То визжали несмазанными колесами арбы. Их волокли невозмутимые буйволы.
Они даже не косились на черепа своих сородичей Ц лошадей, выставленные
на заборах абхазских дворов от дурного глаза.
Услышав визг, я проснулся и выглянул в окно. Индиговое небо не грозило ник
акими бедами. Оно радостно трепетало. Но визг неумолимо накатывался и ок
ружал Сухум со всех сторон.
Генриетта Францевна крикнула мне, что это жители Цебельды, Мерхеул и еще
каких-то селений свозят дань Ширвашидзе. Она пообещала, что визг скоро за
тихнет, но возобновится к вечеру, когда аробщики напьются в духане «Завт
рак на ходу» молодого вина маджарки, споют в честь родственников и знако
мых застольную песню и поползут обратно.
В год моего приезда это была последняя дань. Ширвашидзе предусмотритель
но отказался от нее, оставив себе немного кукурузы.
Он считал себя рыцарем, этот старый князь. Он говорил на таком приподнято
м русском языке, что даже русские приходили в недоумение. Я слышал его рус
ские разговоры. Каждую фразу он начинал напыщенным словом «благоволите
».
То был старик с пунцовым сытым лицом пропойцы, но с величавой осанкой. Ход
ил он в тонкого сукна черкеске с газырями, без погон, но с аксельбантами и,
выпив, любил спать на скамейках бульвара.

Двоякий смысл слова «легенд
а»

У слова «легенда» двоякий смысл.
Это или поэтическое народное предание (большей частью псевдонародное), и
ли объяснение разных условных знаков на географической карте.
С детства я любил географические карты и планы и с детства же недоверчив
о относился к легендарным преданиям. Особенно к восточным. Они казались
мне бутафорскими.
Может быть, эта неприязнь появилась после чтения путеводителей, где расс
казывалось много скучных и неестественных легенд чуть ли не о каждой пещ
ере, скале, роднике и могиле.
Вообще же, если отбросить этот недостаток, то путеводители Ц увлекатель
ные книги. Почти нет людей, которые не любили бы их читать. Еще в юности для
меня и для подростков в таком же роде, как и я, каждый путеводитель был как
бы бесплатным путешествием в интересные страны. Каждый путеводитель да
вал множество толчков воображению.
Никак нельзя было догадаться, в какие происшествия могло нас завести сух
ое сообщение путеводителя о том, сколько стоит поездка на извозчике по Л
иссабону и нужно ли торговаться на рынке в Бриндизи.
Так вот… Стоит узнать, сколько берет извозчик в Лиссабоне, как тотчас воз
никнет желание нанять его и проехать по старым улицам города, политым во
дой, к пышному собору, а потом Ц в порт. Там вы невзначай увидите, как ветер
с океана сорвет зеленую шаль с красивой женщины, тонкой, как лилия Ц я не
настаиваю на этом сравнении, Ц и унесет эту шаль в море. А женщина, смеясь,
прижмет ладонями к вискам свои черные глянцевитые волосы, чтобы их не ра
стрепывал ветер.
Эта была захватывающая и вместе с тем трудная игра Ц путешествия, по пут
еводителям. Она вся была построена на воображении. Вначале она приносила
радость, а потом разочарование. Причина этого разочарования заключалас
ь в разбуженном путеводителями желании невозможного.
Но все же будьте милостивы к воображению! Не избегайте его. Не преследуйт
е, не одергивайте и прежде всего не стесняйтесь его, как бедного родствен
ника. Это тот нищий, что прячет несметные сокровища Голконды.
Легенды (фольклорные) давно связаны для меня с гидами. Временами мне каже
тся, что эти легенды специально выдуманы на потребу гидам для того, чтобы
занимать болтовней туристов.
В одинаковых белых войлочных шляпах, обшитых ленточками с помпончиками,
с одинаковыми кизиловыми палками-рогатками, где выжжена надпись «Памят
ь о Сочи» или «Привет из Симеиза», в пыльных тапочках туристы ходят потны
ми толпами среди всяких достопримечательностей и стараются запомнить
побольше легенд.
Рюкзаки у туристов набиты сувенирами, главным образом открытками и рамк
ами для фотографий, обклеенными морскими ракушками.
Вместо этих ракушек туристы привозят домой слоистую перламутровую тру
ху и смутные впечатления. Но это не останавливает их в упорном рвении все
осмотреть «по плану», ничего толком не увидев как следует и ничего как сл
едует не узнав.
Я Ц за туризм, но без пошлости, которая его часто окружает.
Опять я нарушил последовательность повествования. В этом виновата моя н
епокорная память. Прошу прощения и возвращаюсь вспять, чтобы оттуда снов
а двинуться вперед. Возвращаюсь к географическим картам с их скупыми на
слова объяснениями Ц «легендами». Вернее, я возвращаюсь к «легенде» Сух
ума, к его топографическому очерку, но буду упоминать только те места, что
так или иначе сыграют роль в дальнейшем рассказе.
Отправной точкой топографического описания я беру дом и сад мадемуазел
ь Генриетты Францевны Жалю, где я жил в то время в Сухуме.
Я располагаю описание по радиусам, убегающим от этого низкого дома и мал
енького сада. Там рос у меня под окном добродушный банан со слоновыми неж
но-зелеными ушами.
Но прежде чем перейти к этому описанию, я скажу несколько слов о том, как я
остался в Сухуме.

Пока «Пестель» не отвалил из Сухума в Поти, я ушел из предосторожности по
дальше от набережной. Мне мерещилось, что меня обязательно поймают и выш
лют из Сухума.
Так я добрел до горы Чернявского, а на ней Ц до последнего, уединенного до
ма Генриетты Жалю.
Старушка, несмотря на полное отсутствие у меня каких бы то ни было вещей, о
хотно сдала мне комнату. По стенам ее бегали мохнатые сороконожки.
Вечером, когда опасность прошла, я решил спуститься в город, чтобы поужин
ать в духане. Там на липких от лилового вина дощатых полах бравурно отпля
сывал лезгинку тощий маленький старик в толстых очках и слишком длинной
для него серой черкеске.
Его приятели, сидя за столиком, снисходительно хлопали в ладоши, а духанщ
ик щелкал на счетах, не обращая никакого внимания на добросовестно весел
ящегося старика.
Старик, окончив танцевать, пригласил меня к своему столику. Он сразу узна
л во мне приезжего. Вопреки моему предположению, старик был совершенно т
резв и не имел никакого отношения к абхазцам или к каким-либо другим горс
ким народам. Он оказался тифлисским евреем по фамилии Рывкин. Он служил в
Сухуме в Союзе кооперативов Абхазии Ц Абсоюзе Ц и просто любил в свобо
дное время потанцевать лезгинку.
Он тут же пригласил меня к себе в Абсоюз вести деловую переписку. Вообще в
Сухуме мне чертовски повезло.
Но вернемся к топографии.
Посреди сада у Генриетты Францевны была устроена на уровне земли глубок
ая цементная цистерна для дождевой воды. Воды от весенних дождей Генриет
те Францевне хватало почти до осени. Вокруг цистерны росли пальмы с мощн
ыми опахалами.
Рядом с усадьбой Генриетты была небольшая поляна, покрытая желтым и лило
вым бессмертником. Изредка по поляне проползали змеи.
По другую сторону поляны стоял мингрельский дом на сваях с длинной дощат
ой террасой. Двери и окна в этом доме были крест-накрест заколочены тесом
, а вокруг разрослись такие дебри лавровишен и терновника, что подойти к д
ому было почти невозможно.
Позади дома шли заросли азалии. Там весь день наигрывали на дудках, как ор
кестр зурначей, недовольные шмели.
За этими зарослями лежала в разноцветном дыму, в бросках солнечного свет
а, мгновенно перелетавшего (вместе с тенью от туч) через горные вершины и б
ездонные пропасти, в изломанном блеске глетчеров, в трепещущей листве, в
клубящихся взрывах белых облачных громад над вершинами Большого Кавка
за та загадочная, зовущая и пугающая страна, где погиб Одоевский, где драл
ся под зеленым знаменем пророка Шамиль, где был убит Бестужев-Марлински
й, где насмешливо тосковал Лермонтов.
Временами мне казалось, что я вижу все это. Вижу Кавказ времен его покорен
ия Ц выгоревшие шинели и околыши, коричневые лица, прогорклые трубки, ме
дь эфесов, завалы из колючих ветвей, быстрые струи порохового дыма, вижу в
есь этот взволнованный войной и «трехпогибельный Кавказ».
Вижу «серебряный венец» неприступных гор, «престолы природы, с которых,
как дым, улетают багровые тучи». Все это было сказано Лермонтовым в полно
м соответствии с его томительной любовью и тоской. А через семьдесят лет
другой поэт сказал о Лермонтове слова, похожие на рыдание:

В томленье твоем исступленн
ом
Тоска небывалой весны
Горит мне лучом отдаленным
И тянется песней зурны…

Там, на горе Чернявского, я чувствовал себя по временам среди немирного л
ермонтовского Кавказа. Вернее, мне хотелось так себя чувствовать. И жизн
ь, по своей дурной привычке потворствовать мечтателям, щедро награждала
меня чертами этого старинного Кавказа.
Невдалеке за домом Генриетты я наткнулся на обтесанный продолговатый к
амень. Он был так густо покрыт желтыми лишаями, что надпись, некогда выбит
ую на этом камне, нельзя было уже прочесть… Может быть, здесь похоронен Од
оевский? Или это была могила безвестного стрелка? Кто мог это знать?
Во всяком случае, появился повод для того, чтобы приносить на эту могилу ц
веты (их расклевывали и уносили птицы), сидеть на земле, облокотившись на к
амень, и смотреть, как у тебя на ладони тревожно и быстро дышит только что
пойманная крошечная ящерица.
Несколько раз с гор приходила гроза. С наглым треском она разрывала молн
иями черное небо и катила перед собой, как мутный вал, гряду желтых туч.
Смерчи гигантскими волчками завивались над морем, изгибались и, будто сп
откнувшись, внезапно падали всей тяжестью на поверхность воды. Тогда мор
е кипело.
Ревя, мчались по лощинам водопады, ворочая глыбы камней. Чернела и свиреп
ела морская даль. Косые струи ливня вытягивались по ветру, почти не касая
сь земли. И вдруг неожиданно вспыхивал, как взрыв, мокрый и горячий солнеч
ный свет. Тогда несколько радуг, упираясь в устои гор, плавно подымали к не
бу мириады мельчайших водяных искр. Гроза кончалась.
После гроз над Сухумом повисал удушливый пар. Генриетта Францевна закры
вала окна. Она говорила, что в этих испарениях размножаются невидимые ми
азмы. Их было так много, что становилось трудно дышать.
Миазмы, по словам Генриетты, вызывали малярию, сердечную слабость и ломо
ту в костях.
Было так душно, что обильный пот выступал на всем, что могло осаждать влаг
у. Все было мокрым и блестело, как только что вынутое из воды, Ц листья, заб
оры, скалы и черепичные крыши. Пот струями стекал с волос за шиворот и лилс
я с пальмовых листьев, как из маленьких водосточных труб.
После одной из таких гроз я впервые испытал жестокое удушье, когда кажет
ся, что легкие залиты свинцом. То были первые признаки астмы Ц безжалост
ной болезни, заставляющей человека дышать в четверть дыхания, говорить в
четверть голоса, ходить в четверть шага, думать в четверть мысли и только
задыхаться в полную силу, без четвертей.
Сейчас, по прошествии многих лет, я хочу точно записать первые свои впеча
тления о Кавказе и Сухуме. Но я вижу, перечитывая записанное, что эти впеча
тления торопливы и не очень связаны друг с другом, хотя и не лишены единог
о ощущения места и времени.
Объясняется это, очевидно, тем недолгим и странным ослаблением чувства р
еальности, какое завладело мною в начале сухумской жизни.
Слишком велик был разрыв между голодным и обледенелым северным побереж
ьем Черного моря и этой щедрой по своей природе страной, пропахшей цвета
ми мимозы.
Она была щедрой и непонятной. Здесь веками сложился удивительный быт. Ст
рана была закована в него, как в кольчугу.
Все здесь казалось странным.
Когда князь Ширвашидзе входил в духан, посетители по привычке вставали.
Учитель и писатель Дмитрий Гулиа Ц просветитель Абхазии Ц создал абха
зскую письменность и открыл первый передвижной театр на арбах.
Советских денег еще не было. Ходили по рукам затертые турецкие лиры.
Шотландский пароход пришел за сухумским табаком и оставил взамен бочки
с атлантической сельдью. После него пришел японский пароход и привез уйм
у риса и тростникового сахара. Поэтому вместо заработной платы служащим
выдавали продукты. Каждые два дня давали в придачу ведро превосходного в
ина и пачку драгоценного табака «требизонд». В чистом виде «требизонд» к
урить было нельзя: он был слишком крепок и дорог. Его добавляли для вкуса к
обыкновенным табакам.
На базаре продавали горных медвежат по рублю и связки окаменелых москов
ских баранок, изготовленных, должно быть, еще до революции. Стоили баранк
и баснословных денег.
Побеги бамбука проламывали мостовые. За одну ночь они вытягивались на ме
тр, а то и больше. Кровная месть не затихала. В аулах еще собирались судили
ща старцев.
Трудно было понять, в каком веке мы живем. На первый съезд Советов жители С
амурзакани Ц самого непокорного края Абхазии Ц выбрали наиболее дост
ойных представителей Ц тех, кто мог незаметно свести самого горячего ко
ня. В этом старики самурзаканцы полагали тогда настоящую доблесть, а не в
том, чтобы гнуть спины на кукурузных полях или табачных плантациях.

В Сухуме не было никаких внешних следов войны. Страна стояла такая же нет
ронутая, как и полвека назад.
Одной из неожиданных для здешнего края примет недавней войны была книга
Анри Барбюса «Огонь», попавшая каким-то чудом в Сухум.
Первый экземпляр этой книги оказался у Рывкина. Я тотчас же отобрал у нег
о эту книгу. Рывкин не оказал ни малейшего сопротивления.
Я читал эту крепкую, как солдатский шаг, мужественную и человечную повес
ть Барбюса у себя в саду, в тени банана. Изредка я подымал глаза. Мне нужно б
ыло какое-то время, чтобы сообразить, что я нахожусь не на полях Шампани и
ли в Арденнах, где в залитых ливнем окопах тесно смешались обе армии Ц и ф
ранцузская и немецкая Ц и солдаты тонут в грязи.
1 2 3 4 5 6