Итальянские диалоги, написанные в Лондоне и напечатанные в 1584–1585 годах, содержат первое полное изложение «философии рассвета» — учения о бытии, космологии, теории познания, этики и политических взглядов Джордано Бруно.
Выход в свет первого диалога — «Пир на пепле» вызвал бурю еще большую, чем диспут в Оксфорде, заставив автора «замкнуться и уединиться в своем жилище». Друзья-аристократы отвернулись от него, и первым Фолк Гривелл, возмущенный резкостью нападок Бруно на педантов. И только Мишель де Кастельно был «защитником от несправедливых оскорблений». Второй диалог — «О причине, начале и едином», содержащий изложение философии Бруно, наносил удар по всей системе аристотелизма. Это вызвало еще большую вражду, чем защита учения Коперника.
Следующий диалог — «Изгнание торжествующего зверя» был посвящен обоснованию новой системы нравственности, пропаганде социальных и политических идеалов философа, освобождению человеческого разума от власти вековых пороков и предрассудков. «Джордано говорит здесь, чтобы все знали, высказывается свободно, дает свое собственное имя тому, чему природа дала свое собственное бытие».
Изданный в 1585 году диалог «Тайна Пегаса, с приложением Килленского осла» сводил счеты со «святой ослиностью» богословов всех мастей. Никогда еще сатира на всю систему религиозного мировоззрения не была столь резкой и откровенной.
Последний лондонский диалог — «О героическом энтузиазме» был гордым ответом на преследования. Бруно прославлял в нем бесконечность человеческого познания, высшую доблесть мыслителя, которая воплощается в самоотречении ради постижения истины.
Диалоги Бруно были поднесены королеве (по словам современника, автор удостоился от Елизаветы Английской наименования богохульника, безбожника, нечестивца).
В июле 1585 года де Кастельно был отозван со своего поста французского посланника в Лондоне и в октябре уже возвратился в Париж. Вместе с ним покинул Англию и Бруно. Он уезжал, оставив, по свидетельству одного из его друзей, «величайшие раздоры в английских школах» своим выступлением против Аристотеля.
Обстановка во Франции изменилась. Католическая лига, опираясь на поддержку Филиппа II Испанского и папского престола, овладела многими важными районами страны, усилила свои позиции при дворе Генрих III все свое время теперь посвящал постам, паломничествам и душеспасительным беседам.
Эдикт о веротерпимости был отменен. Мишель де Кастельно впал в немилость. О чтении лекций в университете не могло быть и речи. Бруно жил впроголодь, по дороге в Париж его и де Кастельно ограбили разбойники. В Париже Бруно издал курс лекций по «Физике» Аристотеля, а весной 1586 года готовился к новому публичному выступлению против аристотелизма. Несмотря на опасения богословов, ему удалось добиться от ректора университета разрешения выступить с защитой 120 тезисов, направленных против основных положений «Физики» и трактата «О небе и мире». Это было самое значительное выступление Бруно против Аристотелевой философии, против схоластического учения о природе, о материи, о вселенной.
Диспут состоялся 28 мая 1586 года в коллеже Камбре. От имени Бруно, как полагалось по обычаю, выступил его ученик Жан Эннекен. На следующий день, когда Бруно должен был отвечать на возражения, он не явился. Вступив в конфликт с влиятельными политическими силами, без работы, без денег, без покровителей он не мог более оставаться в Париже, где ему грозила расправа. В июне 1586 года Бруно отправился в Германию. Но дурная слава опережала его. В Майнце и Висбадене попытки найти работу были безуспешными. В Марбурге, уже после того как Бруно был занесен в список профессоров университета, ректор неожиданно вызвал его и заявил, что с согласия философского факультета и по весьма важным причинам» ему запрещено публичное преподавание философии. Бруно «до того вспылил, — записал ректор Петр Нигидий, — что грубо оскорбил меня в моем собственном доме, словно я в этом деле поступил вопреки международному праву и обычаям всех немецких университетов, и не пожелал более числиться членом университета».
В Виттенберге Бруно встретил самый радушный прием. Оказалось достаточным одного лишь заявления, что он, Бруно — питомец муз, друг человечества и философ по профессии, чтобы тотчас быть внесенным в список университета и получить, без всяких препятствий, право на чтение лекций. Бруно остался очень доволен приемом и в порыве благодарности назвал Виттенберг немецкими Афинами. Здесь, в центре лютеранской Реформации, Бруно прожил два года. Пользуясь относительной свободой преподавания, он мог в своих университетских лекциях излагать идеи, провозглашенные на диспутах в Оксфорде и Париже. В Виттенберге Бруно опубликовал несколько работ по Луллиевой логике и «Камераценский акротизм» — переработку и обоснование тезисов, защищавшихся им в коллеже Камбре.
Когда к власти в Саксонии пришли кальвинисты, ему пришлось покинуть Виттенберг. В прощальной речи 8 марта 1588 года он вновь подтвердил свою верность принципам новой философии. Прибыв осенью того же года в Прагу, Бруно опубликовал там «Сто шестьдесят тезисов против математиков и философов нашего времени», в которых намечался переход к новому этапу его философии, связанному с усилением математических интересов и разработкой атомистического учения.
В январе 1589 года Бруно начал преподавать в Гельмштедтском университете. Старый герцог Юлий Брауншвейгский, враг церковников и богословов, покровительствовал ему. После смерти герцога (памяти которого философ посвятил «Утешительную речь») Бруно был отлучен от церкви местной лютеранской консисторией. Положение его в Гельмштедте стало крайне неустойчивым. Постоянных заработков не было. Приходилось кормиться частными уроками. Денег не хватало даже на то, чтобы нанять возницу для отъезда из города.
Но впервые за многие годы философ был не одинок. Рядом с ним был Иероним Бесслер — ученик, секретарь, слуга, верный друг и помощник. Он сопровождал учителя в трудных странствиях по Германии, пытаясь оградить его от мелочных забот, а главное — переписывал его сочинения.
В эти последние годы на воле, как бы предчувствуя близкую катастрофу, Бруно работал особенно много и напряженно. Он готовил новые философские труды, которые должны были возвестить «философию рассвета» европейскому ученому миру.
К осени 1590 года философская трилогия была завершена. Неистовый Бруно был не только сторонником, пропагандистом и апологетом теории формборкского каноника, но и шел значительно дальше него, отказавшись от сохранившейся еще у Коперника сферы неподвижных звезд. Вселенная, заявлял Бруно, бесконечна и содержит бесчисленное множество звезд, одной из которых является наше Солнце. Само же Солнце — ничтожная пылинка в неограниченных просторах Вселенной. Бруно и ей, подобно Земле, приписывал вращательное движение.
Он учил также, что среди несметного множества звезд имеется немало таких, вокруг которых обращаются планеты, и наша Земля — не единственная, на которой возникла жизнь и обитают разумные существа. О каком антропоцентризме могла идти речь? Небо и Космос — синонимы, и мы, люди, — небожители. Бруно разделял аристотелевское мнение, что все сущее состоит из четырех элементов, но утверждал, что из них построена не только Земля, а и все небесные тела.
Бруно опровергал освященный веками церковный постулат о противоположности между Землей и небом. Одни и те же законы, считал он, господствуют во всех частях Вселенной, одним и тем же правилам подчинено существование и движение всех вещей. В основе Вселенной лежит единое материальное начало — «природа рождающая», обладающая неограниченной творческой мощью. Центральное место в его учении занимала идея Единого.
Единое есть Бог и вместе с тем — Вселенная. Единое есть материя и вместе с тем — источник движения. Единое есть сущность и вместе с тем совокупность вещей. Эта единая, вечная и бесконечная Вселенная не рождается и не уничтожается. Она, по самому своему определению, исключает Бога-творца, внешнего и высшего по отношению к ней, ибо «не имеет ничего внешнего, от чего могла бы что-либо потерпеть»; она «не может иметь ничего противоположного или отличного в качестве причины своего изменения». Если диалектика Николая Кузанского была исходной, то диалектика Бруно — завершающей стадией развития диалектических идей эпохи Возрождения.
В середине 1590 года Бруно перебирается во Франкфурт-на-Майне — центр европейской книжной торговли. Здесь издатели печатают его труды и в счет гонорара содержат его. Бруно вычитывает и редактирует свои книги. Полугодовое пребывание философа во Франкфурте прервалось на время поездкою его в Цюрих. Здесь он читал лекции избранному кругу молодых людей по метафизике и основным понятиям логики. После чего возвратился во Франкфурт, где в отсутствие автора вышли в свет поэмы «О монаде, числе и фигуре», «О безмерном и неисчислимых», «О тройном наименьшем и мере».
В это время Бруно через книгопродавца Чотто получил приглашение от венецианского аристократа Джованни Мочениго, просившего обучить его искусству мнемоники и иным наукам. Но главной целью Бруно была не сама Венеция, а расположенный в Венецианской области знаменитый Падуанский университет — один из последних очагов итальянского свободомыслия. Там уже в течение ряда лет пустовала кафедра математики. Бруно направился в Падую, где некоторое время частным образом преподавал немецким студентам.
К этому времени относится и большинство сохранившихся рукописей Бруно (несколько его черновиков и копии, сделанные Бесслером), в эти годы он работал над проблемами так называемой естественной магии.
Надежды получить кафедру в Падуе не оправдались. (Год спустя ее занял молодой тосканский математик Галилео Галилей). Бруно переехал в Венецию. Сначала он жил в гостинице и лишь потом поселился в доме Джованни Мочениго.
Бруно надеялся на могущество и относительную независимость Венеции от папы римского и рассчитывал на покровительство влиятельного сеньора. Мочениго же надеялся с помощью магического искусства добиться власти, славы и богатства. Оплачивая содержание Бруно, будучи учеником столь же требовательным, сколь и непонятливым, он был уверен, что философ скрывает от него самые главные, тайные знания.
В Венеции Бруно почувствовал себя свободно. Как и повсюду, он не считал нужным скрывать свои взгляды. Он начал работать над новым большим сочинением «Семь свободных искусств». Между тем Мочениго предъявлял своему учителю новые и новые требования. Джордано в конце концов надоела эта нелепая зависимость, и он заявил, что вернется во Франкфурт: надо было готовить к печати новые книги.
Тогда — в мае 1592 года — Мочениго по совету духовника выдал своего гостя инквизиции. В трех доносах он обличил философа. Собрано было все и подозрительные места в книгах (старательно отчеркнутые доносчиком), и нечаянно оброненные фразы, и откровенные разговоры, и шутливые замечания. Половины их было достаточно, чтобы отправить обвиняемого на костер. Но необходимы были показания других свидетелей и признания обвиняемого Бруно. Повезло: вызванные в трибунал книготорговцы Чотто и Бертано, старый монах Доменико да Ночера, аристократ Морозини дали благоприятные для него показания.
Позиция самого Бруно на следствии была четкой и последовательной. Он не был религиозным реформатором и не собирался идти на костер из-за различных толкований церковных догм и обрядов. Все обвинения в богохульстве, в издевательских высказываниях о почитании икон и культе святых, о Богородице и Христе он отвергал, благо доказать их Мочениго не мог разговоры велись с глазу на глаз. Что касается более глубоких богословских вопросов, граничивших с философией, то Бруно прямо заявил инквизиторам о своих сомнениях в догматах троичности Бога и богочеловечности Христа, излагая свое учение о совпадении божественных атрибутов. Все философские положения, в том числе учение о вечности и бесконечности вселенной, о существовании бесчисленного множества миров, Бруно отстаивал с начала до конца. Защищаясь от обвинений, философ ссылался в свое оправдание на двойственную точку зрения на истину, благодаря которой философия и теология, наука и вера могут существовать рядом, не мешая одна другой.
30 июля Бруно снова предстал перед судьями. На этот раз великий страдалец показывал, что хотя он и не помнит, но очень может быть, что в течение своего продолжительного отлучения от церкви ему приходилось впадать еще и в другие заблуждения, кроме тех, которые уже им познаны. Затем, упав перед судьями на колени, Бруно со слезами продолжал: «Я смиренно умоляю Господа Бога и вас простить мне все заблуждения, в какие только я впадал; с готовностью я приму и исполню все, что вы постановите и признаете полезным для спасения моей души. Если Господь и вы проявите ко мне милосердие и даруете мне жизнь, я обещаю исправиться и загладить все дурное, содеянное мною раньше».
Этим окончился собственно процесс в Венеции, все акты были отправлены в Рим, оттуда 17 сентября поступило требование выдать Бруно для суда над ним в Риме. Общественное влияние обвиняемого, число и характер ересей, в которых он подозревался, были так велики, что венецианская инквизиция не отваживалась сама окончить этот процесс.
Летом 1593 года, когда Бруно находился уже в Риме, его бывший сокамерник Челестино в надежде облегчить свою участь (он привлекался к следствию вторично, и ему грозило суровое наказание, может быть, даже костер) написал донос. Соседи по камере были вызваны в Рим и допрошены. Одни отмалчивались, ссылаясь на плохую память, другие действительно плохо разбирались в философских рассуждениях Бруно, но в целом их показания подтвердили донос Челестино.
Предательство соседей по камере значительно ухудшило положение философа. Однако показания осужденных преступников не считались полноценными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148