https://wodolei.ru/catalog/dushevie_ugly/s_poddonom/90na90/
«Христос». Очень страшился, понимал, что богохульство, сравнение не только не по чину, но и не по плечу ему – пусть Вечному, но все же смертному, смертному, смертному! Сколько ни говори «халва», во рту слаще не станет. Сколько ни тверди ему со всех сторон: «Ты – Вечный! Ты – Бегун-на-все-времена! Ты начался со Светом и уйдешь с Тьмой!» – все это для Бегуна лишь красивая и увлекательная теория, а практика – она в Москве, в Сокольниках осталась… Но люди-то вставали и шли. И Чернов преотлично знал, что это – чудо, оно каноническое, описанное в родной земной Книге Книг и наверняка – в Книге Путей, а исполнитель чуда – Мессия, Иисус. Хотя и до него, и в Ветхом Завете были пророки и исцелители…
И все же не по себе как-то было. Остановиться пора. То он Моисеем себя ощущает, а теперь вон даже… ну, слов просто нет…
А между тем требовалось переправиться через широкую и, соответственно, полноводную реку. Чернов не видел нигде плавательных средств и не думал, что у него хватит сил переплыть местную Волгу-Амазонку-Миссисипи, а Зрячий, который вполне мог бы сыграть роль песенного «седого паромщика», который, значит, «соединяет берега», отвалил, сиречь телетранспортировался.
Как быть, господа?..
А есть ответ, есть, он внятно обозначен: надо просто представить и захотеть. Если учитывать вольный опыт излечения заболевших, то можно просто захотеть, всего лишь, а представление само собой явится.
И Чернов захотел. Очень захотел. И все-таки вообразил себе самую малую долю самого малого мига, долю, в которой он стоит на этом берегу и – раз! – тоже стоит, но уже на другом… Непроизвольно зажмурился, представляя это сладкое ощущение, не раз, кстати, представляемое в различных ситуациях его земной смертной житухи, ни фига не почувствовал, хотя пролетел, как показалось, о-очень большой миг, открыл глаза: а он и вправду стоит на другом берегу. И город – вот он, километр до его края, обозначенного со стороны реки белокаменными, высокими стенами, на верху которых имелись зубцы, сохранившиеся, судя по всему, от былых веков, а на ближайшей к Чернову тоже сильно исторической башне лениво трепыхался под легким ветерком голубой флаг с золотым мужским ликом посередине.
Помнится из истории: был в давнее время подобный флаг у россиян, но – красный, червленый. А голубой – это как же следует понимать?..
Да и город вполне мог бы оказаться российским, русским, этаким Новгородом Великим или Ростовом тоже Великим, но почему-то версия эта не вызывала у Чернова доверия. Слишком часто возникает в Пути «русский след», если прибегнуть к терминологии современных Чернову политологов, а это не говорит в пользу Главного Режиссера. Чернов уже не раз озадачивался мелкими повторами, замеченными в разных ПВ:
Режиссер не очень внимателен к деталям., Но тут-то речь не о деталях – о сути построения ПВ. Или русскому – русское? Что за примитив! Быть не может! Или, точнее, не должно…
Вообще-то при более пристальном рассмотрении зданий и сооружений за стеной город, как уже отмечалось, можно было назвать и испанским (Толедо, например…), и французским (какой-нибудь Авиньон…), и итальянским (допустим, Флоренция…).
И Чернов, легко совершив околонаучное чудо телетранспортировки, так же легко побежал к городу, к видным уже воротам. Он бежал и думал, что ворота имеют место, что вон и люди, маленькие издали, толпятся перед ними, но вход этот в город явно не главный, а какой-то музейный, полуконсервированный. Словно стоял когда-то в древние века на берегу великой реки град-крепость, а прошли века – он так и остался градом-крепостью, а современный город-труженик-бездельник-гуляка вырос позади него. Там и дома нормальные, а здесь только башни и минареты. Там и жизнь реальная, деловая, а здесь только экскурсионная, парадная. И хорошо, что Бегун явится в город, съевший Вефиль, именно с туристской стороны. Его подсохшие уже, но невероятно измятые вефильские штаны и рубаха вполне могли соответствовать облику сумасшедшего туриста из… Да ладно, потом разберемся, откуда турист!..
Что будет потом, то потом и будет. Афоризм от Бегуна, но – в стилистике Книги.
Ворота оказались высоченными – в три с лишним человеческих роста, коваными, распахнутыми. Около них действительно толпились люди, словно сошедшие с киноэкрана, где Чернов не раз видал фантастические американские movies из жизни неизвестно какого будущего, но обязательно – антигуманного, техногенного, подавляющего все человеческое. Что имелось в виду? Черные, темно-серые, темно-синие, мрачные плащи, переливающиеся на свету, темные очки – у всех поголовно, будто глаза людей не переносят даже серый бессолнечный день, короткие стрижки, темные брюки и рубахи под плащами – у многих распахнутыми, и – полное отсутствие первичных половых признаков. Подбежав ближе, Чернов понял, что термин «толпились» не подходит к увиденному. Люди в плащах очень деловито передвигались вдоль ворот, входили в них, выходили, совершали некие броуновские передвижения по травке и при этом совершенно не обращали внимания на подбежавшего Чернова. Складывалось впечатление, что движение для этих людей являлось самоцелью.
А не роботы ли они, подумал Чернов, и мысль его не противоречила предыдущей – о персонажах из фантастического фильма. Только роботы, как он себе представлял, должны что-то конкретное совершать, что-то производить, разрушать, носить, строить, налаживать, поскольку они суть производное человеческого таланта и для подмоги человеку же созданы. А тут никому никакой подмоги, некий хаос и разброд.
И следующая мысль: а если они – люди, а не роботы?.. Чернов попытался кого-то задержать, задать вопрос, пристраивался к идущим и заговаривал на разных языках – никакой реакции. Если и люди, то зомбированные, закодированные, лишенные воли. Все термины – из той же фантастики… Впрочем, не реагируя никак на ненормального субъекта в холщовой одежке, они – люди-нелюди, роботы-нероботы – не мешали ему войти в ворота, затеряться в их потоках, уворачиваться от излишней целенаправленности (все-таки роботы…), проскочить какую-то мощенную булыжником площадь, куда выходили фасады четырех зданий, каждое из которых походило немного на католический храм (явные готические элементы в архитектуре…), немного на мечеть (башня с площадочкой на самом верху…), немного на венецианский дворец (ажурная, просто воздушная балюстрада на уровне второго этажа…), немного на магазин ГУМ в сердце Родины Бегуна (ангарообразность…). Персонажи в плащах также входили в эти здания и выходили обратно, а Чернов не стал экспериментировать, нырнул в узкую улочку, поднимающуюся в гору (ну, Толедо…). Промчался по ней, обходя все тех же men in black, завернул на другую – пошире, еще одна площадь с похожими зданиями, еще улочка, ворота и…
И он оказался по другую сторону крепостной стены, за которой лежал собственно город, увиденный Черновым с того берега реки.
В принципе, это был тот же Вефиль, только выросший раз в сто и постаревший на тысячу лет, выросший как в ширину, так и в высоту, этажей местами сразу на пять выросший, добротно замощенный, познакомившийся с производством стекла для по-прежнему не слишком больших окон, придумавший розничную торговлю и с ней – магазины, лавки, уличные рынки, поставивший фонари вдоль тротуаров, отделяющих пешеходов от проезжей части, по которой громыхали конные экипажи, довольно частые и разнообразные, а по тротуарам, как уже сказано, сновали пешеходы – и мужчины, и женщины, и дети с корзинами, мешками, вообще налегке, одетые просто, но разнообразно, как, знал Чернов, одевались в южной Европе веке эдак в шестнадцатом. И Чернов в своих рубахо-штанах не выглядел белой вороной, а казался вполне обычным гражданином неведомого города, правда, – из бедных граждан, из низов.
Что общего между крепостью роботов и городом людей, Чернов не представлял. Разве что стена, так ведь и та – проходима, хотя Чернов не видел в городе людей ни одного робота, а в крепости роботов не было ни одного нормального человека. Кроме Чернова. Крепость – из фантастики, город – из далекой, но реальной истории, и то и другое – нормальное костюмное шоу, но почему – рядом? Может, Великому Режиссеру стало тесно на театральных подмостках и он рванул в кинематограф? Вообще-то похоже: только на большой киностудии можно, не тревожа здравый смысл, перейти из мира «Звездных войн», например, в мир «Трех мушкетеров», а оттуда прямиком – в Москву, которая не верит слезам.
Еще одно – реалистическое, человеческое, понятное! – объяснение всему, что творится Сущим…
Чернов отдавал себе отчет, что термин «робот» – условен и отражает лишь поведение жителей крепости, а не их физиологию. Да и плевать ему было по большому счету и на поведение, и на физиологию! Куда важнее – понять: что хочет Сущий, объединяя два абсолютно разных пространства, а скорее всего и времени? Это явно не одно ПВ, а именно два, которые почему-то не догадываются о своем соседстве или считают его столь же естественным, как разноконтинентные обитатели зоопарка. Слон из Африки и медведь из Сибири живут же рядом. И только служитель зоопарка может перейти из вольера в вольер…
Следуя этой мысли, можно предположить, что по ту сторону города людей расположено еще какое-нибудь ПВ, а дальше – еще… Многомерное пространство, в котором существует Лабиринт Миров и где проложен Путь Бегуна, свернутое Великим Физиком до простого трехмерного и размещенное в этих жалких и тесных трех измерениях. Детское рукоделие: разложить грани кубика на плоскости, чтобы получился крест, состоящий из шести квадратиков? Примитивно, но объясняет. Только детское рукоделие имело обратную цель: из шести квадратиков сложить куб. А здесь что?.. Может быть, Чернов попал как раз в трехмерную заготовку, из коей будет сложена многомерная фигура Лабиринта?.. Но где, спрашивается, искать в таком случае трехмерный Вефиль?..
А пройтись по квадратикам неплохо было бы, ох неплохо… Не проскочить ли ему и впрямь по ту сторону города людей и – дальше, дальше? Хотя бы для того, чтобы подтвердить свою хилую и даже не трехмерную, а одномерную теорийку? Ну и поглядеть на одно, другое, третье ПВ, не влетая в Сдвиг?..
Не спеши, остановил себя Чернов. Никто твое время не ограничивает. Тем более что ты – Вечный. Выпадет фишка – проскочишь и поглядишь. Но твоя цель сейчас – Вефиль. Старец однозначно сказал: «Видишь город? Вефиль – в нем». Правда, с той стороны реки Чернов видел оба города или крепость и город вместе. В крепости ничего от Вефиля нет. Значит, надо искать здесь, а искать – надо…
Он сошел с тротуара, проложенного вроде бы и вдоль крепостной стены, а все ж отделенного от нее каким-то пространством, будто ямка вырыта, а дна у ямки не видать. Сошел на неширокую проезжую часть, увернулся от пары лошадок, несущих черную, украшенную боковыми фонарями карету, пробежал несколько шагов и оказался на противоположном тротуаре. Оглянулся – стена не пропала. Как высилась над улицей, так и осталась на своем месте, и своя башня – такая же, как и со стороны реки, в ней имела место, с таким же голубым флагом, на котором золотом вышит чей-то лик. А вдоль тротуара, на который выскочил Чернов, шли люди, заходили в лавки, поодаль – у поворота направо – торговал пестрыми фруктами и зеленью уличный рыночек. Какой-то пацаненок в коротких штанах с одной помочью через плечо застыл на месте, открыв рот и уставившись на Чернова.
– Чего тебе? – спросил Чернов по-русски. – Что-нибудь не так?
Пацаненок закрыл рот, лицо его сделалось испуганным, и он опрометью понесся прочь. Ответом не удостоил. Но самое обидное, что Чернов не услыхал речь. Что за язык здесь?.. Вывесок – ни одной. О содержимом лавочек можно было узнать лишь по большим смешным рисункам, наклеенным на окна изнутри. На окне той, около которой стоял Чернов, он рассмотрел такой рисунок: собака подняла заднюю лапу и крупно прорисованными каплями орошала женскую шляпку, украшенную цветами. То ли это была шляпная мастерская, то ли – зоомагазин. Выяснять Чернов не стал, двинулся по улице вдоль домов – двухэтажных, трехэтажных, белокаменных, но местами покрашенных в разные цвета: то розовая рамка вокруг окна, то голубой цветочный узор посередине стены, то волнистые линии у дверей… Нарядной смотрелась улочка. Нарядной и в общем-то многолюдной.
Чернов лавировал между прохожими, которые, казалось, не очень-то его замечали: ну прется навстречу бездельник в дешевой одежонке – чего зря внимание тратить. Да и публика-то не слишком от него отличалась – по одежке. Были встречные, одетые побогаче, поярче, а так – белый цвет, серый цвет, голубой, рубахи, просторные штаны, сандалии. Жара в городе. Не тропическая, но – все же.
Но что удивляло – это молчание толпы. Только шарканье ног по каменному тротуару, только грохот колес и цокот копыт по мостовой, и – ни единого слова вслух. Даже когда Чернов добрался до рыночка и протискивался среди покупателей, то поразился: торговля шла молча. Продавцы молча накладывали в полотняные сумки фрукты и овощи, покупатели молча передавали им какие-то местные монетки, по виду – медные или бронзовые. Малые детишки, уцепившиеся за подолы мам, молча таращили по сторонам глазенки.
Засмотревшись, Чернов налетел на кого-то, машинально бросил – на сей раз на древнееврейском:
– Не держи зла, добрый человек.
И услышал в ответ:
– Бегун, неужели – ты?
Вгляделся: перед ним был Асав. Одновременно – растерянный и обрадованный. Чернов ухватил его за руку, потащил из толпы в сторону, прижал к стене, шепотом спросил:
– Почему они молчат?
И получил в ответ:
– Здесь вообще никто не говорит.
– Немые, что ли?
– Не знаю, Бегун. Немые объясняются пальцами. А эти – ничем.
Телепатия? Не исключено. Но всякий телепат, по разумению Чернова, должен уметь общаться с нетелепатом. И тут же опроверг себя: а если это – мир Телепатов, то зачем им речь? Зачем язык? Он просто не мог возникнуть – за ненадобностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
И все же не по себе как-то было. Остановиться пора. То он Моисеем себя ощущает, а теперь вон даже… ну, слов просто нет…
А между тем требовалось переправиться через широкую и, соответственно, полноводную реку. Чернов не видел нигде плавательных средств и не думал, что у него хватит сил переплыть местную Волгу-Амазонку-Миссисипи, а Зрячий, который вполне мог бы сыграть роль песенного «седого паромщика», который, значит, «соединяет берега», отвалил, сиречь телетранспортировался.
Как быть, господа?..
А есть ответ, есть, он внятно обозначен: надо просто представить и захотеть. Если учитывать вольный опыт излечения заболевших, то можно просто захотеть, всего лишь, а представление само собой явится.
И Чернов захотел. Очень захотел. И все-таки вообразил себе самую малую долю самого малого мига, долю, в которой он стоит на этом берегу и – раз! – тоже стоит, но уже на другом… Непроизвольно зажмурился, представляя это сладкое ощущение, не раз, кстати, представляемое в различных ситуациях его земной смертной житухи, ни фига не почувствовал, хотя пролетел, как показалось, о-очень большой миг, открыл глаза: а он и вправду стоит на другом берегу. И город – вот он, километр до его края, обозначенного со стороны реки белокаменными, высокими стенами, на верху которых имелись зубцы, сохранившиеся, судя по всему, от былых веков, а на ближайшей к Чернову тоже сильно исторической башне лениво трепыхался под легким ветерком голубой флаг с золотым мужским ликом посередине.
Помнится из истории: был в давнее время подобный флаг у россиян, но – красный, червленый. А голубой – это как же следует понимать?..
Да и город вполне мог бы оказаться российским, русским, этаким Новгородом Великим или Ростовом тоже Великим, но почему-то версия эта не вызывала у Чернова доверия. Слишком часто возникает в Пути «русский след», если прибегнуть к терминологии современных Чернову политологов, а это не говорит в пользу Главного Режиссера. Чернов уже не раз озадачивался мелкими повторами, замеченными в разных ПВ:
Режиссер не очень внимателен к деталям., Но тут-то речь не о деталях – о сути построения ПВ. Или русскому – русское? Что за примитив! Быть не может! Или, точнее, не должно…
Вообще-то при более пристальном рассмотрении зданий и сооружений за стеной город, как уже отмечалось, можно было назвать и испанским (Толедо, например…), и французским (какой-нибудь Авиньон…), и итальянским (допустим, Флоренция…).
И Чернов, легко совершив околонаучное чудо телетранспортировки, так же легко побежал к городу, к видным уже воротам. Он бежал и думал, что ворота имеют место, что вон и люди, маленькие издали, толпятся перед ними, но вход этот в город явно не главный, а какой-то музейный, полуконсервированный. Словно стоял когда-то в древние века на берегу великой реки град-крепость, а прошли века – он так и остался градом-крепостью, а современный город-труженик-бездельник-гуляка вырос позади него. Там и дома нормальные, а здесь только башни и минареты. Там и жизнь реальная, деловая, а здесь только экскурсионная, парадная. И хорошо, что Бегун явится в город, съевший Вефиль, именно с туристской стороны. Его подсохшие уже, но невероятно измятые вефильские штаны и рубаха вполне могли соответствовать облику сумасшедшего туриста из… Да ладно, потом разберемся, откуда турист!..
Что будет потом, то потом и будет. Афоризм от Бегуна, но – в стилистике Книги.
Ворота оказались высоченными – в три с лишним человеческих роста, коваными, распахнутыми. Около них действительно толпились люди, словно сошедшие с киноэкрана, где Чернов не раз видал фантастические американские movies из жизни неизвестно какого будущего, но обязательно – антигуманного, техногенного, подавляющего все человеческое. Что имелось в виду? Черные, темно-серые, темно-синие, мрачные плащи, переливающиеся на свету, темные очки – у всех поголовно, будто глаза людей не переносят даже серый бессолнечный день, короткие стрижки, темные брюки и рубахи под плащами – у многих распахнутыми, и – полное отсутствие первичных половых признаков. Подбежав ближе, Чернов понял, что термин «толпились» не подходит к увиденному. Люди в плащах очень деловито передвигались вдоль ворот, входили в них, выходили, совершали некие броуновские передвижения по травке и при этом совершенно не обращали внимания на подбежавшего Чернова. Складывалось впечатление, что движение для этих людей являлось самоцелью.
А не роботы ли они, подумал Чернов, и мысль его не противоречила предыдущей – о персонажах из фантастического фильма. Только роботы, как он себе представлял, должны что-то конкретное совершать, что-то производить, разрушать, носить, строить, налаживать, поскольку они суть производное человеческого таланта и для подмоги человеку же созданы. А тут никому никакой подмоги, некий хаос и разброд.
И следующая мысль: а если они – люди, а не роботы?.. Чернов попытался кого-то задержать, задать вопрос, пристраивался к идущим и заговаривал на разных языках – никакой реакции. Если и люди, то зомбированные, закодированные, лишенные воли. Все термины – из той же фантастики… Впрочем, не реагируя никак на ненормального субъекта в холщовой одежке, они – люди-нелюди, роботы-нероботы – не мешали ему войти в ворота, затеряться в их потоках, уворачиваться от излишней целенаправленности (все-таки роботы…), проскочить какую-то мощенную булыжником площадь, куда выходили фасады четырех зданий, каждое из которых походило немного на католический храм (явные готические элементы в архитектуре…), немного на мечеть (башня с площадочкой на самом верху…), немного на венецианский дворец (ажурная, просто воздушная балюстрада на уровне второго этажа…), немного на магазин ГУМ в сердце Родины Бегуна (ангарообразность…). Персонажи в плащах также входили в эти здания и выходили обратно, а Чернов не стал экспериментировать, нырнул в узкую улочку, поднимающуюся в гору (ну, Толедо…). Промчался по ней, обходя все тех же men in black, завернул на другую – пошире, еще одна площадь с похожими зданиями, еще улочка, ворота и…
И он оказался по другую сторону крепостной стены, за которой лежал собственно город, увиденный Черновым с того берега реки.
В принципе, это был тот же Вефиль, только выросший раз в сто и постаревший на тысячу лет, выросший как в ширину, так и в высоту, этажей местами сразу на пять выросший, добротно замощенный, познакомившийся с производством стекла для по-прежнему не слишком больших окон, придумавший розничную торговлю и с ней – магазины, лавки, уличные рынки, поставивший фонари вдоль тротуаров, отделяющих пешеходов от проезжей части, по которой громыхали конные экипажи, довольно частые и разнообразные, а по тротуарам, как уже сказано, сновали пешеходы – и мужчины, и женщины, и дети с корзинами, мешками, вообще налегке, одетые просто, но разнообразно, как, знал Чернов, одевались в южной Европе веке эдак в шестнадцатом. И Чернов в своих рубахо-штанах не выглядел белой вороной, а казался вполне обычным гражданином неведомого города, правда, – из бедных граждан, из низов.
Что общего между крепостью роботов и городом людей, Чернов не представлял. Разве что стена, так ведь и та – проходима, хотя Чернов не видел в городе людей ни одного робота, а в крепости роботов не было ни одного нормального человека. Кроме Чернова. Крепость – из фантастики, город – из далекой, но реальной истории, и то и другое – нормальное костюмное шоу, но почему – рядом? Может, Великому Режиссеру стало тесно на театральных подмостках и он рванул в кинематограф? Вообще-то похоже: только на большой киностудии можно, не тревожа здравый смысл, перейти из мира «Звездных войн», например, в мир «Трех мушкетеров», а оттуда прямиком – в Москву, которая не верит слезам.
Еще одно – реалистическое, человеческое, понятное! – объяснение всему, что творится Сущим…
Чернов отдавал себе отчет, что термин «робот» – условен и отражает лишь поведение жителей крепости, а не их физиологию. Да и плевать ему было по большому счету и на поведение, и на физиологию! Куда важнее – понять: что хочет Сущий, объединяя два абсолютно разных пространства, а скорее всего и времени? Это явно не одно ПВ, а именно два, которые почему-то не догадываются о своем соседстве или считают его столь же естественным, как разноконтинентные обитатели зоопарка. Слон из Африки и медведь из Сибири живут же рядом. И только служитель зоопарка может перейти из вольера в вольер…
Следуя этой мысли, можно предположить, что по ту сторону города людей расположено еще какое-нибудь ПВ, а дальше – еще… Многомерное пространство, в котором существует Лабиринт Миров и где проложен Путь Бегуна, свернутое Великим Физиком до простого трехмерного и размещенное в этих жалких и тесных трех измерениях. Детское рукоделие: разложить грани кубика на плоскости, чтобы получился крест, состоящий из шести квадратиков? Примитивно, но объясняет. Только детское рукоделие имело обратную цель: из шести квадратиков сложить куб. А здесь что?.. Может быть, Чернов попал как раз в трехмерную заготовку, из коей будет сложена многомерная фигура Лабиринта?.. Но где, спрашивается, искать в таком случае трехмерный Вефиль?..
А пройтись по квадратикам неплохо было бы, ох неплохо… Не проскочить ли ему и впрямь по ту сторону города людей и – дальше, дальше? Хотя бы для того, чтобы подтвердить свою хилую и даже не трехмерную, а одномерную теорийку? Ну и поглядеть на одно, другое, третье ПВ, не влетая в Сдвиг?..
Не спеши, остановил себя Чернов. Никто твое время не ограничивает. Тем более что ты – Вечный. Выпадет фишка – проскочишь и поглядишь. Но твоя цель сейчас – Вефиль. Старец однозначно сказал: «Видишь город? Вефиль – в нем». Правда, с той стороны реки Чернов видел оба города или крепость и город вместе. В крепости ничего от Вефиля нет. Значит, надо искать здесь, а искать – надо…
Он сошел с тротуара, проложенного вроде бы и вдоль крепостной стены, а все ж отделенного от нее каким-то пространством, будто ямка вырыта, а дна у ямки не видать. Сошел на неширокую проезжую часть, увернулся от пары лошадок, несущих черную, украшенную боковыми фонарями карету, пробежал несколько шагов и оказался на противоположном тротуаре. Оглянулся – стена не пропала. Как высилась над улицей, так и осталась на своем месте, и своя башня – такая же, как и со стороны реки, в ней имела место, с таким же голубым флагом, на котором золотом вышит чей-то лик. А вдоль тротуара, на который выскочил Чернов, шли люди, заходили в лавки, поодаль – у поворота направо – торговал пестрыми фруктами и зеленью уличный рыночек. Какой-то пацаненок в коротких штанах с одной помочью через плечо застыл на месте, открыв рот и уставившись на Чернова.
– Чего тебе? – спросил Чернов по-русски. – Что-нибудь не так?
Пацаненок закрыл рот, лицо его сделалось испуганным, и он опрометью понесся прочь. Ответом не удостоил. Но самое обидное, что Чернов не услыхал речь. Что за язык здесь?.. Вывесок – ни одной. О содержимом лавочек можно было узнать лишь по большим смешным рисункам, наклеенным на окна изнутри. На окне той, около которой стоял Чернов, он рассмотрел такой рисунок: собака подняла заднюю лапу и крупно прорисованными каплями орошала женскую шляпку, украшенную цветами. То ли это была шляпная мастерская, то ли – зоомагазин. Выяснять Чернов не стал, двинулся по улице вдоль домов – двухэтажных, трехэтажных, белокаменных, но местами покрашенных в разные цвета: то розовая рамка вокруг окна, то голубой цветочный узор посередине стены, то волнистые линии у дверей… Нарядной смотрелась улочка. Нарядной и в общем-то многолюдной.
Чернов лавировал между прохожими, которые, казалось, не очень-то его замечали: ну прется навстречу бездельник в дешевой одежонке – чего зря внимание тратить. Да и публика-то не слишком от него отличалась – по одежке. Были встречные, одетые побогаче, поярче, а так – белый цвет, серый цвет, голубой, рубахи, просторные штаны, сандалии. Жара в городе. Не тропическая, но – все же.
Но что удивляло – это молчание толпы. Только шарканье ног по каменному тротуару, только грохот колес и цокот копыт по мостовой, и – ни единого слова вслух. Даже когда Чернов добрался до рыночка и протискивался среди покупателей, то поразился: торговля шла молча. Продавцы молча накладывали в полотняные сумки фрукты и овощи, покупатели молча передавали им какие-то местные монетки, по виду – медные или бронзовые. Малые детишки, уцепившиеся за подолы мам, молча таращили по сторонам глазенки.
Засмотревшись, Чернов налетел на кого-то, машинально бросил – на сей раз на древнееврейском:
– Не держи зла, добрый человек.
И услышал в ответ:
– Бегун, неужели – ты?
Вгляделся: перед ним был Асав. Одновременно – растерянный и обрадованный. Чернов ухватил его за руку, потащил из толпы в сторону, прижал к стене, шепотом спросил:
– Почему они молчат?
И получил в ответ:
– Здесь вообще никто не говорит.
– Немые, что ли?
– Не знаю, Бегун. Немые объясняются пальцами. А эти – ничем.
Телепатия? Не исключено. Но всякий телепат, по разумению Чернова, должен уметь общаться с нетелепатом. И тут же опроверг себя: а если это – мир Телепатов, то зачем им речь? Зачем язык? Он просто не мог возникнуть – за ненадобностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54