И вместе с тем я не могу удержаться, чтобы лишний раз не позавидовать капи
тану, за то, что он живет в Севастополе, и лишний раз не написать об этом кол
довском городе.

Пишу я это в Ялте. Пишу медленно, часто откладываю перо, и думаю, что на днях
я непременно поеду в Севастополь.
В Севастополе меня встретит знойная осень. В узкой тени от подпорных сте
н еще будет зеленеть пыльная трава. Я не знаю даже, как называется эта курч
авая скромная трава. Она довольствуется одной росой и героически перено
сит палящее севастопольское лето. К тому же она издает приятный слабый з
апах. Он напоминает запах перегоревших от солнца черных водорослей, кото
рыми бывают усеяны пустынные пляжи. Эти водоросли покрыты мельчайшими к
рупицами соли. Если растереть веточку такой водоросли пальцами, то она р
ассыплется в бурый порошок.
Сейчас над Севастополем нависла жара. Кажется, что кто-то невидимый осто
рожно налил ее во все севастопольские улицы и дворы до уровня черепичных
крыш. Под слоем этой тяжелой жары требовательно звенят в своих подземел
ьях цикады.
В Севастополе можно часами сидеть на Историческом бульваре, томясь от ду
хоты, и вдруг глубоко вздохнуть, когда нежданный ветер прорвется по неви
димому фарватеру среди стен, оград, памятников, остатков бастионов, куст
ов акации и ударит в лицо. Это спасет вас от обморочной слабости и напомни
т, что рядом за Корабельной стороной, за Братским кладбищем брызжет волн
ой Черное море.
Севастопольские бухты врезаны в ноздреватые берега, как в окаменелую гу
бку. На этом губчатом песчанике растут, вытягиваясь из щелей, слабые коло
ски, а иной раз и вылинявшие цветы величиной со спичечную головку. Очевид
но, в растительном мире их считают карликами. А может быть, детьми.
Я человек с длинной жизнью. Мне пришлось пережить почти все, что может слу
читься на свете с человеком того возраста, когда, по словам Есенина, «пора
уже в дорогу бренные пожитки собирать». И вот я завидую этим колоскам, пот
ому что дни, недели и месяцы они стоят над морем немыми свидетелями жизни.
И никто от них нe требует обязательного выражения своих чувств.
Мне даже кажется, что для них время движется медленнее, чем для нас, и они
Ц неподвижные Ц видят мир спокойнее и лучше, чем мы.
Что касается меня, то я всю жизнь переходил от непрерывной деятельности
к жажде того состояния, когда «студеный ключ, играя по оврагу и погружая ж
изнь в какой-то смутный сон, лепечет мне таинственную сагу про мирный кра
й, откуда льется он».
Да, иной раз я хотел испытать хотя бы ничтожную долю состояния, когда погр
ужаешься в какой-то смутный сон. Но я хорошо знал, что такое состояние тол
ько называется сном. На самом же деле оно наполнено плодоносным напряжен
ием.
Я завидовал колоскам. Перед ними медленно сменялись рассветы и полудни,
вечерние зори, белое качание теплоходов в шумящих водных далях, лучи сол
нца, бьющие из-за туч, мелкая роса, похожая на светящуюся манну, и звезды, по
добные большой росе.
Перед этими ничтожными травинками все время проходили разные мгновени
я жизни в их подлинном великолепии. И все это возвращалось каждый раз при
наступлении нового дня.
Но зависть быстро умирала, когда по ту сторону Южной бухты проносились в
сумерках и гасли в туннеле огни скорого поезда. Эти огни уводили от архаи
ческой мглы Херсонеса и Инкермана, от диких обрывов мыса Айя и Фиолента т
уда, на север, где, должно быть, уже сыпались, наполняя воздух горечью, желт
ые березовые листья.
Я думаю, что мир в равной степени достоин медленного плодотворного созер
цания и разумного и мощного действия. Созерцание Ц одна из основ творче
ства и любви к земле, в первую очередь к своей, отечественной.
Я вижу, что разговор о Севастополе начинает заводить меня слишком далеко
. Поэтому я обрываю его и перехожу к повествованию.
Знатоки литературы, не пишущие книг, утверждают, что повествованию нужна
железная последовательность. Пишущим книги остается только принять на
веру этот закон и постараться выполнить его.

Табачная республика

Когда «Пестель» стоял в Новороссийске, на город начал надвигаться норд-
ост Во время
плавания с командировочным заданием и удостоверением одесской газеты
«Моряк» из голодной Одессы в Сухум отец постоянно посылал в редакцию сво
и корреспонденции. Одна из них малоизвестна. Она ни разу не публиковалас
ь в книгах и не перепечатывалась в журналах и газетах, в «Моряке» опублик
ована 7 марта за подписью К. П-ский с весомой авторитетной пометкой: «От на
шего специального корреспондента из Новороссийска».
Статья заслуживает внимания, в ней еще дышит одесский «ильфо-пе-тровски
й» колорит. Во всяком случае при описании концертной бригады невольно вс
поминается небезызвестный автопробег с «Антилопой Гну».
Мое знакомство с подшивкой краевой газеты Черного, Азовского и Каспийск
ого морей в Одесской научной библиотеке, как я уже говорил, не прошло бесс
ледно.
ПАРОХОДНЫЕ КОНЦЕРТЫ
(Фрагменты очерка «Серебряные горы»)
Весь день стояли в Новороссийске Ц этой российской, измученной ве
чными норд-остами столице. Пассажиры бегут на базар Ц покупать дешевых
здесь копченых «рыбцов» и галеты. У деревянной пристани стоит американс
кий миноносец Ц «236», но к нему не подпускают на пушечный выстрел. Извозчи
к торгуется с вылощенным американским офицером Ц просит в город 300 тысяч
. Американец недоумевает и дает 200. Собирается толпа. Вечером срывается но
рд-ост и тяжело гремит над городом, сдувая с палубы последних пассажиров
в переполненную кают-компанию.
Здесь идет пароходный концерт. Почти на каждом пароходе вымо-жете
увидеть все одну и ту же компанию артистов, назначение которых сводится
к устройству на пароходах, в тесноте, среди больных, давки и детского плач
а Ц концертов. Эта труппа Ц столь же необходимая (по-видимому) и легальн
ая организация на пароходе, как и машинная команда, капитан, его помощник
и, матросы. Их возят бесплатно, они занимают каюты, дружат с наглой буфетно
й прислугой, напиваются, бегают в портах по «срочным делам» на базары иус
траивают «концерты в пользу голодающих» Ц смесь из скабрезных куплето
в, еврейских анекдотов и румынского оркестра из какого-то сухумского ду
хана. Голодающим,по словам существующей на пароходе специальной комисс
ии, концерты эти дают крайне мало, почти ничего. Простой сбор дал бы больше
.
Начинается концерт и стихают многочисленные картежники, которые
режутся в карты с утра до поздней ночи. В каюте шумно. Стоит веселый гогот.

Ц Даешь «советскую свадьбу»! Ц кричит группа военморов. Ц Даешь
«Абрашу»!
Жирный, невероятной толщины задыхающийся артист («жертва войны, ре
волюции и Поволжья» Ц по словам конферансье) поет о луне, о парочках и рас
тущих у кого-то рогах.
Ц Даешь «Машу»! Ц входят в азарт военморы. Ц Валяй, Вас
я, по-нашему, по-одесски.
Но совершенно неожиданно оркестр (скрипка, виолончель и контрабас)
фальшиво играет «Интернационал» и концерт кончается.
А норд-ост сотрясает палубу и ночь вся дрожит в ледяном холоде звез
дных лучей, в ясности зимней ночи.
. Появился первый признак этого бесноватого ветра: по горам протяну
лось облако, похожее на жгут грязной ваты. Сами же горы напоминали мертвы
х верблюдов с выпершими из-под пыльной шкуры ребрами.
Ватный жгут разворачивался, сползал с гор и нес с собой ветер. Надо было от
валивать, пока норд-ост не успел еще обрушиться на порт. Ветер уже злорадн
о подсвистывал в снастях и начисто выплескивал из луж беловатую воду.
«Пестель» снялся и полным ходом начал уходить в море, к югу. По свидетельс
тву моряков, норд-ост по мере удаления от Новороссийска быстро ослабева
ет и теряет свою разрушительную силу.
Нам удалось уйти от норд-оста.
Ночью я проснулся, увидел за иллюминатором в низком мраке озябшие огни Т
уапсе и снова уснул.
Засыпая, я думал, что, судя по началу, не стоит ждать от Кавказского побере
жья ничего особенного. Но утреннее мое пробуждение оказалось почти феер
ическим.
Я проснулся и долго лежал, не открывая глаз, ощущая у себя на лице чьи-то те
плые ладони. От них пахло цветущей мимозой.
Это был, конечно, утренний бриз. Он заполнил каюту, лениво бродил по ней и п
рикасался ко всему, что попадалось ему на пути, в том числе и к моим щекам.

Сквозь полусон я вспомнил, что вот уже пятый день не брился и наверняка ис
царапаю своей щетиной эти милые ладони. Мне стало стыдно, я решил тотчас п
обриться, и, должно быть, от этого окончательно проснулся.
Позванивала якорная цепь. С палубы доносились обычные портовые возглас
ы: «Вира, чертов банабак! Майна помалу!»
Наконец я открыл глаза. За иллюминатором блистало солнце, занявшее полов
ину неба и половину моря и как бы приблизившееся к земле. В его победоносн
ом свете качалась снаружи живая стена роскошной растительности.
На нее то тут, то там были брошены разноцветные мазки из киновари, чистейш
их белил и охры. Я закрыл глаза, помотал головой и, снова открыв глаза, убед
ился, что это не мазки масляной краски, а разбросанные по листве незнаком
ые цветы.
Ц «Что это? Ц спросил я себя и сел на койке. Ц Мираж? Или остров Таити? Или
райские острова Самоа?»
Нет, это не было ни миражем, ни островом Таити, ни галлюцинацией после мрач
ной ночи. Я услышал за иллюминатором хрипловатый голос второго помощник
а капитана:
Ц Ни-ко-го! Ц сказал он решительно. Ц Никого не спустим на берег. Ясно? Х
оть самого Шолом-Алейхема. Приказ правительства Абхазской республики! Т
очка! Так что можете полюбоваться Сухумом с палубы и не полировать себе к
ровь. Еще, даст бог, поживете на свете и увидите все, что вам надо увидеть, и
даже то, чего вам совсем не надо бы видеть.
Я быстро оделся и вышел на палубу. Блеск медных пластинок, набитых на ступ
еньки трапа, ослепил меня. Короткое головокружение заставило схватитьс
я за поручни.
С берега наплывали терпкие запахи, сливаясь с чуть ощутимым шелковистым
веянием роз.
Запахи то сплетались в тугой клубок, сжимая воздух до густоты сиропа, то р
асплетались на отдельные волокна, и тогда я улавливал дыхание азалий, ла
вров, эвкалиптов, олеандр, глициний и еще множества удивительных по свое
му строению и краскам цветов.
Я решил сойти на берег в Сухуме, чего бы это ни стоило. И не только сойти, но
и остаться здесь.
Мне казалось, что если я сойду, то сбудутся мечты моего детства. Мечты о то
м, чтобы на худой конец хотя бы прикоснуться к ворсистым стволам кокосов
ых пальм, к изумрудной коре бамбука Ц всегда холодной и глянцевитой, к зе
мле, розовой от кораллового песка.
Такие мечты я, когда был еще мальчишкой, называл, подражая маме, «несбыточ
ными». Это слово я часто слышал от нее, когда она сердилась на отца. Она даж
е кричала на него. Когда же он, сгорбившись, покорно уходил из дому, чтобы и
збежать постоянных попреков, то мама плакала от жалости к нему и брала с м
еня слово, что я буду всю жизнь любить его и беречь, как ребенка. «Я не могу с
мотреть на его сгорбленную спину», Ц говорила она с отчаянием.
Но ни она, ни я и никто из близких не уберегли его. Это мучило маму до самой е
е смерти.
В детстве я, конечно, не испытывал никакой горечи от «несбыточного». Да и н
е мог испытывать. Я только догадывался, что это чувство очень грустное и ч
то оно, как однажды сказал отец, опустошает ни в чем не повинное человечес
кое сердце.
Когда я был уже восьмиклассником, я нашел в письменном столе у отца узкие
полоски бумаги, исписанные его рукой. Я смог разобрать только одну фразу
о том, что несравненно тяжелее пережить несбывшееся, чем несбыточное.
С тех пор слабая печаль о несбывшемся почти не оставляла меня, несмотря н
а мой внешне веселый характер. С тех пор меня в жизни привлекали больше вс
его такие случаи, обстоятельства и люди, которые оставляли ощущение пром
елькнувшей небылицы.
Я понял смысл отцовских слов и еще больше полюбил его, но уже на том страшн
ом отдалении, на каком мы с ним находились сейчас. Он лежал в потрескавшей
ся от засухи земле, среди колючего чертополоха на деревенском кладбище п
од Белой Церковью, а я скитался по свету один.
Мы навсегда потеряли друг друга. Но я еще хоть изредка мог вспоминать о не
м. А он меня не мог даже вспомнить.
Я твердо решил остаться в Сухуме. Но как это сделать? «Пестель» стоял на як
оре далеко от берега. Только две широкие турецкие лодки (их назвали «магу
нами») были пришвартованы к его борту. С них лебедкой грузили на «Пестеля
» обшитые холстиной тюки табака. На берег никого не пускали из-за объявле
нного абхазскими властями загадочного карантина.
Я пошел к капитану и сказал ему, что мне нужно, как сотруднику «Моряка», хо
тя бы на час съехать на берег. Капитан поморщился.
Ц Надо поговорить со смотрителем порта, Ц сказал он. Ц Тяжелый мужчин
а. Ну, все равно. Пойдемте.
Смотритель порта Ц человек с рыжими, как прокуренные усы, бровями Ц реш
ительно и грубо отказался пустить меня на берег.
Ц Кредит, Ц сказал он грозно, Ц портит отношения.
При чем здесь был кредит, я не понял.
Капитан настаивал, и смотритель порта, наконец, сдался.
Ц Можете выкатываться, Ц сказал он мне, Ц но только в том виде, в каком в
ы сейчас стоите передо мной. Без чемодана, без всякого барахла и даже без к
епки. И прямо отсюда на берег, не заходя в каюту.
Ц Почему? Ц спросил я, хотя прекрасно понял, что смотритель боится, как б
ы я не захватил в каюте деньги и не остался в Сухуме.
Ц Я имею привычку, Ц ответил он, Ц обижаться на лишние расспросы. Если с
огласны, спускайтесь в магуну. Она сейчас отвалит. А следующей магуной ве
рнетесь. Популярнее объяснить не могу.
Я слез в магуну по веревочному трапу. Пока я еще не представлял себе, как в
ывернусь из этого затруднения с Сухумом. Меня успокаивало лишь то, что вс
е деньги были при мне.
1 2 3 4 5 6