– Я не гожусь для этого.
– Годишься. Даже я понял, для чего тебе вживили имплантант. – Кивок в сторону мерцающего у меня во лбу камня.
– Мало иметь чисто физическую способность к слиянию с Эль! Придется ведь принимать решения, каждый день сталкиваться с миллионами мелких проблем, как-то организовывать общую политику всего народа!
– Антея, ты несешь чушь и сама это знаешь. Ты последние пять лет занималась тем, что определяла эту самую общую политику, причем отнюдь не только своего народа. Гораздо проще будет напрямую следить за исполнением собственных планов, чем дергать за веревочки кого-то, кто все равно будет в конечном счете заниматься воплощением твоих идей. Я не прав?
Прав. Опять.
– Я – ребенок.
– Назови мне хоть одного эль-ин, который не является ребенком.
Я задумываюсь. Гм…
– Вы должны быть детьми, должны вечно удивляться и вечно изменяться, чтобы сохранить себя. Когда ребенок окончательно и бесповоротно превращается во взрослого, он умирает. Это, а не физиология, делает смертными людей и бессмертными эльфов. И это, как мне кажется, убивает эль-э-ин. После туауте трудно оставаться наивной.
Яростно прядаю ушами.
– Ты-то откуда знаешь? Тоже мне, эксперт по эль-э-ин выискался!
– Ты – лучшая для этой работы. Но дело ведь не в этом. Так?
– Нет.
– Дело в дочери Нуору. Но ты ведь хочешь этого. Ты ничего на свете не хочешь так, как возможности быть рядом с этой девочкой.
– Аррек, Аррек, ты просто не понимаешь. Они не понимают. Быть эль-э-ин – больше, чем быть просто матерью. Это… Это… Я убила Нуору-тор. Как я смогу смотреть в небесно-голубые глаза ее дочери и говорить, что я убила ее мать?
– Что ты открыла глаза ее матери. Нуору-тор приняла решение сама. И какая разница, что понимают или не понимают остальные? Ты понимаешь. И ты сможешь научить девочку. Никто, кроме тебя, не годится на эту роль.
– Я убила свою дочь! Какое право у меня есть…
– А-а, вот мы и добрались до истины. Антея, посмотри на меня. Антея! Откуда этот мазохизм? Да, в гибели твоей дочери есть твоя вина. Ты имеешь право наказывать себя за это так, как считаешь нужным. Ты можешь даже наказать весь свой народ, допустивший подобное. Родителей, не сумевших скрутить тебя по рукам и ногам. Меня, просто за компанию, да и вообще в чисто профилактических мерах, оно вредно не будет… Но какое право ты имеешь наказывать ни в чем не повинного ребенка! – Последние слова он рычит. Тихо так. Страшно.
Замираю, глядя на сияющее чистым перламутром создание. Прав. Опять прав. И вновь всплывают в памяти строки, намертво связанные в моем сознании с этим странным человеком.

* * *

«Tiger, tiger, burning bright…»


* * *

По удивленному выражению его лица понимаю, что произнесла это вслух. Застенчиво улыбаюсь, отвожу глаза. Он сгребает меня в охапку, прижимает к себе, и я вдруг понимаю, что проиграла, что приму эту ответственность, и это положение, и этого ребенка. Мысли бешено скачут в поисках какого-нибудь еще логичного, или, скорее, алогичного аргумента, при помощи которого удастся отвести надвигающийся кошмар.
– Мне придется впустить в себя Эль…
Вот это его достало. Ауте, как же это его зацепило! Очевидно, практика делить свое сознание с сотнями миллионов других, не всегда живых и далеко не всегда разумных существ здорово беспокоила хитроумного дарай-князя.
– Ты… не хочешь?
– Да. Нет. Не знаю. Я… Я очень тоскую по этому. Ты не представляешь, что это такое – ощущать всю мощь своего народа за плечами, всю мудрость, на которую в случае необходимости можно опереться. Все эти воспоминания, готовые прийти по первому зову, весь опыт. Для Хранительницы это, должно быть, еще чудесней, еще полнее. Но… Если я впущу их, то не смогу не почувствовать боль всех прежних эль-э-ин. Их сочувствие. Их прощение. Я… заплачу.
– А ты боишься плакать?
Утыкаюсь ему в плечо.
– Да, – тишайший из шепотов.
Ну и глупо же мы сейчас, должно быть, выглядим. Сидим на полу в пустой комнате, обнявшись, и бормочем какую-то сентиментальную чушь. Зажмуриваюсь так сильно, что глазам становится больно. Плакать не буду. Не буду.
Его рука скользит по моей спине, по сжатым в яростный комок мускулам.

* * *

Так вслушиваются (в исток
Вслушивается – устье.)
Так внюхиваются в цветок:
Вглубь – до потери чувства!


* * *

Мои глаза удивленно распахиваются. Генетическая память услужливо подсказывает значение слов на древнем языке и имя автора. Ах, похоже, не одна я разбираюсь в доисторической поэзии.

* * *

Так в воздухе, который синь, –
Жажда, которой дна нет.
Так дети, в синеве простынь,
Всматриваются в память.
Так вчувствывается в кровь
Отрок – доселе лотос.
Так впюбливаются в любовь:
Впадываются в пропасть.


* * *

Голос Аррека, мягкий, успокаивающий, обволакивается вокруг меня легчайшим из одеял. Глаза начинает подозрительно щипать.

* * *

Друг! Не кори меня за тот
Взгляд, деловой и тусклый.
Так вглатываются в моток:
Вглубь – до потери чувства!


* * *

Мои плечи все еще вздрагивают в безуспешном усилии сдержаться, но из глаз уже текут, опережая друг друга, горячие, обжигающе яростные слезы.

* * *

Так, в ткань врабатываясь, ткач
Ткет свой последний пропад.
Так дети, вшшкиваясь в плач,
Вшептываются в шепот.


* * *

Рыдаю самозабвенно, горько, безутешно. Плачу, как может плакать лишь обиженный ребенок, маленький ребенок в страшном мире взрослых.

* * *

Так вплясываются…(Велик
Бог – посему крутитесь?)
Так дети, вкрикиваясъ в крик,
Вмалчиваются в тихость.


* * *

Плачу обо всех погибших за триста лет глупого, никому не нужного кровопролития. О жертвах Эпидемии, прошлых и будущих. О горькой морщинке на юном лбу моей матери, о боли в глазах отца и неожиданно уязвимом взгляде Раниэля-Атеро. О потерянности Вииалы и непонимании Виортеи, о золотоволосой Эве, погибшей так страшно. О Нуору, неукротимой Нуору, даже в смерти оставшейся такой прекрасной. Об Ольгрейне, о тех беднягах, что были убиты Ллигирллин, и о Рубиусе, столь рано взвалившем на свои плечи столь многое.
Об Иннеллине. Моем Иннеллине, моем барде, моей душе. Никогда, никому я не расскажу о твари, встреченной во время путешествия к Эвруору, никогда не признаюсь, чего мне стоило воскресить ту боль во время танца туауте. Иннеллин, любовь моя, отпускаю тебя. Уходи с миром.
Плачу о моей дочери, потерянной для меня навсегда, и о маленьком темнокожем существе, устроившемся сейчас в безопасности отцовских рук.
Сколь многих мне, оказывается, нужно было оплакать. Ведь они вполне достойны слез. Всех слез Неба.

* * *

Так жалом тронутая кровь
Жалуется – без ядов!
Так вваливаются в любовь:
Впадываются в падать.


* * *

Последние слова срываются опавшими лепестками, и мы еще некоторое время сидим, обнявшись, более близкие, чем любовники, и в то же время безнадежно далекие.
Поднимаю покрасневшие глаза, чтобы посмотреть на него. Красив, Ауте, как красив. Тигр, тигр… А ведь он знал, давным-давно понял, что произойдет. Понял, что готовит для меня мать. Ему не понравилось, и он знал, что мне не понравится, но пошел на это, потому что знал, что так лучше. И так будет всегда. Из соображений какой-то недоступной другим мудрости он будет загонять меня и других туда, где, как он считает, будет лучше.
Не интересуясь моим мнением.
Ах, мой тигр, ты должен был родиться эль-ин. Ты слишком похож на нас, любовь моя. Потому что – ну хоть перед самой собой надо быть честной – я таки влюбилась в тебя. Тигр, мой тигр, светло горящий.
И совершенно неважно, что в конечном счете ты всегда оказываешься прав.
Я никогда не смогу до конца доверять тебе.
И это не так уж плохо. Наверно.
Мои интроспекции прерваны жестко и бесцеремонно. Не звук – тень звука, но его пальцы на рукояти меча, в моих переливается тысячью цветов аакра. Один быстрый взгляд друг на друга – слова не нужны…
Кто-то из Атакующих не желает так просто расстаться с мыслью о мести. Кто-то, не имеющий достаточно аргументов, чтобы убедить Совет, решил взять инициативу в свои руки. Или мечи. Что в принципе в данных обстоятельствах одно и то же.
Мягчайшим прикосновением Аррек проверяет окружающую нас Вероятность. Заперты. Все-таки эль-ин не зря десять лет трудились, изучая технику дараев. Конечно, до мастерства подлинных князей нам еще далеко, но вот запереть в определенном куске пространства и времени излишне увлеченную собой парочку – это пожалуйста.
Мы в ловушке.
Тихий шелест извлекаемого из ножен меча – Аррек жестом отправляет меня к себе за спину. Я знаю, когда нужно беспрекословно подчиниться, не путаясь под ногами у специалиста по хреновым ситуациям. Сворачиваюсь у его ног напряженной пружиной.
Вспышка чуждой эль-ин силы, треск разрываемой реальности – передо мной открывается проход. Дарай шатается от колоссального усилия, которое ему потребовалось, чтобы прорвать блокаду, но это не мешает ему точно направленным телекинетическим пинком отправить меня в спасительный портал. Портал, закрыть который невозможно.
Резиновым мячиком вскакиваю на ноги, оглядываюсь. Аррек застыл перед мерцающим проходом неподвижной статуей, каждой линией своего тела заявляя, что желающим добраться до меня придется вначале перешагнуть через его труп. Не то чтобы они особенно возражали. Зашли уже слишком далеко, чтобы беспокоиться по поводу убийства Целителя.
Его атакуют с трех сторон одновременно, вихрь скорости, крыльев, клинков и когтей. Двое откатываются назад, третий остается у ног дарая бесформенной кровавой грудой. Я ошалело мигаю. Да, я, конечно, всегда знала, что как воин Аррек на голову выше большинства встреченных мной существ, но наблюдать его искусство в действии мне как-то раньше не доводилось. Вот и говори после этого, что арры оперируют лишь сырыми силами своего разума, не умея сплетать их в изощренный паттерн колдовства.
Хватит лирики. Рывком активирую еще одно из вложенных в кинжал заклинаний, еще один подарок отца, и вокруг дарая вспыхивает невидимый щит. Долго он, конечно, не продержится, но несколько минут позволит выиграть. Без размаха, точным движением бросаю аакру, поражая наиболее опасного из противников, разворачиваюсь и бегу. Здесь я ему ничем больше помочь не могу.
Уже на бегу аакра вновь материализуется в моих пальцах. Одно из замечательных свойств этой игрушки: вене никогда не остается без оружия. Никогда.
Врываюсь в Зал Совета, окутанная молниями, гневом и решимостью. Гробовая тишина. Эль-ин, которым сегодня чего только не пришлось видеть, сидят, точно птицы на жердочках, и настороженно молчат, ожидая очередной выходки Ауте. Ну держитесь, господа хорошие. Ох и доберусь я до вас, личности вы мои да индивидуальности!
Взмываю над Источником. Черный и синий в его цветах поблекли, как-то потускнели. Раниэлю-Атеро, должно быть, нелегко дались мои колебания. Нахожу взглядом сплетенных в обессиленном единстве родителей. И вновь Аррек прав. В своем стремлении наказать себя за смерть Иннеллина и нашей дочери я причиняю боль тем, кто меня любит. Пора с этим заканчивать.
– Я, эль-э-ин Антея-тор, наследница клана Дернул, дочь Даратеи-тор, Матери Дернул, готова спуститься в Источник и представить себя на суд Древних сил. Таково мое право и мой долг. Есть ли здесь те, кто не считает меня достойной нести этот груз?
Молчание так густо, что по нему можно пройтись даже со сложенными крыльями.
– Я сказала, вы услышали. Да будет так.
Складываю крылья и падаю в Источник. Всплеск цвета – какой-то далекой гранью сознания понимаю, что выжатый до предела Раниэль-Атеро покинул древний артефакт. Но это уже неважно. Я слушаю Эль.
Это странно. Странно. Прекрасно. Страшно.
Энергия Источника наполняет меня, каждую клеточку, каждую мысль, точно совпадает со структурой бешено пульсирующего во лбу камня. Калейдоскопическое зрение, так сбивавшее меня с толку, теперь разделяется на миллионы различных взглядов, точек зрения, прищуров. Миллионы мироощущений. Миллионы миров. И все они внутри меня, все они я.
Океан, бушующий у меня во лбу, поднимается, выходит из берегов, затапливает все вокруг. И в его бездонных глубинах тонким, но неуничтожимым каркасом, гибкими, неразрывными силовыми линиями мерцает мое «я».
Имплантант наливается теплом, затем жаром, становится невозможно терпеть эту раскаленную звезду, пылающую между глаз. Волны дрожи, электрических искр, холода и жара. Тело выгибается, сотрясаемое противоборствующими силами, уши слышат крик, и я понимаю, что кричу сама.
Все растворяется в темноте.
Впервые за пять лет я открываю себя Эль.
Точно ветер в разбитое окно – смесь силы, обиды и наивности.
Так вот ты какая.
Мы произнесли это вместе. И вместе рассмеялись.
Она непознаваема. Она настолько невероятна, что вместить ее в любой материальный носитель, в тысячу материальных носителей, невозможно. Мы думаем, что Эль – наше порождение, коллективное творение наших разумов, что она зависит от нас. Когда-то так, возможно, и было. Когда-то, когда сеть мысленных связей впервые окинула себя взором и с непосредством компьютерной системы, вдруг обнаружившей собственную разумность, принялась бомбардировать вопросами собственных нечаянных создателей. Ох и веселенькое же времечко пережили тогда мои предки!
Да, когда-то она зависела от нас. Сейчас это уже не так. Сейчас она может в любой момент покинуть нас, отправляясь на поиски собственной судьбы, но не делает этого. Мы увлекательны. Мы ее забавляем. Восхищаем. С нами не скучно.
Она ребенок. Непостижимый, удивительный ребенок, открывающий для себя огромный и удивительный мир. И я вдруг отчетливо понимаю, что нам будет интересно вместе.
Потому что в глубине души ты тоже маленький, соскучившийся по шалостям ребенок.
Это мы, кажется, тоже подумали вместе. Ах, мне уже почти жаль бедных людей. Бедные-бедные разумные творения, понимают ли они, с кем связались?
Из общего фона гармонии на минуту сверкает радостная, приветственная музыкальная фраза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59