Впереди шел офицер с саблей в руках. Барон срезал его короткой очередью и перенес кинжальный огонь на первые шеренги. Противник избрал новую тактику: теперь они двигались группами по десять-пятнадцать человек с остановками для того, чтобы выстрелить залпом из ружей. Вражеские ряды заметно редели, но продолжали двигаться вперед. Барон не отпускал пулеметную гашетку. Стальная метла пулеметного огня гуляла по берегу. Англичане наконец отошли под прикрытие песчаной дюны. Пушкари-гвардейцы выкатили орудия на прямую наводку и открыли беглый огонь по маленькому деревянному домику, ставшему у них на пути.
Ядра рвались на крыше и рядом с деревянными стенами. Бревна разлетелись в сторону, и наконец взору противника предстал бетонный короб. Ядра отскакивали от его стен и взрывались в воздухе или на песке, не причиняя поначалу никаких особых повреждений. В конце концов пороховые заряды пробили брешь в крыше, железная кровля клочьями разлетелась в разные стороны. Дот окутался черным пороховым дымом.
Пулемет барона нагрелся до предела: в ребристом кожухе клокотала вода, из пароотводной трубки с шипением вырывался пар. Маннергейм перебежал ко второму пулемету. Пороховой дым застилал барону глаза, сдавливал дыхание.
Сразу после артобстрела англичане предприняли новую атаку. Выскочив из-за песчаной дюны, они бросились прямо на «Упорный», выставив перед собой ружья со штыками. Открыв беспорядочный огонь, гвардейцы короткими перебежками двигались вперед. Их группы надвигались на маленькую крепость волнами – они бежали, шли, ползли. Маннергейм стрелял без устали, останавливаясь только для того, чтобы поменять пулеметную ленту. Несмотря на огромные потери, враг не отступал.
Второй пулемет тоже перегрелся, от него валил пар, и к кожуху невозможно было прикоснуться. Барон схватил флягу и, отвинтив пробку, залил в кожух воду до последней капли. Страшно хотелось пить, а воды уже не осталось. Пыльный воздух, наполненный пороховой гарью, сушил горло.
Перед глазами поплыли радужные круги. Барон схватил канистру и, припав к горловине, сделал несколько судорожных глотков. Спирт обжег горло. Барон крякнул и утер подбородок. На вдохе глаза вылезли из орбит и полезли на лоб. Зрение сразу обострилось. Барон прилип к пулемету и открыл безостановочный огонь.
Англичане были уже совсем близко. Напряжение боя достигло предела. Маннергейм уже различал их перекошенные от злобы лица, затянутые у подбородков ремешками высоких черных шапок из свалявшего медвежьего меха. Черты одних еще можно было различить, а неестественно белую кожу других покрывал толстый слой плесени. У многих бегущих в атаку солдат были видны лицевые кости черепа, кожа свисала пергаментными ошметками. Вместо глаз темнели провалы глазниц. Остатки пропавшего батальона живых мертвецов шли в последнюю безудержную атаку.
Красные ветхие мундиры наступали со всех сторон. Барону было трудно стрелять в упор, перебегая от одного пулемета к другому. Наконец англичане подступили к доту вплотную. Карл Густавович прекратил огонь. Остатки вражеских солдат находились в мертвом пространстве. Артиллерия замолчала. Последними очередями Карл Густавович перестрелял орудийную прислугу. Аккуратные пирамидки ядер пушкари не успели использовать – в песке догорали запальные фитили.
В бронедверь послышались глухие удары. Мертвые гвардейцы пытались добраться до бесстрашного пулеметчика. Барон надолго присосался к канистре со спиртом, затем выпрямился во весь рост, обнажил саблю и, отбросив ножны в сторону, открыл дверь. В проеме стоял рослый гвардеец с отведенным для удара ружьем. На его когда-то человеческом, а теперь жутком, истлевшем лице виднелась короста зеленой плесени; высохший глаз болтался на сморщенном нерве. После неразведенного спирта зрелище показалось барону смешным. Он захихикал, а потом, воя от натуги, навалился всем телом на железную дверь и захлопнул ее перед самым носом у опешившего мертвеца. Лязгнул засов, Маннергейм опрометью бросился к амбразурам и опустил на них бронезаслонки. Подергав для верности засов, он схватил канистру. Удары в дверь посыпались с новой силой.
Из дота раздалась задорная финская песня хулительного содержания. В свое время еще Калевала спел ее конунгу викингов Рагнару Кожаная Юбочка, спровоцировав опустошительные набеги мужиков в рогатых шлемах на родное побережье. Карл Густавович пел от души, вставив в песню куплет об английской королеве и периодически прикладываясь к канистре. Во времена экспедиции батальона финский язык был гораздо более распространен, чем теперь. Гвардейцы по-прежнему любили своего монарха и поэтому злобствовали все сильнее. Удары в дверь сыпались безостановочно, слившись в один сплошной гул. Потом разом все стихло: и песня, и удары. В доте стало тихо, как в каменном склепе. Неподалеку были слышны выстрелы, лязг холодного оружия, ругань и одинокое Петькино «Ур-а-а!».
Отряд спешил на подмогу товарищу.


* * *

Из-за излучины берега показались первые бойцы отряда, полуодетые, кто в чем, но все при оружии.
Англичане истощили запасы в подсумках на огонь по одинокой крепости, и сражение перешло в рукопашную схватку. Люди бились с королевскими гвардейцами, живыми мертвецами Ее Величества. Штыки и приклады не могли противостоять богатырскому оружию.
Богатыри, как всегда, бились вместе. На троих у них было три меча, кольчуга, шлем, щит и две пары портов. Алеша Попович примчался в бой последним, непонятно откуда и в чем мать родила, но с мечом и щитом. Богатыри быстро сориентировались и встали боевой тройкой. Алеша стоял спереди, прикрывая себя и грудь Муромца щитом. Илья же, с мечом в одной руке и подобранным офицерским палашом в другой, разил врагов налево и направо. Добрыня в кольчуге до колен и с двуручным мечом прикрывал им тыл. Шестирукая легкобронированная боевая единица совершила круг почета вокруг дота. После этой солдатокосилки делать уже было нечего.
Подходы к бетонной огневой точке были завалены телами сраженных врагов. Мечи богатырей и вилы подоспевшего Сусанина работали неутомимо.
Командира отряда нападение, как и всех остальных, тоже застало врасплох. Он примчался на берег в голубой десантной тельняшке, одном носке и трусах, о которых потом долго говорили в офицерском кафе. На командирских трусах была вышита одноглазая крыса с черной повязкой через всю морду. Она стояла на скейтборде с бутылкой водки в лапе. Когда Владимиров сломя голову прибежал к месту сражения, то у бегущих за ним создавалось впечатление, что двигается не ткань нижнего белья с искусным рисунком, а крыса мчится на скейтборде, периодически прикладываясь к бутылке, высоко запрокидывая острую мордочку. В руках командир сжимал немецкий автомат. На бегу он расстрелял единственный магазин, и теперь орудовал шмайссером, как железной дубинкой, держа его за ствол. За Владимировым приглядывал Скуратов, ловко орудуя надежным боевым посохом, окованным железом. Малюта парировал выпад рослого гвардейца, когда тот попытался размозжить прикладом ружья голову командиру. Приклад скользнул по посоху и зацепил по касательной бравого десантника. В голове, приученной колоть кирпичи, загудело, зашумело с новой силой. «Когда же меня отпустит!» – с досадой подумал Владимиров, сразу вспомнив обед у подводников.
Английский барабанщик бил отход, яростно колотя в барабан, словно заколачивая гвозди. Оставляя поверженных, англичане отступали под барабанную дробь. Но было поздно отступать, да и некуда. Ощетинившись ежиком штыков, разрозненные группы гвардейцев строились в каре вокруг знаменосца и барабанщика. Собираясь принять свой последний бой, англичане занимали позицию для обороны.
На песчаную дюну, возвышавшуюся над берегом, вскарабкался Задов с пулеметом наперевес. От него не отставал второй номер расчета – Петька с запасными дисками. Лева раздвинул сошки на конце ствола, устанавливая пулемет. Вжав приклад в плечо, он, примериваясь, повел стволом и открыл огонь, не дожидаясь, пока враг перегруппируется. Свинец обильно поливал остатки неприятеля. Лева расстреливал пулеметный диск одной длинной очередью. Во вражеских шеренгах выкашивало целые ряды, но они только теснее смыкались вокруг развернутого знамени с оскалившимся бульдогом. Скоро от вражеского десанта осталась лишь жалкая кучка. Бойцы отряда не спешили к ним приближаться. Они видели, что Лева вошел в раж, и обоснованно опасались попасть под его огонь. Петруха еле успевал подавать новые диски. Наконец среди груды тел одиноко остались стоять высоченный знаменосец и маленький барабанщик, выбивающий дробь.
– Может, вступим в переговоры? – робко спросил Петруха.
– Один момент, – раздраженно отозвался Задов. Он никак не мог попасть новым диском в защелку затвора.
Петька истолковал ответ по-своему. Он достал из кармана галифе скомканный носовой платок, имевший в лучшие времена белый цвет, и попытался разгладить его на коленке.
«Клац!» – щелкнул пулеметный диск, вставая на место. Лева передернул затвор и короткой очередью скосил двух последних королевских гвардейцев. Барабанщик плашмя упал на песок. На него рухнул знаменосец, так и не выпустив стяга из рук. Казалось, он хотел закрыть маленького товарища своим телом. Барабан откатился в сторону и остановился, наткнувшись на лежащее рядом тело.
– О чем переговорить с ними хотел? Они же интервенты! Я их еще по Одессе помню. Антанта! Ничего путного не скажут, а если есть какие-то вопросы – спроси у Скуратова. Малюта все знает! – сказал Задов и, подхватив пулемет, начал спускаться вниз с песчаной дюны. Петька молча спрятал платок обратно в карман.
Под шумок Алеша Попович пятился с пляжа, прикрываясь щитом. Спиной к товарищам он не собирался поворачиваться ни за какие коврижки, опасаясь услышать: «Смотрите! Вот почему Алеша наш – Попович!» Битва битвой, а позубоскалить момента не упустят. Хорошо, Задов как прирос к пулемету – строчит с песчаной дюны, не оборачивается.
Берег моря сплошь краснел солдатскими и офицерскими мундирами пропавшего и так неожиданно объявившегося батальона. Небо становилось утренним, светлым и чистым, хотя солнце еще только поднималось из-за горизонта. Когда первые лучи осторожно коснулись берега, тела вражеских солдат на глазах начали истлевать, обращаясь в прах. Над ними закурились призрачные дымки, смешиваясь с мягким туманом, уползающим в море. Скоро на берегу остались только клочки формы, исковерканное оружие, пушки на допотопных лафетах, знамя и барабан. Еще о ночной атаке в полнолуние напоминала десантная баржа, уцелевшая после торпедной атаки подводников. Она сиротливо стояла на мелководье, уткнувшись носом в берег.
На песчаном пляже стояла тишина. Ее нарушил громкий крик: «Товарищи! Начинаем субботник по очистке берега от мусора!» На уцелевшей балке дота стоял заместитель командира по высокому моральному духу. В отличие от остальных, Баранов был полностью одет. Он успел сложить из тел вражеских солдат кучу у бетонной стены и, шагая по головам, пока они не рассыпались в прах, залез на огневую точку. Приложив ладонь козырьком к глазам, он осматривал загаженный пляж. Сусанин делал зарубки на черенке вил подобранным с песка обломком штыка. Остальные тоже слонялись без дела. Личный состав срочно надо было занять чем-то полезным.
Далеко от берега из воды высунулась труба перископа. Металлический изгиб медленно поворачивался, высматривая, что творится на берегу. Когда перископ развернулся в сторону бункера с Барановым наверху, то тотчас же испуганно исчез в море, оставив на поверхности стайку пузырьков.
– А где Маннергейм? – громко спросил Ермак, озираясь по сторонам. – Что-то я не вижу нашего барона.
Все бросились к доту, бетонные стены которого пестрели свежими выбоинами от пуль и осколков ядер. Бронезаслонки на амбразурах были плотно опущены. Дверь заперта изнутри.
Садко, переложив топор в левую руку, нажал на бронедверь плечом. Бесполезно, она ни на миллиметр не приоткрылась. Гусляр произнес:
– Закрыто изнутри. Маннергейм должен быть там.
– По-о-сторонись! – прогудел Илья. Он вместе с Добрыней уперся плечами в бронированную дверь, закрывающую проход в бетонную крепость.
С обратной стороны, как черви из земли, поползли крепежные болты. Мгновение – и засов с грохотом упал. Богатыри ввалились внутрь. Илья медленно снял шлем и, широко перекрестившись, произнес:
– Погиб наш герой!
– Помер, как и хотел: с неразлучной саблей в руках, – вторил ему Добрыня.
На ковре из желтых гильз, полностью устлавшем пол крепости, лежал барон. Голова его была неестественно вывернута. В руке он по-прежнему крепко сжимал саблю. Рядом валялась пустая канистра.
– Позвольте! Дайте пройти! – проговорил Дуров, протискиваясь в маленькую крепость.
Он склонился над Маннергеймом и, подняв его безвольную руку, пощупал пульс… Затем выпрямился, снял фуражку и скорбно сказал:
– Если его завтра не опохмелить, точно помрет! Раз, Два-а… Взяли!
Богатыри осторожно подняли Маннергейма и понесли в расположение отряда. Они несли его аккуратно, но быстро. Субботники они не любили. За ними поспешил Дуров. Пострадавшему был нужен квалифицированный уход, а за богатырями нужен глаз да глаз. К реанимационным процедурам они могли приступить немедленно.
Автомат Дурова, прислоненный к стене бункера, тут же сцапал Нестеров. Авиатор питал нездоровую тягу к автоматическому оружию. Из-за этого в отряде был постоянный и ничем не обоснованный перерасход боеприпасов. Естественно, кроме нагана и шашки, летчику больше ничего не доверяли. Нестерову же приходилось Использовать любую возможность, чтобы удовлетворить свою страсть к скорострельному оружию.
Пляж убрали быстро. Красные мундиры, высокие медвежьи шапки, прочую форму и оружие побросали в десантную баржу. Последними в нее закатили по сходням пушки. Уборкой берега руководил Баранов, покрикивая с крыши.
Штабс-капитан Нестеров поджег деревянное судно без спичек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43