Ведь не может Сущий делать что-либо просто так, верно? Есть же какой-то высший смысл в этих хождениях туда-сюда…»
«Есть, Бегун. Сказано в Книге: „Миры расходятся и сходятся, но больше расходятся, чем сходятся, и единообразие, положенное в основу Мироздания, нарушается, а Система теряет жесткость. И только Пути связывают Миры вновь и возвращают им равновесие, положенное изначально – с началом Света. А кроме Бегуна, нет никого, кто может вести Путь так, как того хочет Сущий“. Иногда употребляется другой термин, более общий – вместо жесткости: равновесие…»
Чернова зацепила явно чужая, не из стилистики Книги, фраза: «Система теряет жесткость». Она скорее – из какого-то учебника: по сопромату, например. Если Зрячий цитирует скрупулезно точно – а как он еще может, если ему просто вкладывают соответствующую цитату в мозг? – то в Книгу попала подсказка. Ключевое слово – Система. Система миров. Система ПВ. Генеральный Конструктор, оказавшийся на полставки Первым Писателем, неаккуратен: он проболтался. Или наоборот: снайперски точен и фраза про Систему – прямая подсказка Бегуну. Причем – запланированная.
Хотелось верить.
«Я уже слышал, что я – на все времена. Я уже слышал, что у Сущего есть Бегун и множество Зрячих. А еще – Избранные: те, что принадлежат ведомым народам. Но этого страшно мало для того, чтобы держать Систему в равновесии – пусть даже неустойчивом… Ты знаешь, Раванг, сколько нас всего – тех, кто обслуживает Систему?»
«Сущий знает. Каждому из нас положено место в Системе и функция в ней. Одно место и одна функция – на все времена от Света до Тьмы. И не быть Зрячему Бегуном, как не стать Избранному Зрячим. Хотя…»
«Что – хотя?»
«Что-то говорит мне, будто Зрячие получаются как раз из Избранных…»
«А Бегуны?»
«Бегун – один на все времена. Ты сам сказал».
«То есть я один тащу все Пути? Неслабо, Раванг! Дух прямо захватывает… А сколько их было у Сущего до нынешнего моего Пути?»
«Одна смертная жизнь Бегуна – один Путь Бегуна, наверно, так. А сколько всего?.. Мне не дано этого знать, Бегун, а самому тебе вспомнить не дано. Может, другой Зрячий получит право сказать тебе истину. Если она существует…»
«А долго ли мне идти в этот раз?»
Показалось или нет – но Чернов явно услышал смех.
«Я всего лишь Зрячий, Бегун. Мне не позволено увидеть дальше моего взгляда. А мои человеческие знания малы и очень локальны. Как и твои… Кстати, я назвал себя, а как тебя зовут в нынешней жизни?»
Чернов помедлил с ответом, изо всех сил стараясь не позволить мысли оформиться и не дать Зрячему услышать ее. Похоже, что удалось, потому что Раванг молчал и не опережал собеседника..
«Будешь смеяться, но – Бегун», – подумал или сказал Чернов.
«Странное совпадение…»
«Сам удивляюсь, – тоже изобразил смех Чернов, – но уж так вышло».
«Пора прощаться. Супервихрь уходит».
«Они у вас часты, такие вихри?»
«У нас таких вообще не бывает. Поэтому я и думаю, что мы с тобой оба попали в чужой и пустой мир. Только я вернусь к себе, а ты пойдешь дальше по Пути».
«Но зачем Сущему было приводить нас в пустой мир? Для чего? Чтобы продемонстрировать силу смоделированного им Супервихря? Жестокость ради жестокости?.. Разве Сущий не добр по определению?»
«Сущий добр, и сделанное им не противоречит этому постулату. Жестокость всегда очистительно, Бегун. Слишком многое налипает на человека за короткое время его земного существования. Он, человек, даже не ведает, насколько нечист. А Сущий знает. И Путь – не просто чья-то дорога Оттуда Туда или Туда Оттуда, но – Выбор. Бегун ведет в Путь лишь тот народ, который избран. Чья роль в мире настолько важна, насколько Сущий определил ее важной. Значит, Путь – это род очищения. И конец Пути надо встречать чистым, налегке – с легкой ясностью итога… Удачи тебе, Бегун, терпения и силы. Сказано в Книге: „Боль приходит и проходит, а Путь – навсегда“.
И начался стремительный и жутковатый полет вниз, этакая хроника пикирующего бомбардировщика: свет, свет, блики, блики, синее, синее, желтое, много желтого… И вдруг – резкая остановка, миллисекундная потеря сознания и – ясность. Очищение, как предположил Зрячий-Раванг…
Солнце катилось к горизонту. Небо было чистым-пречистым и голубым, как застиранная майка солдатика-первогодка. Чернов стоял по колени в воде – целый и невредимый, руки-ноги – при нем, даже вефильская одежонка не истрепалась в горних высях, вода оказалась неширокой и мелкой речушкой с какими-то кустами на одном берегу и.чистым зеленым полем на другом, а за полем, в километре всего, виднелись знакомые стены Вефиля.
Сдвиг принес их в хорошее место. Самое оно для очередного бунта против Бегуна. Самое оно для воплощения желания остановиться, осесть, не искать от добра добра. Есть вода, есть корм для скота, есть земля для плодов…
Вода в речке была прозрачной до песчаного дна и чертовски холодной: ноги ломило. Чернов побрел к берегу, выбрался на поле, упал на траву, уставился в небо. Показалось: из-за солнечного краснеющего диска выглянул чей-то глаз.
Я сошел с ума, сказал себе Чернов и заснул.
А когда проснулся, пришел вечер – синий и звездный, как задник в театральном спектакле про Синюю Птицу счастья. И температура, как говорится, «за бортом» вряд ли превышала плюс двадцать по Цельсию, и нежный ветерок еще и смягчал эту температуру – оптимальнейшую для измученного жарой организма, и трава на поле была густой и сочной на вид, и вдалеке, совсем рядом с Вефилем, открылся лес, даже, скорее, лесок, прозрачный, пронизанный закатным солнцем, в котором – издали да на контражуре не очень ясно! – угадывались то березки, то сосенки, а воздух был чистым и пахнул чем-то цветочным, медовым, пряным. Короче, в рай попал Чернов и не удивился бы, если б из того лесочка навстречу ему вышли голые Адам и Ева. А история про Эдем где-то между Тигром и Ефратом – миф и не более. Среднеевропейские просторы со взвешенным климатом – вот место, которое Сущий определил человеку для жизни.
Выходило, что человек этот и есть Чернов. Выходило, что Сущий таки подслушал диалог двуединого Разумного Взгляда и подарил Бегуну желаемое. Но опять все тот же вопрос: кем желаемое? Если вефильцами, то здесь – конец Пути. А Чернов представлял себе дом вефильцев как раз в Междуречье: чтоб немного пустыни, немного воды, немного гор, не слишком много зелени, ну и сады, конечно, фрукты, вино, рыба в воде. То есть все минимизировано под среднего потребителя. А окружающий сейчас Чернова мир явно максимализирован (есть такой термин?..) под сверхпотребителя, каковыми с большой радостью могут стать неприхотливые пока вефильцы. И ведь захотят, и ведь станут: к хорошему быстро привыкаешь…
Похоже, Сущий не подарок Чернову отвалил – в виде райской обители, а придумал еще одно испытание на прочность – в виде райской обители опять же. Чернову бы сейчас выстроить остаток Пути из одних пустынь с самумами – мухой бы Путь одолели! Без писка и воплей.
Так, размышляя о превратностях судьбы, что вполне соответствует образу тридцатитрехлетнего российского интеллигента-спортсмена, Чернов добрел по травке до знакомого входа в любимый город, предвкушая либо крики радости с городских стен и крыш, либо хулу и поношения плюс требование масс к Бегуну – оставить их и идти дальше в одиночестве. Но странности начались сразу: ни на стенах, ни на крышах никого не было. Никто не встречал Бегуна из Сдвига, что стало уже доброй традицией в Пути, никто не тащил ему еды и питья. Пусто было на входе в город, пусто и тихо. И потихоньку струйкой нежданного пота потек по спине страх: а живы ли горожане? А не выжег ли их всех Супервихрь и его дочерние создания-смерчики и Вефиль остался Бегуну лишь в память о Пути, потому что бессмысленно тащить за собой по цепочке ПВ пустой мертвый город?..
– Ay! – глупо крикнул Чернов.
Как и следовало ожидать в этом благословенном идиллическом крае, окрестности отозвались эхом – поначалу громким и ясным, а потом – затухающим, исчезающим. И по-прежнему – ни души.
Чернов включил прямую передачу и понесся к ближайшему дому, дернул покосившуюся под вихрем дверь, вбежал в комнату, облетел остальные помещения, не забыл спуститься в пещеру под домом. И здесь – ни единой души!
Следующий дом… Еще один… Перебежка и – дом Кармеля… Пусто.
Пулей – в Храм, распахнул тяжелую дверь…
Мертвая тишина, лишь икона с Бегуном – нетронутая – висела на стене.
Чернов вышел на площадь и сел на порог Храма. Искать дальше смысла не было, это Чернов нутром чуял, а чутье у него за последние дни сильно обострилось. И все же чутье чутьем, а разум требовал продолжать поиск – до каждого строения. Вот сейчас посижу, думал Чернов потерянно, соберу себя в пучок и начну искать, начну шерстить эти, в принципе, неплохо устоявшие под вихрем дома, которые еще до-о-олго послужат своим хозяевам… Долго. Если хозяева найдутся.
Мыслей не возникало – никаких. Голова была пустой и гулкой, как колокол без языка. И в этой пустоте из ниоткуда – а может, извне! – всплыла фраза, видимая как бы внутренним взором, словно красная бегущая строка на сером дисплее компьютера: беги – ищи, беги – ищи, беги – ищи…
Бегун – не Зрячий, но и ему, оказывается, можно навязать свыше слова, диктующие поступок. Бежать – искать… Бежать – это привычно, тем более что успел пристойно выспаться. А что искать? Жителей Вефиля или очередного Зрячего, который объяснит – если ему опять же спустят указания, – куда подевались горожане?.. Чернов потихоньку начинал звереть от отсутствия какой-нибудь логики в процессе прохождения Пути. Идиотские ПВ, идиотские Сдвиги, идиотские условия Игры, которую затеял Большой Игрок… Или Большой Шулер?.. При всем уважении к Нему, которое уже продекларировано, Чернов склонялся ко второму определению. Он, Чернов, никогда не любил азартных игр, не играл ни в карты, ни в рулетку, ни даже в орла-решку. Ну, ладно, волею судьбы он попал в Игру. Коли игроком попал, то он не знал, как вести себя с партнером-шулером. Но вряд ли Большой Игрок выбрал его в партнеры, можно о таком и не мечтать. Он, Чернов, всего лишь – фигура на доске, фишка на столе рулетки, монетка, подброшенная в воздух. Есть выраженье: упал – отжался. Как раз его ситуация, но формулировка иная: подбросили – упади. То есть беги и ищи, не раздумывая. Сочтут нужным – объяснят. По минимуму…
И Чернов припустился прочь из мертвого города, побежал, приминая траву, и она легко вставала позади, будто не живой была, а сварганена реквизиторами из какого-нибудь хитрого пластика. И позади остался вымерший город, а впереди вырос воздушный лесок, просвеченный в ночи не солнцем, а луной. И он уже не казался Чернову волшебным, не живым, а вовсе представлялся декорацией в спектакле, да и сама луна была нарисована на заднике сцены, и звезды тоже, среди которых, кстати, совсем не было знакомых. И хотя Чернов прекрасно помнил прозрачный холодок воды в реке, и нежную свежесть травы, щекочущей лицо, когда он спал, и запахи, и пение птиц – он ничему теперь не верил. Но послушно бежал, потому что запрограммирован был на бег, как птицы – на пение, как трава – на упругость, как река – на течение, как луна – на создание атмосферы из сказки про Синюю Птицу.
А Сущий – это всего лишь не слишком добрый сказочник, автор всемирно (от понятия «все миры»…) известной и каждым встречным цитируемой книги сказок под громким названием «Книга Пути», и сказки, ее составляющие по мере написания автором, становятся все мрачней и страшней. Нетипично для сказок? Да вспомните хотя бы немецких братьев Гримм: у них что ни сказка – то либо живот кому-то вспарывают, либо едят кого-то, либо еще что-то доброе и гуманное творят. А сколько поколений детишек на творчестве братков взросло? То-то и оно…
Герой книги сказок Бегун бежал по сказочной траве, вбежал в сказочный лес, легко дышал сказочным воздухом и все яснее понимал, что и бежит-то он не произвольно выбранным маршрутом, а специально вложенным в него, весьма, правда, тактично вложенным. Поставили красивый лесок – ясный пень, что ностальгия поведет Чернова после Пустого Вефиля именно в псевдорусскую рощу.
А дальше куда, соображал Чернов, поскольку лес заканчивался, а ничего сказочного не происходило?..
Он выбежал из леса и оказался в поле, но не с травой, а с какими-то злаковыми – то ли с рожью, то ли с пшеницей, то ли вовсе с овсом. Городской взрослый мальчик Чернов плохо разбирался в сельскохозяйственных растениях… Злаковые, естественно, трепетно колосились под милыми порывами ветерка, и Чернов рванул прямо по ним, не жалея трудов неведомых крестьян, приминая колосья кроссовками. А они, гады, как и трава, выпрямлялись позади, но это уже не удивляло Чернова, не тормозило его внимания, потому что впереди, за полем, на взгорье стоял Вефиль.
Вероятно – перенесенный с прежнего места. Или вообще – другой. Дубль.


Глава двадцать вторая.
ОТРАЖЕНИЯ

Новое предложение Главного Экспериментатора явно имело смысл, а какой – вот это и была задачка для испытуемого Бегуна. Решит – получит конфетку, не решит – тоже что-нибудь получит, но менее сладенькое, куда менее. Дураку понятно, что решить придется, ибо не с двумя же городами под мышками уходить в Путь. Что проверял Главный Режиссер на сей раз – то ли сообразительность Бегуна, то ли верность идее Пути, то ли третье, десятое, девяносто седьмое, – Чернов не представлял себе и здраво предполагал, что скорее всего и не осознает. Задачка – да, для него, но он – лишь крыса в лабиринте, как уже печально отмечалось, а выбор, сделанный крысой, – радость познания для того, кто ее туда запустил, кто изучает либо ее возможности, либо возможности лабиринта, либо еще какую-нибудь фиговину, а крысе, повторим – конфетка или, в худшем случае, электрический удар в башку, чтоб, значит, думала шустрее.
Зачем нужны два Вефиля по обе стороны прозрачного даже ночью леса? Сущему виднее. Это – вопрос крысы и ответ ей. А дело ее – нестись по лабиринту, пусть даже возмущаясь его нелогичностью, подлостью всяких ловушек, жестокостью испытаний и прочая и прочая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54