– Слышишь, бурундуки заговорили? По всей тайге. К дождю, – сказал Федор, подавая рюкзак.
На берегу, на поваленном дереве, сидел на задних лапках нахохлившийся полосатый бурундучок и время от времени трункал, не обращая внимания на людей. Росин давно уже, к неудовольствию Федора, наводил на бурундука фотоаппарат то с одной, то с другой стороны.
Лодку приходилось то поднимать над головой и протаскивать поверх сучьев, то проталкивать по земле в просвет под завалом, а то просто тащить на спине, обдирая о сучья лицо и руки. Росину к тому же надо было стараться не задевать за сучья фотоаппаратом.
Все на Федоре было уже не один сезон ношено. И эти посеревшие от дождей брюки, и эта линялая, примявшаяся по костям рубаха. Только бродни совсем новые. И он вроде жалел их, старался получше выбирать дорогу.
…За тучами не видно, село ли солнце. Но по сгустившемуся в тайге сумраку чувствовалось: пора готовиться к ночлегу.
Небо изредка освещали молнии. Погромыхивал гром.
– На нас туча накатывается. – Федор покосился на небо и туже натянул брезент на остов шалаша.
Росин сел на валежину. Как обычно, в последнее время по вечерам было немножко грустно. «Вернусь из тайги, напишу отчет и обязательно, хотя бы денька на два, в Москву, к Оле… А потом снова в урманы можно…»
Молнии сверкали все чаще, ярче и ближе – то трещиной, то разветвленным корнем, то сплошной вспышкой. Грохот – даже в ушах звенело. Вдруг в самой толще тучи вспыхнул слепящий зелено-белый огонь. Через мгновение погас, но туча еще горела каким-то жутким, фосфорическим зеленым светом.
Ударили по брезенту упругие струи дождя. С новой силой рвали ночь синеватые вспышки. Деревья, протока, трава высвечивались из кромешной тьмы, видениями незнакомого мира.
Ветер метался в вершинах. То тут, то там раздавался треск ломающихся стволов, шум падающих деревьев.
– С таким ветром дождь недолго будет, – проговорил Федор, удобнее укладываясь в шалаше.
Росин лежал на ворохе травы и слушал, как гибли деревья. Но усталость взяла свое… И вскоре он уже не слышал ни шума ветра, ни треска ломающихся стволов, ни громовых раскатов…
Среди ночи разбудил Федор:
– Гарью что-то пахнет.
Путаясь в брезенте, вслед за Федором Росин выбрался из шалаша. Одна сторона неба была озарена густо-красным заревом.
– Ну и подыхает.
– И тайга горит. На нашей речке, однако, откуда вчера свернули. Вечор там пуще, чем тут, сверкало… И насверкало… Сюда бы огонь не повернул.
– Мы же на реке. Чего бояться?
– Ишь ты, река! Тут на обоих берегах хватишь лиха.
– Да от нас до пожара километров тридцать.
– Меньше, однако. Да хоть бы и так. А верховой пожар в ночь до двухсот верст проходит. От него и зверь уйти не может, хоть загодя чует, белки на лету горят… Однако ветер от нас заворачивает. Иди досыпать.
Федор угрюмо смотрел на колышущееся зарево. Гибла тайга, и он бессилен был помочь ей. Он хорошо знал те места, и для него пожар был личным горем.
…Росину казалось – только положил голову на охапку травы, а Федор уже тормошил:
– Вставай. Светло.
Под мокрым брезентом не хотелось даже шевелиться, но надо вставать.
Утренний туман курился над речкой. Росин укладывал в лодку снятый с остова брезент, Федор нес к ней мешок и ружья.
– Смотри-ка, – прошептал Федор, глазами показывая на ту сторону протока. Там, среди поднявшейся травы, лосиха лизала большеухого рыжего лосенка. Он неуклюже расставил длинные, еще непослушные ноги. Увидев людей, лосиха подтолкнула его мордой и потихоньку, чтобы не отстал, побежала в заросли ивняка. Росин пожалел, что еще мало света, нельзя фотографировать.
Над сонной водой застучали топоры.
– Прибавила, паря, гроза работы. Гляди, по реке сколько свежих деревьев за ночь подвалила.
– Ничего, пробьемся.
Над головой прошумели мощные крылья. Неподалеку, на вершину кедра, сел глухарь. Росин потянулся за ружьем.
– Обожди, рано, – остановил Федор, хотя до кедра было не больше сорока шагов. Неторопливо протолкал лодку к самому кедру.
Глухарь вытягивал шею, ворочал головой и смотрел вниз. Ни тени страха, только любопытство.
– Почто не стреляешь? – удивился Федор, глядя, как Росин, поцелившись, опустил ружье.
– Это не охота. Все равно что домашнего петуха пристрелить. Никакого интереса. Ведь мясо есть пока.
– Да уж можно бы и подзапастись.
– Такого через завалы таскать не согласишься.
Росин замахнулся на глухаря и свистнул.
Ко, ко, ко! – тревожно заклокотал глухарь и переступил на ветке. Ветка закачалась, глухарь потерял равновесие, замахал крыльями, но не удержался и полетел.
– Ну и в дебри ты меня завел. Глухаря не прогонишь, пока сам не свалится.
Вдруг Росин махнул ружьем и, кажется, не успел даже приложить к плечу, а раздались два быстрых выстрела. Федор краем глаза видел: что-то мелькнуло над головой.
– Давай к берегу, – сказал Росин. Быстро выскочил и вскоре принес из ивняка пару маленьких чирков-свистунков.
– Ловко, паря! Мастер стрелять. Я в тумане и усмотреть не успел.
– Вот этих легче таскать. Да они и вкуснее.
Кедрач отступил, и в низине, как засыпанные снегом, показались заросли черемухи. Не сломлена ни одна ветка. Только для себя цветет тут черемуха. Все заливал пьянящий запах, особенный, смешанный с запахом кедров.
Но дальше опять сдвинули берега, и опять в протоке хаос мертвых деревьев.
Руки уже привычными движениями то вынимали из лодки вещи, то снова укладывали.
Только на редких болотах отдых. Уж там ни завала, плыви да плыви, смотри, как перелетают с места на место утки, как бегают по мелкой воде кулички, как солнце дробится в ряби болотных окон.
Но не каждый день попадались болота, и потому под вечер обычно не держали ноги.
Едва только останавливались на привал, Федор уже собирал хворост, обламывал тонкие веточки с засохших еловых лап, клал их под хворост и с первой спички разжигал костер. Огонь тут же охватывал сухие ветки, и, пока Росин развязал мешок с продуктами, у Федора уже пылал жаркий, почти без дыма, костер. Котелок всегда висел там, где было как раз столько жара, чтобы в нем хорошо кипело, но не переливалось через край. Готовил Федор мастерски: и быстро, и, главное, уж очень вкусно. Дымилась уха из окуньков, которых Федор таскал прямо из-под берега, шумел чай, заваренный погуще, чтобы не пах древесной прелью.
Потом упругая постель из веток, и ночью приятный сюрприз: увидели, как напротив, в речке, купались выдрята. Они ныряли, кувыркались в воде, ловили один другого за хвост, ловили свои хвосты. Наигравшись, начинали свистеть, призывая мать. Выдра накормила их рыбой, и выдрята пропали под берегом: ушли спать. А выдра бесшумно вылезла из воды и принялась кататься в траве. Каталась она довольно долго, а потом старательно вылизывала шерсть.
Теперь проток с каждым днем становился уже. Над головой сцепились ветки ивняка, растущего на обоих берегах. Лодка плыла, как в зеленом тоннеле.
Поперек протока, почти касаясь воды, лежало толстое бревно. Федор направил лодку к берегу и вылез. Вылез и Росин, собираясь разгружать лодку.
– Подожди, – остановил его Федор, – сейчас подниму, а ты протолкни долбленку.
– Это бревно поднимешь? – удивился Росин. Не отвечая, Федор взялся за комель и медленно выпрямился, приподняв бревно. Росин торопливо протолкнул лодку Федор там же медленно опустил бревно на место. Росин подошел к бревну и тоже попробовал поднять. Куда там! Даже не шелохнулось. А ведь в институте с нормой третьего разряда по штанге справлялся без всяких тренировок.
Вскоре не стало и тоннеля. Проток обмелел, и посреди него кустарник рос так же буйно, как по берегам. Лодку тянули бечевой. Росин грудью напирал на веревочную лямку, а Федор лез впереди, прорубая узкий проход в ивняке. Поперек протянулся довольно толстый сук. Федор поднял руку, без всякого усилия повернул его. Крепкий сук хрустнул, как будто тонкая хворостина.
Под водой то и дело попадались трясины, ямы. Провалившись в одну, Федор чуть не утопил топор.
– Давай лучше стороной, посуху потянем.
Но и тут не легче: заросли старого тростника, малинника, молодой крапивы. Заросшие мхом, перепутанные поседевшими травами буреломы и здесь вставали поперек пути. От пота саднило глаза, горели натертые грудь и плечи.
Федор предложил:
– Отдохнем малость.
Росин сел на нос лодки и, как всегда в свободные минуты, достал блокнот.
Федор сидел, привалившись спиной к валежине, и смотрел на заросшего щетиной Росина.
– Что ты все пишешь?
– Места здесь хорошие. Записываю, что бобров на вашей речке поселить можно: ивняка по берегам много, осинника. Берега в большинстве случаев для нор пригодны. И ондатра тут приживется: заросших стариц, озер много. В общем, пока до Дикого урмана доберемся, два попутных обследования сделаю: под выпуск бобров и ондатры.
Со лба на блокнот упали капельки пота. «Да, – подумал Федор, – эту работу только за деньги не сделаешь. Еще шибко тайгу уважать надо».
– Вставай, однако. Нужно по большой воде обернуться, а то ведь ни проплыть, ни пройти будет.

Глава 4

Федор обернулся, приподнял руку.
– Тише…
– Что?
– Конец, отмаялись! Слышишь, чайки кричат? На озере. Тут их два: одно поменьше, другое большое, Щучьим прозвано. За Щучьим и Дикий урман.
И вот наконец лодчонка, добела истертая о траву и стволы деревьев, легко заскользила по чистой воде. Теперь работа веслом казалась уж слишком легкой. Долбленка быстро пересекла маленькое озерцо, прошла проток и заскользила по свинцово-серой воде Щучьего озера.
– Ишь вода-то, как в ложке, не шелохнется, – сказал Федор.
На залитых солнцем берегах желтыми сережками цвела ива. Издали казалось, что это и не кусты, а высокие стога.
Вспугнутые лодкой утки, чуть пролетев, тут же плюхались на воду и как ни в чем не бывало продолжали заниматься своими утиными делами. Красноголовые нырки подпускали почти вплотную. Фотографируя их, Росин израсходовал не одну пленку.
– Сюда бы наших подмосковных охотников. Они бы приучили их к порядку! – Росин засмеялся, провожая взглядом чирка, взлетевшего почти из-под весла.
Федор положил весло и достал из котомки небольшую дощечку с намотанным на нее прочным пеньковым шпагатом. Шпагат, чуть ли не с карандаш толщиной, оказался леской. На конце ее блестели самодельная блесна и крючок. Казалось, такая приманка не поместится ни в одной щучьей пасти. Но блесна и крючок были отшлифованы о траву и воду. Видно, владелец уже не один год пользовался ими.
– Эту еще ни одна щука не обрывала, – довольно за метил Федор, увидев, с каким изумлением Росин рассматривает леску.
Блесна сверкнула желтой медью и скрылась в воде позади лодки.
Федор взял леску в зубы, перекинул за ухо и снова принялся грести.
Кое-где по озеру зеленели пучки молоденького тростника. Глубина под лодкой была вряд ли больше полутора метров, но длинный кол не доставал дна, легко уходя в толстый слой жидкого ила.
– Рыбы тут – как в садке, – не выпуская из зубов лески, проговорил Федор. – Тут ее только птицы ловят.
Федор хотел сказать еще что-то, но леску сорвало с уха, он бросил весло и, быстро перебирая руками, стал подтягивать добычу к лодке. Рыба упорно сопротивлялась, но Федор, не обращая внимания на рывки, тянул леску, благо надеялся на прочность снасти. Всплеснув водой, в лодку ввалилась большая зеленая щука. В ней было никак не меньше пяти килограммов. Она шевелила жабрами и разевала зубастую пасть, стараясь освободиться от крючка. Федор потянулся было к блесне, но тут же отпрянул: щука бешено забилась, подпрыгивая и ударяя хвостом по борту. Только удар веслом заставил ее затихнуть.
Росин достал небольшую рулетку, смерил щуку. Потом в маленький пакетик положил несколько чешуек и сделал пометку в блокноте.
– Почто тебе это? – заинтересовался Федор.
– Димка просил. Я тебе говорил – ихтиолог. Для него и меряю. А по чешуе он возраст определит.
Блесна снова играла позади лодки. Раззадоренный быстрой удачей, Росин не спускал глаз с лески. Но она свободно тащилась за лодкой, только изредка напрасно настораживала, цепляясь за траву.
Скоро не стало и этих слабых рывков – лодка вышла на глубину. Тут уже не было ни торчащих из воды тростников, ни камышей. Перед глазами только зеленоватая вода большого озера. А дальше, у самого горизонта, темно-синяя полоса леса.
– Вот это и есть Дикий урман, – сказал Федор. – Теперь, пожалуй, скоро не возьмет: далече от берега. – Он накрепко привязал леску к лодке и взялся за весло.
Над озером, высматривая добычу, летела скопа. Кричали и кружились чайки. Маленькие острокрылые крачки держались ближе к берегу. Заметив рыбешку, они с разлету бросались вниз, бесстрашно врезаясь головой в воду. Одна за другой проносились парочки уток.
– Ишь, крылья звенят, как колокольцы. Гоголи. – Федор проводил глазами утиную стайку.
Все дальше один берег, все ближе другой. Росин и Федор уже хорошо видели полосу тростников, обрамлявшую берег возле урмана. У этой полосы плавали и взлетали утки. Птиц почти не было видно, только блестящие на солнце круги воды указывали место, где они поднимались или садились… Но вот круги стали едва заметны: темное грозовое облако закрыло солнце. Над озером, нагоняя рябь, потянул легкий, но уверенный ветерок.
– Вовремя успели, – сказал Федор. – Теперь до большой волны в тростник забьемся. Только подналечь надо. Ишь, облако настоялось. Давненько на него посматриваю. Будет…
Он не договорил. Долбленку резко дернуло в сторону. Федор бросил весло и схватился за гудящую леску.
– Правь леской! Такого черта скоро не возьмешь! На крючке была какая-то очень крупная рыба. Леска стремительно резала воду, металась из стороны в сторону. Росин, изо всех сил налегая на весло, едва успевал смягчить рывки.
– Не леска – веревка, а того и глади, лопнет! – кричал он Федору.
То слева, то справа рассекала леска воду. Но вот натянулась впереди и так потащила лодку, что вода закипела у носа.
– Вот это штука! Вот кого бы тебе измерить, – говорил Федор, удерживая снасть обеими руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21