«Они прошли? Прошли. Так почему бы и нам не рискнуть? Скорость у нас вдвое выше». Так, вероятно, сработала его первая и все решившая мысль.
На скорости, с какой мы шли над «бродом» в «зыбучке», можно было увидеть только черный бочонок, похожий на кота в прыжке, метнувшийся над коварной гладью и терявший скорость с каждым мгновением. Он скользнул по песку и ушел в него, как торпеда. Две – три секунды – и все было кончено. Вероятно, они и вскрикнуть не успели, хотя жили в своей песчаной могиле до тех пор, пока не достигли дна или пока не иссяк кислородный запас.
Мы шли уже не так быстро, и все внимание наше было приковано к рыжим проплешинам «брода», а гибель преследователей была столь молниеносной, что мы на нее даже не реагировали. Только Род протянул «Н‑да…», но, не услышав отклика, тоже умолк. Лишь когда прошли «зыбучку» и песок привычно покраснел до самого горизонта, я, глубоко вздохнув, посмотрел на часы. Два с четвертью. Почти полтора часа осталось до цели.
– Я шел наверняка, а все-таки страшно, – задумчиво сказал Айк, – вот так, как они…
Я не ответил. Дикий, Уоррен, Жаклин и все с ними связанное стало вчерашним днем, о котором не думалось. Разведчик, как шахматист, не вспоминает уже сделанных ходов, а рассчитывает варианты дальнейших. Я и рассчитывал, уже мысленно шифруя лазерограмму Дибитцу о выполнении задания.
Но Рода, должно быть, неотступно преследовала мысль о погибших преследователях.
– Бросьте вы об этом, – прервал я его, – еще сорок минут, и мы дома.
– Ты дома, а мы? – сказал Айк.
И снова застрекотал зуммер видео. Я даже обомлел. Откуда?
– Кто говорит? – спросил я.
– Включите экран, – услышали мы чей-то приказ.
– Подожди, не включай, – шепнул Айк. – Вдруг это Лоусон?
– Лоусон далеко, а кругом пустыня. Включаю, – решил я.
На экране в незнакомом военном мундире возник человек лет тридцати у пульта с клавишами.
– Говорит пограничная служба Свободной зоны. Сектор второй. Кто вы и откуда?
– Соедините меня с начальником службы безопасности, – потребовал я. – Уполномочен доложить только ему.
– Не вижу оснований для переключения.
– Сообщите, что говорит Даблью-си.
Человек подумал немного и сказал с плохо скрытым недовольством:
– Хорошо. Переключаю.
Начальник службы безопасности, тоже в мундире, оказался лет на десять старше передавшего вызов пограничника.
– Кто из вас Даблью-си? – спросил он с экрана.
– Я.
– А остальные двое?
– Рабочие рудников Лоусона. Поскольку оба в скафандрах, отличить их нельзя. Помогали мне в исполнении приказа Центра и просят политического убежища в нашей зоне.
– Что можете сообщить дополнительно?
– Со мной брусок «икс-металла», добываемого на рудниках Лоусона. Брусок окрашен в золотой цвет, но это не золото. Металл сильно излучает, и касаться его или находиться поблизости можно только в скафандрах с антирадиационной пропиткой. Если таковых нет, изолируйте электроль до отправки бруска на Планету. И еще одно… – Я помялся.
– Говорите. Нас никто не слушает.
– Надо срочно передать лазерограмму на Планету. Я продиктую ее сейчас в зашифрованном виде.
И я продиктовал длинный ряд колонок с пятизначными цифрами.
– Будет сделано, – сказал начальник службы безопасности. – Скафандры у нас есть, брусок выгрузим и изолируем до отправки. Если поручитесь за ваших спутников, можете передать им, что после необходимой проверки право убежища будет им предоставлено.
Когда экран отключился, Айк спросил:
– Ты говорил о нас. Что он ответил?
– Что вам обоим будет и кров и работа.
На горизонте показался сверкающий на солнце, как гигантский алмаз, прозрачный купол большого города.
– Это их город? – взволнованно спросил Айк.
– Это больше, чем город, – сказал я. – Это свобода.

Глава 25


в которой Лайк убеждается, что его профессия еще нужна

Световой сигнал на двери приглашает войти.
Я медлю, оценивая ситуацию. Вторая Планета позади, Айк и Род посланы на курсы механиков, мой брусок и документация – микрозаписи и микросъемки – ушли на Планету на два месяца раньше меня. А я вынужден был отлеживаться в госпитале, избавляясь от остаточной радиации, которая все-таки доконала меня, должно быть из-за плохой пропитки скафандра.
И вот я прибыл домой, как говорится, к шапочному разбору. Что же я узнаю, прочту или услышу? Отворяю дверь и вхожу в кабинет, в котором неоднократно бывал. За последнее время события нагромождались кучно и вразбивку, создавая мелодию суетливой, напряженной, путаной, тревожной и радостной жизни, где все служило победе, на которую «был запрограммирован хитроумный и удачливый Чабби Лайк.
За столом сидел тот же Дибитц, может быть, в той же поношенной замшевой куртке, и высокий белый лоб его так же морщился над умными глазами, которые могли заморозить или согреть. Тот же Дибитц, придумавший Чабби Лайка, вдохнувший в него жизнь и бросивший ее в океанские и космические дали, как ракету, не промахнувшуюся до цели. Только вены на руках его чуть-чуть набухли да поредели, пожалуй, прядки в каштановом хохолке на лбу.
– И ты не помолодел, мальчик, – сказал он, привстав и подвинув кресло вплотную к столу.
– Вы научились уже и мысли читать, – откликнулся я.
– Нетрудно. Ты взглянул на мои руки и волосы – они первыми свидетельствуют об утраченной молодости. Здоров?
– Уже.
– Могу поздравить тебя с возвращением и победой. Правда, пока еще подспудно, втайне, для окружающих ты по-прежнему Чабби Лайк.
– Чабби Лайк умер.
Дибитц вздохнул:
– И рад и жалею, Рад потому, что Лайк сделал невозможное, а все-таки жаль, что он уже полностью рассекречен. Портреты твои, милок, обошли все газеты мира – увы! Но кто, в сущности, помешает тебе воскреснуть?
– Так меня же каждая собака узнает.
– Собака, может быть, и узнает, а человек – нет. Есть средства, неузнаваемо меняющие внешность, есть биографии, которые ждут воплощения, и дела, требующие твоего ума и таланта. Но о будущих делах потом. Поговорим о сделанном. Ты уже знаешь результатах?
– Кое-что из газет.
– Дополню штрихами, так сказать, закулисными Твой блистон был расшифрован сразу. И нашими лаборантами, и международной комиссией физико – химиков. В СВК заартачились: лабораторные анализы, мол, проведены без их участия. В скафандрах работать отказались, потребовали специальной изоляционной камеры с манипуляторами. Только не помогли уловки. Блистон чистенький, беспримесный. Состоялась встреча на высшем уровне. Ну и согласились: с золотой маскировкой покончить, излишки добытого блистона изъять на потребу мирного строительства, рудники в Лоусоне взять под международный контроль. Расписались под документом, пожали руки и признали инцидент исчерпанным. В кулуарах похвалили тебя за ум и хитрость – еще бы, переиграл начисто их гроссмейстеров контрразведки! Гроссмейстерам, конечно, дали по шапке – Уоррена перевели куда-то пониже, Тейлора подобрали промышленники – где-то командует у них сыском и черными списками, ну а Бигль пока не у дел. Ждет назначения.
– Мак-Брайт уцелел?
– К счастью. До него так и не добрались – не оставил следов. А Док у нас.
– Слышал.
– Такому трудно в подполье – слишком заметен. Но рвется назад. Не знаю, может быть, согласимся – пошлем.
– А Даблью-эй?
Генерал прищурился и помолчал, как-то странно помолчал, сквозь улыбку, не то чтобы насмешливую, но с предвкушением явного удовольствия. Потом вызвал по видео приемную, всмотрелся во что-то на экране и сказал:
– Просите.
И в комнату вошел – у меня рука не подымается написать кто…
Бигль!
Разведчик привык к неожиданностям, ему не положено открыто выражать свои эмоции – удивление, страх или радость, он всегда собран и готов к самому удивительному, чего и предположить не мог. Но я так и застыл с открытым ртом, как школьник в кинотеатре. Все, что угодно, только не это, но Бигль вошел, чудной и непривычный, в штатском, такой же грузный, седой и величавый, каким я привык его видеть на фотографиях или в тех редких случаях, когда он появлялся публично – на юниэкранах.
Бигль, кряхтя, уселся напротив, молча, с какой-то хитринкой подмигнул шефу, а тот сказал:
– Теперь закрой глаза, бывший Лайк. На минуточку. Только по-честному.
Я повиновался и вдруг услышал до жути знакомый голос:
– Ну вот мы и снова встретились, сынок. Первый!
Я онемел.
Бигль – Первый?!
Бигль – Даблью-эй?!
И Бигль – душа Сопротивления – «слама», впитавшего в себя все оппозиционные группы и партии, всю ненависть народа к последней олигархии на Планете! Чудеса!
– Обалдел, – усмехнулся Дибитц. – А еще разведчик.
– Классный разведчик, – сказал Бигль. – Не смейся. Первого он знает по голосу, а по кодовому обозначению я был для него невидимкой.
– Если кодовое обозначение открыто, значит, больше не встретимся, – вздохнул я.
– Как знать, сынок. Твоя профессия еще ну^, на. Пока нужна. Мы уже с тобой говорили об этом СВК – как гнилое яблоко: снаружи румянится внутри – труха. Слам становится силой, с которой уже трудно совладать. А партия, сынок, наша партия знает, как и куда направить эту силу и как умножить ее. Не помешали старые Тейлоры и Уоррены, не помешают и новые.
– А где же будет старый Бигль?
– Найдется работенка. Пока я им тоже еще нужен.
– Как же вы рискнули приехать сюда? А если хватятся?
– Не хватятся. Для них я где-то отдыхаю. А где именно – у меня еще есть привилегия не сообщать о своих маршрутах.
Шеф вынул из сейфа папку в черной обложке. Я понял, что разговор окончен, и встал.
– Тебе бы отдохнуть, – сказал Дибитц, – воспользоваться передышкой. Месяц – другой. Где-нибудь на море.
– У тебя и спутница есть для отдыха, – добавил Бигль. – Я привез с собой Линнет. Ей тоже нужно отдохнуть и сменить перышки.
С крутого берега мы глядели на море. Стальное с белыми гребешками зыби, оно не ласкало и не манило. И гул прибоя не взывал к курортной расслабленности.
Высоко над головой тянулись электрические провода к белой санаторной вилле между пиками деревьев. По проводу, тихонько пересвистываясь, прогуливались две крохотные птахи, именно прогуливались, не падая и не взлетая.
– Пернатые канатоходцы, – сказал я.
– Как в цирке, – улыбнулась Линнет.
– Там сетка. А на земле ее нет.
– Ты имеешь в виду – в жизни?
– Конечно. Мы же канатоходцы. Только без страховочного троса и без баланса. И уж конечно без предохранительной сетки вот так. А пока мы просто в отпуску.
– Отпуск кончился, Чабби, – вздохнула Линнет. – Возвращаюсь к канату.
– Получила вызов?
– Еще утром. А вечером улетаю.
– Завидую, – сказал я.
– Равнодушно завидуешь.
– Почему равнодушно – уверенно. С надеждой, что и я получу такой же завтра или послезавтра.
– Грустно, не правда ли?
– Профессия.
Перерыв, который и отпуском-то назвать нельзя было, подходил к концу.
И у Линнет и у меня.
Встретимся ли?

Эпилог

– Директора Бигля просят обождать три минуты в приемной, – пропел мелодичный невидимый голос. – Следите за световым табло.
«Пока еще директор, – внутренне усмехнулся Бигль, – только интересно, какого ведомства. Санитарного или кладбищенского? И всего три минуты. Что ж, обождем».
В приемной, как всегда, было пусто. Шеф СВК принимал лишь в крайних, исключительных случаях – обычно разговаривал только по видео. Но случай с Биглем был исключительным. Он уже не занимал никакого поста, и видео у него не было.
Нескрываемо ухмыляясь – пусть Снимают хоть все закамуфлированные телепередатчики, – Бигль подошел к стене-окну, откуда открывалась панорама города. Новые улицы и площади вытеснили старые уголки: сохранившиеся еще с прошлого столетия здания казались старомодными провинциалами среди изысканных светских львов – причудливых сооружений, капризных геометрических форм, пересеченных садами и парками, вмонтированными в стальной или пластиковый каркас этажей. Все знакомо до мелочей. Родной город, родной дом. Даже в этой приемной все памятно – и масштабы манежа, и сверкающая эмалью и никелем пустота. А сердце сжимается от гнева и горечи за это издевательство над словом родной. Третий десяток лет он здесь, в чужой шкуре, в чужом стане, и все приглядевшееся, привычное, примелькавшееся не могло стать и не стало близким. Мир этот не отмылся оттого, что он, Бигль, живет по кодексу его законов, традиций и правил, и даже поношенный мундир свой надевает с утра с ненавистью, подавить которую бессилен, несмотря на все ухищрения мимикрии. И сейчас после потаенной поездки домой эта ненависть оборачивается физической тошнотой, перехватывающей горло. Три минуты! Что ж, он подождет эти три минуты, хотя они и кажутся ему часами, как в хирургической палате перед операцией.
Световое табло заиграло всеми красками спектра. Бигль подтянул мундир, поправил сбившиеся волосы и шагнул к неотличимой от стены двери.
– Я жду, Бигль, – сказала она знакомым голосом.
Над столом, как желтый фонарь, сияло одутловатое лицо шефа.
– Садитесь, Бигль.
Бигль сел, сохраняя почтительную неподвижность.
– Мне бы очень не хотелось, Бигль, чтобы вы затаили обиду.
– На что? – пожал плечами Бигль. – За то, что я упустил Дока и прозевал связи слама с разведчиком? Грубейшие ошибки и, естественно, закономерные последствия.
– Я уважаю строгость вашей самооценки, Бигль, – сказал шеф, – но вы преувеличиваете. Последствия не столь уж трагичны. Вы просто возвращаетесь к своим сомниферам. Чему вы улыбаетесь?
– Вспомнил ваши слова: «Вы переросли их, Бигль». Значит, не перерос.
– Вернее, мы их недооценили. Они помогут не только выявлять сопротивляющихся, но и воспитывать подчинявшихся. Есть новые модели с гипноэффектом, запрограммированные на воспитание поощряемых навыков – не мысли самостоятельно, доверяй ведущим тебя, пресекай крамолу даже у себя дома и не жди, когда на тебя донесут, – доноси первым.
– Это эксперимент? – спросил Бигль.
– Пока да. Но мы надеемся на его успех.
Надейтесь, подумал Бигль. Во-первых, сомнифер, как и любой механизм, можно реконструировать. Снять гипноэффект или заменить программу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20