Если бы вы обнаружили в ней какие-то существенные ошибки – это значило бы, что исходные данные нуждаются в уточнении. Но вы их не обнаружили – а значит, мы можем предположить, что вся ситуация была воспроизведена абсолютно точно.
Пока Мэллори молча сидел, обдумывая увиденное, Марш наконец задал Торресу не дававший ему покоя вопрос.
– Но разве эта стадия – самая важная? Логически наиболее важной представляется следующая ступень...
– Абсолютно верно, – прервал его Торрес. – И потому призываю вас быть предельно внимательными. Процессы будут воспроизводиться в ускоренном режиме – но это как раз то, что, по моему мнению, может быть сделано, чтобы помочь Александру.
– Мы зовем его Алексом, – Марш сам удивился собственным словам.
Торрес удивленно приподнял брови.
– А... очень хорошо. Алексу. Собственно, совершенно не имеет значения, как его зовут. – Не обратив внимания на гневный взгляд Марша, он снова потянулся к клавиатуре. Изображение на экране снова задвигалось; Марш и Мэллори, затаив дыхание, следили, как скальпель слой за слоем снимает оболочку мозга. Некоторые участки были удалены полностью; другие, тоже удаленные, были затем словно вложены на место. Кровавая мешанина на экране начала постепенно утрачивать черты хаоса; и вот медленно, очень медленно руки человека начали восстанавливать мозг – с теменной доли, потом затылок, височные... Вскоре все было кончено – и бесформенная груда на экране вновь приняла очертания человеческого мозга. Некоторые участки, однако, покрывал разных оттенков красный цвет, Марш недоумевающе смотрел на экран.
– Эти области более не будут задействованы, – объяснил Торрес. – Светло-розовые – те, что находятся глубже в коре, ярко-красные – расположенные ближе к поверхности. То есть градация, я полагаю, вполне наглядна.
Мэллори кинул быстрый взгляд на Марша, но тот был полностью поглощен застывшим на экране изображением. Наконец он повернулся к Торресу; Фрэнк заметил, что Марш с силой прижал к подбородку сплетенные пальцы – верный признак волнения.
– Все, что вы показали нам, доктор Торрес, – в чистом виде научная фантастика. Глубина надрезов, на которую вы претендуете, и масштабы оперативного вмешательства могут иметь только один исход – летальный. Ведь вы, насколько я понял, заявляете о возможности восстановить мозг Алекса за счет реконструкции нервных клеток. Сомневаюсь, чтобы вы или кто-нибудь другой могли сделать подобное.
Ответом Маршу был лишь сдавленный смешок.
– Разумеется, вы правы, доктор Лонсдейл. Я не в состоянии сделать этого – уверяю вас, и никто не сможет. Я, видите ли, всего лишь человек – и для такой работы слишком неуклюж и велик... и вот именно поэтому вам придется привезти сюда вашего Алексан... прошу прощения, Алекса. – Торрес щелкнул тумблером, изображение на экране погасло. – А сейчас пойдемте со мной. Я намерен еще кое-что показать вам.
Покинув кабинет Торреса, они направились в западное крыло здания института. Охранник у входа, увидев приближавшуюся к нему группу людей, насторожился, затем, узнав Торреса, кивнул и снова вперился взглядом в телевизионный монитор под потолком. Еще пара шагов – и они оказались в предоперационной. Не говоря ни слова, Торрес отошел в сторону, пропуская Мэллори и Марша в двойные двери.
Ничего необычного, однако, они не увидели – стол посреди белого квадратного зала, никелированные стойки с обычным для любой операционной оборудованием. Однако сооружение у правой стены привело Мэллори и Марша в некоторое изумление – ничего подобного им раньше видеть не приходилось.
– Перед вами микрохирургический агрегат, управляемый компьютером. Робот, по сути дела. А еще проще – прибор, позволяющий хирургу – то есть мне в данном случае – повысить точность работы с миллиметров до миллимикрон. В него входит электронный микроскоп, компьютерная программа!, по сравнению с которой то, что вы видели в моем кабинете, выглядит, как... бухгалтерские счеты рядом с микрокалькулятором. В некотором смысле – в голосе Торреса зазвучала плохо скрытая гордость, – сконструировав эту машину, я превратился из нейрохирурга во вполне обычного оператора. Она делает за меня все – микроскоп собирает данные, компьютер анализирует их, принимает решение... И в конце концов уже она советует мне, что куда подсоединить – да и пользуюсь я для этого тоже увеличенной компьютерной моделью. А робот переносит мои действия на реальный человеческий мозг. И неплохо это делает – можете мне поверить. Так что физические повреждения, нанесенные мозгу сына доктора Лонсдейла, устранимы – вполне.
Несколько минут Марш пристально изучал сооружение, затем повернулся к его создателю. Когда он заговорил, в его голосе уже нельзя было расслышать звенящие нотки – остались лишь безмерная усталость и неуверенность.
– А какова вероятность того, что Алекс... сможет пережить операцию?
Торрес слегка нахмурился.
– Предлагаю вам вернуться в мой кабинет. Там я смогу ответить на этот вопрос точнее.
По пути в кабинет Торреса никто из них не произнес ни слова. Войдя, Марш и Мэллори заняли кресла около письменного стола хозяина, сам же Торрес, захчопнув дверь, опять включил матовый экран над столом. Несколько прикосновений длинных тонких пальцев к клавиатуре – и строчки словно сами выплеснулись на монитор:
В случае оперативного вмешательства:
Вероятность выживания спустя одну неделю 90%
Вероятность восстановления сознания 50%
Вероятность частичного выздоровления 20%
Вероятность полного выздоровления 0%
Без оперативного вмешательства:
Вероятность выживания спустя одну неделю 10%
Вероятность восстановления сознания 02%
Вероятность частичного выздоровления 0%
Вероятность полного выздоровления 0%
Несколько минут Марш и Мэллори в молчании изучали столбцы цифр, затем, не отрывая взгляда от экрана, Марш обратился к Торресу:
– А что именно подразумевается под этим... частичным выздоровлением?
– Прежде всего – возможность сохранить самостоятельное дыхание, способность осознавать происходящее и осуществлять... м-м-м... коммуникации с окружающим миром. При отсутствии хотя бы одного из этих критериев говорить о выздоровлении, я полагаю, не представляется возможным. Хотя, так сказать, технически подобный пациент обычно считается пришедшим в сознание, я продолжаю считать его находящимся в состоянии комы. И более того, уверен – оставлять такого рода пациентов в живых негуманно; я не верю, что эти люди не страдают – они просто неспособны выразить свое страдание. Лично я бы не смог выдержать такое существование – даже несколько дней.
Марш чувствовал, как внутри поднимается горячая волна гнева – ведь этот лабораторный червь таким бесстрастным тоном рассуждает о его сыне, об Алексе... И в то же самое время он понимал, что с большинством доводов Торреса он согласен... Он был так поглощен этим противоречием внутри себя, что главный вопрос пришлось задать Фрэнку Мэллори:
– А... полное выздоровление, доктор?
– Именно – полное выздоровление, – кивнул Торрес. – Но в данном случае полного выздоровления, увы, не предвидится. Повреждения коры мозга слишком обширны. Как бы успешно ни прошла операция, полное выздоровление вне обсуждений. Однако есть вероятность – именно вероятность, подчеркиваю – восстановления многих утраченных функций мозга. Пациент, возможно, будет ходить, говорить, думать, слышать и чувствовать. Или – любая комбинация из перечисленных функций.
– То есть вы, как я понял, согласны провести эту операцию?
Торрес пожал плечами.
– Я, знаете ли, не люблю авантюр. Потому как чувствителен к неудачам.
Марш снова почувствовал, как к горлу подступает горячий ком.
– К неудачам? – выдохнул он, вплотную подойдя к Торресу. – Речь идет о моем сыне, доктор. Без вашей помощи он умрет. Так что дело тут не в неудаче или успехе. Простите за банальность – жизнь или смерть.
– Я не говорил, что отказываюсь, – голос Торреса звучал так же невозмутимо, словно он не заметил состояния собеседника. – И при определенных условиях возьмусь за это.
Вздох облегчения, вырвавшийся у Марша, словно отбросил его назад; он обессиленно привалился к спинке кресла и закрыл глаза.
– Любые, – едва слышно произнес он. – Любые условия...
Мэллори неожиданно резко повернулся к хозяину кабинета.
– Какие именно условия вы имеете в виду, доктор?
– Самые элементарные. Во-первых – мне будет предоставлен полный контроль над ходом операции и последующих процедур в течение того срока, который я сочту необходимым... а во-вторых, я не несу никакой ответственности за возможные последствия как во время операции, так и реабилитационного периода. – Марш хотел было возразить, но Торрес продолжал, не дав ему опомниться: – Под реабилитационным периодом я имею в виду срок, который пройдет с окончания операции до того момента, когда я – и только я – признаю пациента готовым к выписке. – Выдвинув ящик стола, он извлек оттуда голубоватый бланк. – Вот договор, который должны подписать родители мальчика, то есть вы и мать. Можете прочесть, если хотите; по моему мнению, вы даже должны это сделать, но предупреждаю, менять в нем я ничего не стану. Либо вы подписываете, либо нет. Если вы и ваша супруга согласны – прошу немедленно привезти вашего сына сюда. Чем больше проходит времени, тем больше риск. Как вы, вероятно, знаете, пациенты в таком состоянии быстро теряют силы. – Торрес поднялся со стула, давая понять, что беседа окончена. – Прошу простить меня за то, что отнял у вас столько времени.
Мэллори встал почти одновременно с Торресом.
– Но предположим, что супруги Лонсдейл согласны, – когда вы думаете назначить операцию и сколько времени она займет?
– Операция будет завтра, – голос Торреса звучал без всякого выражения. – Займет это по крайней мере восемнадцать часов, потребуется пятнадцать человек персонала. И помните, – он повернулся к Маршу, – вероятность неудачи – по меньшей мере процентов восемьдесят. Снова прошу извинить меня, но я не привык лгать людям.
Распахнув дверь, он придержал ее, пропуская Марша и Фрэнка, затем с силой захлопнул ее за их спинами.
* * *
Раймонд Торрес еще долго оставался в своем кабинете после того, как его покинули двое врачей из Ла-Паломы.
Из Ла-Паломы.
Странно, что этот случай – пожалуй, самый сложный во всей его практике – связан не только с его родным городом, но и с женщиной, мысли о которой не оставляли его всю жизнь.
Интересно, вспомнит ли Эллен Лонсдейл хоть что-нибудь о нем? Кто он? Или, вернее, кем он был когда-то...
Нет, наверное.
Ведь в Ла-Паломе, как и во всей Калифорнии, потомки старых калифорниос – к которым относился и он – в глазах гринго были обычными латиносами, а может быть, и того хуже. В лучшем случае их не замечали, в худшем – презирали или ненавидели.
А в ответ, разумеется, и он, и его друзья еще больше ненавидели и презирали проклятых гринго.
Ах, как хорошо – до сих пор! – помнил доктор Торрес долгие ночи в маленькой грязной кухне, где бабушка терпеливо выслушивала жалобы его матери и сестер на несправедливость тех, в чьих домах они работали прачками и служанками, и в утешение рассказывала им легенды о былых временах, еще до ее рождения, когда гасиендой владело семейство Мелендес-и-Руис, а никаких гринго еще не было в Калифорнии. Все тогда было по-другому, и белые дома на холмах служили пристанищем для старинных испанских семей – Торрес, Ортис, Родригес и Фло-рес... имена звучали в бабушкиных устах, словно музыка. В который раз принималась она рассказывать предание о чудовищном злодеянии на их гасиенде, и об изгнании, когда старые семьи были лишены всего – богатства, земли, домов, – и постепенно потомки их превратились в обычных нищих пеонов. Но, неизменно добавляла она, придет день, когда все вернется. Им же остается одно – не дать угаснуть праведной ненависти до того дня, когда в Ла-Палому придет сын дона Роберто де Мелендес-и-Руиса и прогонит гринго с их земли, вернет калифорниос дома и былую славу.
Раймонд терпеливо слушал ее – и знал, что все это, увы, неправда. Предания бабушки – всего лишь старые сказки, и ее разговоры про грядущеее возмездие – есть пустое сотрясение воздуха, они столь же бесплотны, как привидение, которое, по ее мнению, должно было его совершить. И когда пару лет спустя бабушка умерла, он думал, что с ней умерли и все сказки, но нет – оказалось, она успела передать их матери; и теперь та жила ожиданием того дня, когда все – повторяла теперь и она – должно вернуться.
Но ничто не вернется, и гринго так же будут ходить по калифорнийской земле. Однако способ отомстить есть – и знает его он, Раймонд Торрес. Он нашел другой путь, и ему ни к чему обращать внимания ни на нападки гринго, ни на глупые разговоры его сородичей о грядущем судном дне. Его месть будет простой и жестокой. Он узнает все, чем гордятся гринго, – получит такое же образование, как они, превзойдет их в этом и будет сам смотреть на них свысока; но его превосходство будет реальным, и гринго сами однажды это почувствуют.
И вот настал этот день – теперь он нужен им.
И он поможет – хотя представляет, какую ярость вызовет это у матери.
Он поможет им, потому что за все годы презрения, ненависти и насмешек они заплатят ему одним – признанием того, что он – равный. И теперь он заставит понять их, что всегда был равным, даже когда жил в лачуге за кладбищем.
И этот случай, эта нелепая катастрофа на темном шоссе неожиданно предоставила ему прекрасный шанс.
Да, для этого нужен опыт – но ему ли жаловаться на недостаток опыта – и еще кое-что... и вот это поможет ему не только вернуть к жизни Алекса Лонсдейла, но вселить в него силы, далеко превосходящие обычные человеческие возможности.
Подготовку к операции нужно начать сегодня. Сейчас. Немедленно.
Он заставит их признать его гением – и это будет самая лучшая месть.
* * *
– Но почему он не может оперировать его здесь? – в который раз спрашивала мужа. Эллен Лонсдейл. Несколько часов крепкого сна прогнали свинцовую усталость после бессонной ночи, но даже сейчас смысл слов Марша доходил до нее с трудом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42