться, может быть, с единственным человеком, который мог им реально помочь. Вместо этого «Святой черт» направил к ним другого посланца.Осенью 1917 года в Тобольске появляется Борис Соловьев («Боря», как будет звать его царица в письмах к Подруге).Отец «Бори» — казначей Святейшего синода. Мать входила в кружок самых верных прозелиток «Старца».Впоследствии, создавая свою биографию, Борис Соловьев расскажет о своих приключениях. Сначала он учился в Берлине, потом оказался в Индии. В Индии он теософ — последователь знаменитой Блаватской.Во время войны Соловьев сумел остаться в Петрограде, устроившись в запасной пулеметный полк. Он — частый гость на квартире Григория Распутина. И здесь он знакомится с его дочерьми Варварой и Матреной. После Февральской революции завсегдатай распутинского кружка оказывается… в революционном Таврическом дворце. Прапорщик привел своих солдат присягать Думе. Теперь он обер-офицер в Думской военной комиссии. Последователь Распутина становится революционером.В это время Подруга начинает собирать деньги для Семьи. Деньги дают охотно, лучше давать деньги, чем самим принимать участие в заговорах. И кроме того, деньги давать нужно: а если вдруг все опять — повернется?!У графа Бенкендорфа и Ани скапливаются большие суммы для Семьи. И когда появились деньги, из водоворота петроградской жизни выскакивает Соловьев.Его прошлое говорит за него. Его рассказ о том, как солдаты силой привели его присягать в Думу, Вырубова должна была слушать с усмешкой — ей не нужны оправдания. Именно так и надо теперь действовать, чтобы выжить. Она оценила его поступок. Она решает поставить на Соловьева.Вряд ли у Ани был опыт постижения характеров. Тем более что всю свою жизнь Аня была занята постижением одного характера — императрицы. Соловьев получает от нее письма к царице и большие деньги.Уже осенью Соловьев — в Тобольске. Здесь он легко налаживает связь с Семьей. Главным его агентом и становится тот самый отец Алексей, который на Рождество прикажет провозгласить многолетие Царской Семье. Он часто совершал богослужения в Доме Свободы. Через него Соловьев и передает царице свои письма.Вот тут он ошибся. Да, царица уважала отца Алексея. Но все-таки знала: отец Алексей — от Гермогена… И оттого все предложения Соловьева, переданные через священника, встречены не более чем с осторожностью. Без всякого энтузиазма отнеслась она и к его проектам организовать их бегство. За нее ответил Николай (точнее, она предложила ему ответить): надо избегать опасностей, которые непременно возникнут для детей при любых попытках освобождения.Уезжая из Тобольска, Соловьев придумал свою Игру. И осуществил ее при помощи, видимо, ничего не подозревавшего отца Алексея. Поверил Соловьеву простодушный священник, что провозглашение «многолетия» Семье станет его подвигом (но безопасным подвигом, ибо защитит его власть Гермогена).А в результате этого «многолетия» и случилось то, чего так добивался Соловьев: закончилось спокойное житье Семьи, и теперь уже многое будет толкать их к бегству, заставлять искать его помощи… Опять Игра? Сколько еще будет — этих хитроумных Игр с последним царем! Но в основе всех их с утомительным однообразием будет одно и то же — провокация!А пока Соловьев возвращается в Петроград. И, вероятно, жалуется Ане на недоверие царицы и невозможность организовать побег. И Аня (она знает свою царственную подругу) подает Соловьеву блестящую мысль: жениться на дочери «Старца». Это станет его пропуском к сердцу Аликс. Соловьев женится немедля.Впоследствии у Соловьева и его жены, арестованных белогвардейцами в Чите, были конфискованы дневники. Вот что писал новобрачный: «Продолжая жить с ней, надо требовать от нее хотя бы красивого тела, которым, к сожалению, не может похвастаться моя супруга. Значит просто для половых сношений она служить мне не может, есть много лучше и выгоднее ее…» Отношения ясны…С Матреной Соловьев возвращается в Сибирь, в Покровское, и здесь как бы соединяется с образом «Старца». И только после этого он связывается с Домом Свободы.Теперь его ждет совсем иной прием… За ним встала любимая тень: муж его дочери хочет спасти их. В этом, конечно, Аликс увидела великий знак. Имя «Старца», как всегда, перенесло ее в знакомый фантастический мир: Могучее Воинство ведет к ним из-за гроба ее Григорий.Всей душой она поверила в Соловьева.И уже бережливая Аликс сама щедро переправляет ему царские драгоценности для их освобождения.В Петрограде Вырубова посылает в помощь Соловьеву еще одного офицера — Сергея Маркова. Марков — «крымец», то есть офицер Крымского конного полка, шефом которого была императрица. Аня знает — фигура Маркова должна завоевать доверие романтической Аликс: офицер ее полка спасает свою императрицу!12 марта Аликс радостно записывает в дневнике: «Была на балконе, видела: прошел мой экс-крымец Марков, также Штейн…»Кто такой Штейн, о котором пишет Аликс? Это легко узнать из дневника царя— Николай, как всегда, все записал в своем дневнике (и то, что не надо было ни в коем случае записывать):«12(25) марта: Из Москвы вторично приехал Влад(имир) Ник(олаевич) Штейн, привезший оттуда изрядную сумму от знакомых нам добрых людей, книги и чай. Он был при мне в Могилеве вторым вице-губернатором. Сегодня видели его проходящим по улице».Штейн, посланец Подруги и Бенкендорфа, действительно привез большую сумму— на жизнь и на освобождение.Но главное — «мой экс-крымец»! Аня рассчитала безошибочно: Аликс в восторге. Они соединились — посланец «Старца» и посланец доблестных русских офицеров, верных своей императрице (один из Могучего Воинства). И вот тогда после очередного письма Соловьева она начинает бредить «Тремястами офицерами», «которые собрались где-то в Тюмени». Близится, близится освобождение.В отличие от Соловьева, Сергей Марков — отнюдь не проходимец. Он истинно предан «покинутой Царской Семье» (так он назовет потом свою горькую книгу).Соловьев устраивает совещание с Сергеем Марковым и еще одним офицером, явившимся от Вырубовой, — Седовым. Он рассказывает им о «перевальных офицерских группах», которые уже созданы на всем пути от Тобольска до Тюмени, — они будут передавать друг другу Царскую Семью во время бегства. Он сообщает им, что контролирует телефоны самого Совета. Вдохновенная хлестаковская речь кончается убедительным знакомством:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66