Мне нужно было время, что
бы перенестись с полей Франции в этот нарядный от света и опьяняюще пахн
ущий край.
В такие минуты он казался мне особенно чуждым Ц лакированным и одноврем
енно тоскливым.
С некоторых пор у меня появилось ощущение, что этот край чем-то грозит мне
. Угрозу эту я особенно ясно чувствовал во время закатов. Тогда в жаркую ду
хоту впивались, как острые когти, струйки холодного воздуха и вызывали л
егкий озноб.
Я восторгался книгой Барбюса, особенно последними страницами, где приро
сшие к земле солдаты говорят о великой справедливости. Имя Либкнехта нео
жиданно вспыхивает в разговоре как реальная и близкая надежда на пришес
твие новых времен.
Каждый раз, доходя до этого места, я испытывал глухое волнение и почему-то
начинал думать о себе: двигаюсь ли я вперед пли погружаюсь в оцепенение. С
удя по тому, что я сам задавал себе этот вопрос, я был еще жив. Это меня успок
аивало.

Заколоченный дом

Вдоль сухумской набережной тянулись тогда темноватые и низкие духаны с
удивительными названиями: «Зеленая скумбрия», «Завтрак на ходу», «Отдых
людям», «Царица Тамара», «Остановись, голубчик».
В каждом духане висело на стене напечатанное крупным шрифтом объявлени
е: «Кредит никому!» Только в одном из духанов это неумолимое предупрежде
ние было выражено более вежливо: «Кредит портит отношения».
В окне парикмахерской тоже была своя вывеска:
«В кредит не освежаем».
Объявления о кредите висели повсюду, даже около уличных шашлычников. Они
готовили шашлыки на замысловатых сооружениях: к железному стержню были
припаяны одна над другой продырявленные жестяные сковородки. На них кла
ли по отдельности куски баранины, помидоры и нарезанный лук. Под сковоро
дками наваливали гору пылающих углей, медленно вращали стержень, и шашлы
ки жарились, вертясь, в горячем соку лука, лопнувших помидор, в собственно
м жиру и распространяли по Сухуму жестокий чад. Временами этот чад был сл
ышен даже на рейде. От него першило в горле.
Объявления о кредите были только живописной подробностью сухумской жи
зни. На самом деле во всех духанах посетители и пили и ели в кредит еще со в
ремен царицы Тамары. Попытка расплатиться тут же вызывала у духанщиков п
олное недоумение. Поэтому было совершенно непонятно, кто придумал этот л
озунг и заклеил объявлениями о кредите весь Сухум.
Крикливые бородатые водоносы бродили по набережной с маленькими, увиты
ми плющом бочонками с холодной водой. У каждого водоноса тоже висела на б
очонке табличка с предупреждением о кредите. Даже чистильщики сапог веш
али эту табличку около своих нарядных ящиков.
Каждый чистильщик украшал свой ящик открытками, колокольчиками и портр
етами то Венизелоса, то католикоса Армении, в зависимости от национально
сти чистильщика.
Чистильщики делились на стариков и мальчишек. Людей средних лет между ни
ми не было.
По утрам сухумцев будил отчаянный барабанный стук щеток по ящикам. Это м
альчишки-чистильщики занимали свои посты и лихо отщелкивали щетками та
кт популярной в то время песенки: «По улицам ходила большая крокодила! Он
а совсем голодная была». Старики только укоризненно качали головами.
Среди стариков был древний курд, своего рода патриарх чистильщиков. Гово
рили, что он уже тридцать лет сидит на одном и том же месте около пристани.
Огромные щетки мягко ходили в его руках. Глянец старик наводил одним неб
режным мановением красной бархотки.
Все относились к этому курду с большим уважением. Даже капитан «Пестеля»
здоровался с ним за руку.
И вот этому старику привелось сыграть жестокую роль в истории с заколоче
нным домом Ц тем домом, что стоял в непосредственной близости от усадьб
ы Генриетты Францевны.
Старушка рассказала мне историю этого дома. В Сухуме враждовали два рода
. Вражда эта окончилась тем, что в одном роду остался в живых единственный
мужчина Ц сосед Генриетты Францевны. В 1900 году этот человек, чтобы спасти
сь от неминуемой смерти, бежал с женой в Турцию.
Такие случаи не всегда спасали людей. На памяти Генриетты Францевны был
пример, когда человека, бежавшего от кровной мести, разыскали даже в Амер
ике и там застрелили.
Семья, враждовавшая с соседом Генриетты Францевны, сбежавшим в Турцию, в
скоре переехала из Сухума в аул Цебельду, и месть, не получая свежей пищи,
погасла.
По абхазским поверьям, дом, где была кровная месть, считался проклятым. Ег
о обычно заколачивали, и никто не хотел в нем селиться.
«Проклятые» дома постепенно разрушались от старости. Тогда их сносили.

После рассказа Генриетты Францевны я несколько иначе стал смотреть на э
тот заколоченный дом. Я начал замечать в нем зловещие черты.
На чердаке во множестве жили (или, вернее, спали вниз головой) летучие мыши
. По вечерам они просыпались и носились у самого лица, качаясь и попискива
я. На деревянных стенах дома светились трухлявые сучки. Они были похожи н
а злорадные зеленые глаза. И день, и ночь жуки-древоточцы прилежно грызли
деревянные стены дома. Очевидно, дом вскоре должен был рухнуть.
Однажды я задержался в городе. Из Абсоюза я зашел в редакцию маленькой су
хумской газеты и там написал короткую горячую статью против кровной мес
ти. Редактор, читая ее, только чмокал языком.
Ц Нельзя печатать, Ц сказал он наконец и хлопнул по рукописи ладонью.
Ц Понимаешь, кацо, невозможно так неожиданно отнимать у людей их привыч
ки. Надо действовать дипломатично. Тысячи лет они резали друг друга, кацо,
Ц и вдруг запрещение! Ты мне не веришь, кацо, но клянусь своей дочерью, что
автора этой статьи немедленно убьют на пороге редакции. Ты понимаешь, чт
о я, как редактор, не могу этого допустить.
Ничего не добившись от редактора, я ушел. Я оставил его в состоянии унылог
о размышления. Он морщил лоб и тер синим карандашом за ухом.
За окнами шевелились от ветра кусты лавров.
Я пошел домой. Шел я всегда медленно и глубоко дышал, Ц никак не мог привы
кнуть к терпким запахам здешней ночи.
На повороте к своему дому я остановился.
Остановился я оттого, что скала, мимо которой я всегда проходил в темноте,
притрагиваясь к ней рукой, чтобы не сбиться с пути и не сорваться в обрыв,
была освещена огнем керосиновой лампы.
Я поднял глаза.
Заколоченный дом был открыт, все доски с окон и дверей сорваны, а комнаты с
веркали от огня ламп. Кто-то, очевидно приезжий, пренебрег абхазскими суе
вериями и смело раскупорил дом.
Около калитки стояла Генриетта Францевна. Она схватила меня за руку и, за
дыхаясь, сказала:
Ц Скорей! Плю вит! Плю вит! Пожалуйста!
Она дрожала, и голос у нее срывался.
Ц Что случилось? Ц спросил я испуганно.
Ц Скорей! Ц громким шепотом повторила она, покачнулась и схватилась за
забор. Ц Господи, какое несчастье! Бегите скорей, я вас умоляю!
Ц Куда? Ц спросил я, совершенно сбитый с толку.
Ц Он вернулся из Турции, Ц громко сказала Генриетта Францевна. И мне ст
ало страшно, оттого что она дрожала все сильнее. Я подумал, что у нее начин
ается истерический припадок. Ц Он вернулся сегодня днем из Турции, Ц яс
но и громко повторила она. Ц Скорее бегите в милицию и скажите там, что он
вернулся. Его зовут Чачба. Господи, какое несчастье!
Я, ошеломленный, ничего толком не понимая, почти бегом спустился с горы Че
рнявского.
Во дворе милиции на низеньком столе при свете фонаря «летучая мышь» три
милиционера играли в нарды. Под забором громко жевали оседланные поджар
ые лошади, привязанные к пальмам.
Милиционеры были так увлечены игрой, что даже не взглянули на меня. Я подо
шел и сказал им, что сегодня вернулся из Турции некий Чачба и поселился в з
аколоченном доме на горе Чернявского.
Я не успел договорить. Милиционеры вскочили и бросились к оседланным лош
адям. Они что-то гортанно кричали высунувшемуся из окна дежурному и торо
пливо отвязывали коней. Потом они вскочили в седла и умчались с бешеным т
опотом на гору Чернявского. Снопы искр летели из-под подков лошадей. Ночь
вдруг запахла порохом и кровью.
Я бросился бегом за милиционерами. Но на полпути к горе Чернявского они т
ак же бешено проскакали мимо меня, возвращаясь в город. Я едва успел спрыг
нуть в придорожную канаву.
Проклятый дом был все так же ярко освещен. Лампы коптили.
На террасе около лестницы лежал, раскинув руки, седой человек с добрым ли
цом. Из его простреленной груди еще стекала кровь и глухо и медленно капа
ла со ступеньки на ступеньку.
Рядом с убитым сидела на полу пожилая красивая женщина. Она прижимала к г
руди мальчика лет пяти и смотрела прямо перед собой. Подходя, я пересек ли
нию ее неподвижного взгляда и содрогнулся Ц такой исступленной ненави
сти я никогда еще не видел в глазах людей.
Было ясно, что эта женщина пошлет этого маленького мальчика, как только о
н подрастет, мстить за отца. И ничто в мире не сможет смягчить ее сердце и з
аставить отказаться от кровопролития.
Генриетта Францевна была права, когда торопила меня. Милиционеры опозда
ли.
Через несколько дней, когда женщина с мальчиком исчезла (говорили, что он
а, боясь за сына, бежала в Ростов-на-Дону), все, наконец, выяснилось.
Чачба вернулся на турецком грузовом пароходе из Трапезунда. На пристани
его сразу же узнал старый курд Ц чистильщик сапог. Он пристально посмот
рел на Чачбу и медленно поднял ладонь ко лбу.
Чачба почистил у курда сапоги. От радости, что спустя двадцать с лишним ле
т он вернулся на родину, Чачба без умолку говорил с чистильщиком. Говорил,
что вот прошла война и революция и теперь в Абхазии, наверное, все изменил
ось. Никто никого не убивает из мести, люди поумнели и живут счастливо и др
ужно.
Чистильщик неохотно поддакивал и все поглядывал по сторонам. Но Чачба бы
л счастлив и не заметил ни хмурости чистильщика, ни его бегающих глаз.
Как только Чачба погрузил свои вещи на арбу и уехал на гору Чернявского, ч
истильщик неторопливо пошел на базар. Там было в те времена много извили
стых дворов-лабиринтов, где можно было заблудиться в нескольких шагах о
т выхода на улицу.
То было нагромождение дощатых конур и бесчисленных маленьких сараев, гд
е со свистом шипели примусы, стучали молотками сапожники, ревели, изрыга
я синее пламя, паяльные лампы, варился густой турецкий кофе, шлепали и при
липали к столам засаленные карты, кричали простоволосые женщины, обвиня
я во всех смертных грехах ленивых и пренебрежительных мужей, клекотали,
как старые орлы, старцы в обмотках и солдатских бутсах, и вдруг через весь
этот базарный беспорядок и крик проходил, колеблясь на стянутых кожаным
и чулками ногах, статный красавец в черкеске с откидными рукавами и томн
ым головокружительным взглядом.
Курд дождался такого красавца и что-то шепнул ему.
Ц Хорошо, батоно! Ц ответил ему вполголоса красавец. Ц Ты получишь зав
тра свои сто лир.
Красавец повел по сторонам глазами с поволокой, сжал сухощавыми коричне
выми пальцами рукоять кинжала и, как дикая кошка, бесшумно, на мягких нога
х выскочил на улицу.
Через десять минут он уже скакал, пригнувшись к луке седла, в аул Цебельду
, чтобы привезти обитателям одного из цебельдинских домов ошеломительн
ую весть о возвращении в Абхазию неотмщенного врага Чачбы.
Тотчас два всадника помчались из Цебельды в Сухум к заколоченному дому н
а горе Чернявского.
Горяча коней и держа наготове обрезы, они вызвали на террасу Чачбу. Он выш
ел безоружный, протянул обе руки прошлым врагам и так и упал, убитый напов
ал, с протянутыми для примирения старыми и добрыми руками.
Убийц, конечно, не нашли. Они ускакали в Сванетию, а туда в те времена могли
проникнуть только вооруженные отряды.
Через несколько дней кто-то поджег проклятый дом. Случилось это утром, а к
полудню дом сгорел дотла. Ветра не было. Весь огонь уходил к небу, не броса
ясь по сторонам. Несколько дней у нас пахло пожарищем, но вскоре эта гарь с
менилась обычным крепким запахом азалий,

Мальпост

Этот первый случай кровной мести, который я видел воочию, вскоре соедини
лся со вторым. В памяти эти два случая сохранились рядом и как бы слились.
Поэтому я и пишу о них без временного разрыва.
От Сухума до Нового Афона ходили в то время так называемые «мальпосты». Э
то было единственное средство сообщения с Афонским монастырем.
До войны по кавказскому побережью ходили еще и дилижансы.
Дилижанс представлял собой громоздкую карету (проще говоря, колымагу). В
нее запрягали четверку лошадей. Пассажиры тесно сидели внутри колымаги
и на ее крыше Ц «империале».
Кроме того, в дилижансе было устроено два сидячих места снаружи, на запят
ках. Там были приделаны маленькие железные сиденья, но без подпорки для н
ог. Тут же были привинчены железные ручки, чтобы пассажиры могли держать
ся за них и не вылететь от толчков на дорогу.
Еще в детстве, в Киеве, я видел такие дилижансы. Они ходили в Житомир, были в
ыкрашены в желтый цвет, и на дверцах у них сияла медная накладная эмблема
почтового ведомства Ц два скрещенных почтовых рожка и две пересекающи
еся молнии. Очевидно, изображение молний указывало на участие электриче
ства в деле телеграфной связи.
Еще с тех лет, повитых туманом времени, я запомнил несчастные фигуры запя
точных пассажиров, трясущихся на жестких сиденьях.
Одной рукой они судорожно держались за железную ручку, а другой придержи
вали пыльный котелок или картуз. В глазах у них было тупое отчаяние. От нев
ыносимой тряски по булыжной мостовой в одежде у этих пассажиров все расс
тегивалось и развязывалось. Ни разу я не видел их без того, чтобы у них не б
олтались из-под брюк тесемки от кальсон и пиджаки не налезали горбом на г
олову.
Мы, мальчишки, были уверены, что на запятках ездят только шулера и маклаки
. Но, несмотря на невообразимые мучения, какие на наших глазах испытывали
эти пассажиры, мы им даже завидовали.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6