Но проблема была в том, что, если Хитаки получит еще одно штрафное очко, его дисквалифицируют. В отчаянии он старался навязать противнику еще хоть одно очко, чтобы довести счет до 4–3, а уж затем нанести победный удар. Но соперника, похоже, устраивало медленно кружить по рингу, и он не пользовался возможностью, когда бы Хитаки ни открывался. Хитаки попытался врезаться плечом в его костыль, но соперник увернулся. Так они и ходили кругами. Хитаки старался подставиться, а противник упорно не давал ему потерять очко.
Матч начинал интриговать – дикая иллюстрация тому, как пацифизм может расстроить агрессора. Конечно, прямо за пределы ринга такую тактику не перенесешь. В конце концов Хитаки приблизился к противнику, а затем, как в гротескной пантомиме, шлепнулся на пол, будто получил удар по ногам. Полный сочувствия и, несомненно, такой же расстроенный рефери присудил очко, дав Хитаки возможность покончить с противником, сохранив тому репутацию.
После этого матч закончился в считаные секунды. Проигравший сошел с татами с нахальной улыбкой, а Хитаки – в легком шоке. Надо бы прикинуть, подумал я, как этот бой применим в моем положении.

Репортаж с соревнований освежал – даже лучше, чем сон. Турнир напомнил мне, что в конечном счете я по-прежнему репортер – журналист самого уважаемого среди азиатских тинэйджеров англоязычного издания. У меня были свои слабости: любовь к гейшам, потребность в Саре, неуместное чувство юмора и способность влезать самому и втягивать окружающих в опасные для жизни ситуации. Но просматривая свои заметки о турнире, я снова понял, что, несмотря на недостатки, я, возможно, лучший репортер, что когда-либо писал о соревнованиях по боевым искусствам среди азиатской молодежи. Ко мне вернулась уверенность. Я найду гейшу. И я знал, что так или иначе сумею стряхнуть с хвоста тех, кого представлял Человек в Шляпе.
Если эти люди как-то связаны с якудза, о безопасности Хиро Бхуто или моего водителя Хирохито можно больше не беспокоиться. Можно не прятаться, спокойно вернуться в шикарный отель. Но сначала требовалось посетить менее комфортабельные камеры токийской городской тюрьмы, где я надеялся кое-что узнать об одном пожаре.

5

Хидеаки Кавабата отбывал пожизненное заключение в «Общежитии искупления» токийской городской тюрьмы, потому что слегка поучаствовал в студенческом политическом движении, пока учился в колледже. Не по годам развитый студент, изучавший химию и электромашиностроение, он проводил студенческие годы, как и многие японцы – пошел вразнос фигурально и буквально и исследовал радикальную политику. К несчастью, его выпускной год в колледже совпал со строительством аэропорта Нарита в 1979 году.
Аэропорт Нарита был громким делом среди японских радикалов. Они протестовали против захвата «крестьянских» земель под строительство аэропорта, который предназначался для обслуживания в основном международной буржуазии. Япония стала так богата и комфортна, что ее дети усомнились в богатстве и комфорте. У Америки был национальный съезд Демократической партии 1968 года, у Франции – май 1968-го, и теперь, десять лет спустя, декада японского студенческого бунта заканчивалась яростной схваткой из-за аэропорта Нарита.
Цифры вспоминались легко – во время стычек в 1979 году взорвалось двадцать шесть бомб. Ранены тридцать два человека. Восемь убиты.
Хидеаки Кавабата был признан виновным в двух из этих смертей. Он всего лишь изготовил бомбы, так что мог бы легко отделаться. Но по другим подозреваемым улик было мало, поэтому Кавабата стал вроде козла отпущения. Дело осложнялось тем, что он считал себя политическим героем и не пожелал отрекаться от убеждений и искупить вину как положено.
В конце концов большинство радикальных сторонников Кавабаты плюнули на свое правое дело, подстриглись и присоединились к японскому мейнстриму, против которого и выступали в студенческие годы. Аэропорт Нарита построили, а Кавабата принялся отбывать пожизненное заключение, обретя статус сноски в исторической монографии.
Приговор сделал его левым фанатиком без чувства юмора. На всю жизнь поселиться в тюрьме из-за юношеского идеализма трудно, и поэтому Кавабата нашел утешение в марксизме, сообразном пожизненному сроку.
Меня провели в комнату для посетителей, где за деревянным столом сидел Кавабата. Я сразу подумал, как мало он изменился с нашей последней встречи: тот же худой очкарик, лицо серьезное без малейших признаков самоанализа. Казалось, он скорее считает в уме, чем грезит о мировой революции.
– Чака, мне не сказали, что посетитель – это ты. Я бы принес тебе кое-что из моих трудов, – сказал он как мог приветливо. Кавабата неизменно передавал мне заумные напыщенные трактаты о «Роли молодежи в разжигании мировой революции» и всякое такое в надежде, что я их опубликую в «Молодежи Азии». Как легко предположить, то были бессвязные нравоучительные диатрибы. Как писатель Кавабата был приличным террористом.
– Рад тебя видеть, Кавабата. Похоже, ты пережил распад Советского Союза и Восточного блока. – Мне нравилось его подкалывать. Он никогда не понимал, шучу я или пытаюсь вовлечь его в дискуссию.
– Естественный конец порочного правления, исказившего идеи Маркса. Теперь, когда Советский Союз больше не сует свой нос в чужие дела, могут победить истинные отечественные революции.
Любопытно, где, по его мнению, это случится. Впрочем, мне не хотелось его расстраивать, пока не узнаю того, за чем пришел.
– Может, ты и прав. Напиши об этом статью.
– Написал. И послал тебе несколько месяцев назад. Ты что, не прочел?
– Я в последнее время в Штатах не был. Я, наверное, попрошу редактора, чтобы он прислал ее сюда. Мне не терпится узнать твою точку зрения на текущую ситуацию в мире.
Я считаю, когда надо, я вру хорошо, но на этот раз шло необычайно тяжко. Слава богу, Кавабата вроде не заметил мой обман. Он был занят: озирался, выясняя, не подслушивает ли кто.
– Я обнаружил секретную систему коммуникаций, – прошептал он. – Подпольную всемирную компьютерную сеть, которая обречет систему на гибель. Преступники, педофилы и разномастные революционеры теперь могут делиться информацией. Самое главное, о ней никто не знает. Транснациональные корпоративные деспоты понятия не имеют о ее существовании.
– Это ты про Интернет?
– Тихо! – сказал он, снова оглядываясь через плечо. – Ты что, в курсе?
– Кавабата-сан, – начал я, не желая ломать ему кайф, – мне хотелось бы говорить с тобой о политике и технологиях весь день, но, боюсь, я пришел, дабы услышать твое достопочтенное мнение по другому вопросу. Ты слышал о смерти Сато Мигусё?
– Конечно. Мы здесь получаем всю реакционную пропаганду, – одеревенело ответствовал он. Я так понял, он имеет в виду три крупнейшие газеты.
– Что ты об этом думаешь?
Тут его лицо впервые слегка оживилось. Плаза за стеклами очков расширились. Было очевидно, что, несмотря на все его политические претензии, его первой любовью и истинным призванием был огонь. О пиротехнике и разрушении он знал практически все, и не бросил это хобби и в тюрьме. Когда я виделся с ним в прошлый раз, его перевели в новую камеру после неудачного побега с применением бомбы, сделанной из обычных моющих средств.
Кустарное устройство проделало огромную дыру в стене, как и планировал Кавабата, и он убежал бы, если б не одна мелочь; он сидел в одиночной камере без окон и не догадывался, что находится на двенадцатом этаже. Увидев, что просчитался, он лишь пожал плечами и лег на кровать, дабы впервые за семнадцать лет насладиться видом.
– Ну, – начал Кавабата, – мне известно лишь то, что напечатано в газетах, но там, кажется, – не все в порядке с матчастью. Газеты написали, что пожар был вызван взрывоопасной нитратной пленкой. Я точно знаю, что Национальный архив не выдает фильмокопии, отпечатанные на такой пленке. Я один раз пытался. Хотел поджечь кое-каких реакционеров копией «Нетерпимости». «Нетерпимость» (1916) – немой кинофильм американского режиссера Д. У. Гриффита о нетерпимости в разные эпохи.

Не вышло. И это было много лет назад. А сейчас все нитратные копии уже перевели на ацетатные.
– А если фильм из частной коллекции?
– Вряд ли, – сказал Кавабата. – Держать ее у себя? Зачем? Новые лучше, не так быстро портятся и гораздо безопаснее. Если только не планируешь с помощью старой копии устроить «несчастный случай».
– Интересно. Что еще?
– Пожар явно начался минимум за час до того, как о нем сообщили, потому что пламя уже вовсю бушевало, когда прибыли пожарные. Ничто так быстро не горит, если только заранее не подлить чего-нибудь. И все равно пожар наверняка начался гораздо раньше, чем сообщают.
Об этом я не подумал. Если Кавабата прав, пожар начался примерно тогда, когда я договорил по телефону с Мигусё. Теперь я понимал, как глупо было полагать, будто кто-то замочил Сато из-за меня. Причина серьезнее, чем я, – может, серьезнее даже, чем Сато.
– Так или иначе, – продолжал Кавабата, – это не внезапно вспыхнувшая пленка. Тот, кто поджег дом, не просто со спичками баловался. Ни улик, ни свидетелей – по крайней мере, живых. Я бы сам таким гордился. – Кавабата откинулся на спинку стула, почти улыбаясь.
– Кавабата, ты просто не представляешь, как мне помог. Вернусь в Штаты – наизнанку вывернусь, чтобы твою работу напечатали. – Я постарался произнести это как можно лицемернее. Трудно лгать осужденным: зачастую они сами отменные лжецы. Но я научился вешать им лапшу на уши, стараясь врать напропалую. Расчетливого лицемерия хороший лгун не заметит, потому что слишком занят поиском более тонких намеков. Дзэн и искусство лжи.
Кавабата поблагодарил меня, и я встал. Когда охранник повел его обратно в камеру в «Общежитии искупления», я сказал ему вслед:
– Спасибо еще раз за то, что уделил мне время. Я знаю, ты очень занят, планируешь революцию, организуешь заговоры через Интернет и все такое.
От этого слова он поморщился и покосился на охранника – расслышал тот или нет.
– Когда революция победит, Чака, – сказал Кавабата абсолютно серьезно, – тебя вспомнят как великого героя за публикацию моих трудов.
Он слабо улыбнулся, и охранник увел его обратно в камеру плести заговор с целью уничтожения капитализма. Такая улыбка – я уж было подумал, не иронизировал ли он, но потом решил, что вряд ли. Кавабате слишком поздно открывать целебные свойства самоуничижения.
После разговоров с Кавабатой я всегда был слегка подавлен. Он не понимал собственной одаренности. Его талант к огню был так естествен, что, очевидно, сидел у него в генах. Но талант достался легко, и Кавабата его не ценил. Поэтому вместо того, чтобы заняться чем-нибудь толковым – стать следователем по поджогам, инженером по взрывным работам в горнодобывающей компании, пиротехником в кинематографе – или террористом покруче, – он ударился в политику, что в действительности ему не подходило. В силу исторической случайности его талант к взрывчатке слился с умирающей догмой, и на этом история Кавабаты, в общем, закончилась.
Пока Синто вел машину к гостинице, я размышлял, сколько еще в мире захиревших гениев, которые, игнорируя свои скрытые таланты, из кожи вон лезут, чтобы достигнуть вроде бы стоящих целей.
Я вспомнил покойного императора Хирохито, который на смертном одре точно определил по цветкам новый сорт вишни, которую принесли ему с императорского двора. В последние минуты его жизни выяснилось, что он, верховный правитель и божество по рождению, в самых потаенных уголках своей души хотел быть простым ботаником и проводить дни, изучая прекрасные образцы щедрых даров природы. Но, конечно, было поздно – и для императора Хирохито, и для Кавабаты.
В опускающихся сумерках, сидя в автомобиле, что пробирался по улицам, я вспомнил стихотворение, в семнадцатом веке написанное буддийским монахом Рёсюаном:

Я думаю о людях в этом текучем мире
Опустив лицо на рукава
Мокрые от слез

Я не плакал, ничего такого, но вы меня поняли.

Настоящие бои в турнире начнутся только в четвертьфиналах. Ленивый журналист просто подождал бы этого момента, чтобы сорвать куш, но я знал, что сенсациями обычно становятся крошечные эпизоды вне татами, вдали от фанфар, сопровождающих бои.
В этом году вырисовывались две потенциальные сенсации. Однорукая Йоко Ториката, яркая девятнадцатилетняя актриса, вундеркинд, участвовала в соревнованиях последний раз. Она была одаренная, неоднозначная молодая женщина – и, по-моему, поверхностная, надменная и невоспитанная соплячка. Но она умела драться, и, должен признать, тело ее говорило само за себя. И говорило громко. Не затыкаясь. Независимо оттого, как закончится турнир, писать о ней будут много.
Другой многообещающей новостью первых полос было возвращение Учителя Ядо, бесспорно, самой почитаемой фигуры среди каратистов-инвалидов. Во время Второй мировой войны Ядо ампутировал правую ногу, чтобы не попасть в армию, и следующие пятнадцать лет посвятил тайной разработке собственного смертельного стиля боевых искусств. В результате появилось магари-яри-до – Путь Трезубца. Скорее вдохновляясь древним оружием, чем обучая его применению, магари-яри-до являло собой наиболее передовую убийственную дисциплину боевых искусств, когда-либо разработанную пацифистом. Учитель Ядо вскоре стал самым востребованным тренером, к которому все стремились попасть, однако соглашался учить только инвалидов. Обнаружив, что будущие ученики ампутируют ноги, чтобы попасть в его школу, он вообще покинул мир боевых искусств.
Сейчас он вел уединенную жизнь в окрестностях горы Ярига, и почти каждый год ходили слухи, будто он возвращается. И раз в два года я опасливо тешил себя надеждой, что слухи правдивы.
Мы с Сато Мигусё заключили постоянное пари на возвращение Учителя Ядо. Если он вернется в четный год, Сато покажет мне кадры с обнаженкой актрисы Судзи Муримо, которые он вырезал из своего фильма 1979-го года «Обнови свою тачку, детка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36