– подковырнул Андрей.
– Я, наверное, несовременная девушка, – улыбнулась Оля.
Вадиму Федоровичу интересно было слушать их пикировку: каждый старался, чтобы последнее слово осталось за ним. Сам он редко вступал в их споры, по привычке старался не навязывать им своего мнения.
… Лежать на траве и смотреть на облака никогда не надоедает, так же как смотреть на воду или огонь. Постепенно человек начинает отрешаться от повседневной суеты и чувствует себя частицей этой самой природы. Каждый знает, как приятно поваляться в чистом поле на траве, посмотреть на облака, послушать шепот ветра, а часто ли выпадает современному человеку такая возможность? Городской темп жизни навязывает свой железный ритм, и, лишь глядя вечером программу «Время», когда передают прогноз погоды, вдруг вспомнишь, что кроме каменных зданий, заводов и фабрик, трамваев, троллейбусов, тысяч и тысяч машин существуют деревья, трава, синие озера, птицы и разные зверюшки… И тогда накатится на горожанина неодолимая тоска по всему этому. И, укладываясь спать, он дает себе слово летом весь отпуск провести на лоне природы. Полежать на лужайке и посмотреть на синее небо с белыми облаками…
Лежа рядом с сыном на траве, Вадим Федорович думал о том, что ему повезло с детьми: и Оля, и Андрей почти не доставили ему сильных огорчений, не было между ними непонимания, того самого придуманного кем-то конфликта между отцами и детьми. Часто от стариков-ветеранов он слышал, что нынешнее поколение избаловано легкой, обеспеченной жизнью, не знает трудностей, которые довелось пережить их дедам, а отсюда потребительские настроения, вещизм, мещанство… Старики не верили, что молодые люди способны на все те самопожертвования, военный и трудовой героизм, которые были свойственны их поколению… На самом деле все это не так. Нынешнее поколение счастливее прошлых, но случись беда, напади враг на нашу страну – молодые люди так же, как их деды и прадеды, встанут в строй и будут до последней капли крови защищать Родину. Интернациональная помощь революционному Афганистану доказала это… Андрей рисковал там жизнью ничуть не меньше, чем он, Вадим Федорович, в годы Великой Отечественной войны. И вернулся с боевым орденом на груди. Есть, конечно, среди молодежи и накипь – это любители легкой жизни, спекулянты, деляги… Но разве в те суровые годы не было таких? Были и откровенные враги Советской власти, трусы, предатели, провокаторы. Из их числа гитлеровцы вербовали полицаев, шпионов…
И снова перед глазами возникло лицо Игоря Найденова, которого последний раз он видел в Мюнхене. Тогда он был самоуверен, насмешлив, смотрел на земляка свысока: дескать, он живет в свободном мире, а тот влачит жалкое существование за «железным занавесом». Что же побудило его помочь Андрею? Бежать с риском для жизни от этого самого «западного рая»? Выходит, Найденов разочаровался в той, чуждой русскому человеку, жизни, где царит закон джунглей и властвует доллар?..
Как писателя, Вадима Федоровича не столько удивила встреча Андрея с Найденовым – в жизни случаются такие неожиданности, которые и самый изощренный писательский ум не придумает! – поразила перемена, произошедшая с Найденовым… Неужели он понял, что напрасно прожил жизнь вдали от родного дома, Родины? Понял и пошел даже на смерть, лишь бы вернуться назад? Казаков, еще работая в АПН, не раз встречался с людьми, покинувшими Родину ради хваленой жизни за рубежом. Разочаровавшись в «западном рае», они осаждали советские посольства, умоляя дать им разрешение вернуться назад… Ладно, эти люди ссылались, что их обманули, наобещали златые горы, а вместо этого они столкнулись с бесправием, нищетой, безработицей. А Игорь Иванович Найденов? Он был убежденный враг, ненавидел советский строй, верой и правдой служил новым хозяевам, что же перевернулось в его душе? В какой момент он разочаровался в своей сознательно выбранной новой жизни?.. Об этом можно было только догадываться. Может, Андрей сумеет разобраться в психологии Найденова? Ведь провел с ним на допросах не один день…
– Садись ты за руль, – сказал сын, когда они вернулись к машине.
Облака уплыли в голубую даль, небо стало прозрачно-зеленым, шоссе то вздымалось на Валдайской возвышенности, то под крутым углом устремлялось в лощины. Солнце переместилось вправо и больше не слепило глаза.
– Кажется, вот только сейчас я начинаю приходить в себя после всего, что было… – с улыбкой произнес сын, глядя на дорогу.
– Андреевка и меня не раз излечивала от всяких бед, – ответил отец.
3
Николай Евгеньевич Луков вышел из подъезда издательства на шумный проспект, прижимая незастегнутый портфель к боку. Ручка щекотала под мышкой, но ему и в голову не приходило взять портфель в руку. Мысли Лукова были заняты другим: как могло случиться, что вся его годичная работа над монографией полетела коту под хвост? Разве он, Макиавелли, как его в шутку звали знакомые, не держал нос по ветру? А ведь Вячеслав Ильич Шубин был в «обойме»… Его частенько поминали в печати и другие критики, не только Луков. Прошел даже слух, что Шубина скоро выдвинут на Государственную премию… и вдруг такой удар! Черт с ним, с Шубиным, честно говоря, Николай Евгеньевич никогда не был о нем высокого мнения, – ведь для того, чтобы взяться за монографию, ему пришлось прочитать все, что написал прозаик. Да, он шел след в след за известными «деревенщиками», да, он подражал Вячеславу Шишкову, да, у него не было своего голоса, но зато Шубин был заметным человеком в Союзе писателей. Его издавали и переиздавали, недавно вышел его двухтомник, правда, библиотекари жаловались, что книги так новенькие и стоят на полках… Но разве мало книг прославленных критикой писателей стоит на полках? Современному читателю теперь трудно угодить. То, что ему рекомендуешь, он обходит стороной, а то, что ругаешь, рвут друг у друга из рук…
Началось все с последнего отчетно-выборного собрания литераторов столицы. Шубин по секрету сказал Лукову, что его на этом собрании должны выдвинуть на руководящую должность. Монографию о Шубине Николай Евгеньевич сдал в издательство два месяца назад. Вячеслав Ильич, конечно, позаботился, чтобы книга о нем попала в план и вышла в конце 1985 года. Позаботился и о том, чтобы рукопись Лукова ушла на рецензирование к верным людям… В общем, все шло как по нотам. В издательстве, правда, поморщились, когда год назад Луков подал заявку на десятилистную книгу о Шубине, но возражать не стали – и тут Шубин с кем надо провел соответствующую работу. Чем Вячеслав Ильич хуже других, о которых уже написаны монографии? Член приемной комиссии, член редсовета этого же самого издательства. Как говорится, кандидатура со всех сторон благополучная. И вот на собрании вдруг на трибуну стали подниматься молодые писатели и обвинять Шубина в том, что он всеми правдами и неправдами протаскивал в члены Союза писателей бездарей, как правило, детей влиятельных литераторов, больше верил их рекомендациям, чем книгам, написанным вступающими в Союз писателей… А потом договорились до того, что и самого Шубина назвали серым писателем, который, используя служебное положение, всячески проталкивал свои книги в издательские планы, организовывал на них положительные рецензии в печати, и вообще Вячеслав Ильич Шубин пятнадцать лет дурачил литературную общественность…
Короче говоря, Шубина не только не выбрали в руководящие органы, но и освободили от занимаемых должностей. Это было что-то новое, на веку Николая Евгеньевича Лукова еще ни одного литератора с именем не подвергали столь суровой и резкой критике! Досталось и еще нескольким из «обоймы», но не так крепко, как Шубину.
А через несколько дней позвонили из издательства и попросили зайти. Луков бросился к Шубину, но того в Москве не оказалось, жена сказала, что он собрал чемодан и, даже родным не сказав, куда собрался, укатил на поезде… Скорее всего, к себе на родину. Чувствуя недоброе, Николай Евгеньевич с трепетом переступил порог главного редактора. Тот без лишних слов вернул ему рукопись и сказал, что после критики, которой подвергся на собрании Шубин, ни о какой монографии о его творчестве не может быть и речи.
И вот Николай Евгеньевич, прижимая тяжелый портфель к боку, шагал по оживленному проспекту, ничего не видя вокруг. Солнце нежно гладило отраженными от витрин лучами лица прохожих, на скамейках зеленого бульвара сидели парочки, какой-то резвый малыш катался на велосипеде. Светлые кудряшки нимбом светились вокруг его счастливой розовой мордашки. Молодая мать с хозяйственной сумкой на коленях зорко следила за ним. В руке у нее белый пакетик с мороженым.
Заметив свободную скамейку, Николай Евгеньевич присел. Портфель со стуком шлепнулся на землю, из него до половины выскочила папка с надписью от руки: «Николай Луков. „Вячеслав Шубин“». Десять авторских листов коту под хвост! Другого сравнения Лукову не приходило в голову. Именно коту под хвост! Кто теперь напечатает монографию? Скандальная история с Шубиным вмиг облетела все издательства.
Лопнула как мыльный пузырь мечта Лукова вступить в Союз писателей! А он уже раззвонил своим коллегам по институту, что скоро уйдет на вольные хлеба… Поднимется ли снова когда-нибудь Вячеслав Шубин? Вряд ли. На собрании прямо в глаза ему сказали, что он оказался «голым королем». Влиятельные дружки попытались было его выручить, но их голоса потонули в общем гуле протеста. Значит, надежды опубликовать книгу о Шубине нет. «Голым королем» оставаться Вячеславу Ильичу теперь до самой смерти… Как критик, Луков это прекрасно знал. Какие-то новые веяния появились в среде литераторов. Раньше не было такого, чтобы влиятельного писателя, поддерживаемого секретариатом, провалили с таким треском.
Новые веяния… Они ощущаются во всем. В ЦДЛ, где раньше напропалую гуляли московские и приезжие писатели, теперь тихо, спокойно, не слышно звона стаканов, пьяных криков, никто не бьет себя кулаком в грудь и не кричит: «А кто ты такой? Я тебя не знаю, а я – такой-то! Меня все знают!» Никто не бросается с пьяными поцелуями к знакомым и незнакомым. Никто не кричит, что он гений, а остальные – дерьмо! И надо признать, в Доме литераторов стало лучше, если так можно сказать, чище, порядочнее. Теперь без опасения, что тебе помешают, можно встретиться в ресторане с приятелем и вкусно пообедать, потом пойти наверх в кинозал и посмотреть новый фильм. На творческих секциях стало больше народа, а ведь раньше иные молодые сидели в ресторане и глушили водку. Ничего этого не стало…
Будто отвечая мыслям Лукова, на скамейку рядом опустились два небритых мужчины в помятых костюмах. У обоих в глазах зеленая тоска. Не обращая внимания на Николая Евгеньевича, они заговорили о своем.
П е р в ы й (с черными усиками) . Даже пива нет, мать твою…
В т о р о й (с часами электронными, на которые он поминутно смотрел) . Башка трещит, во рту будто кошка ночевала…
П е р в ы й. Теперь, Вася, надо загодя думать о похмелке! Брать лишнюю бутылку и прятать в укромном уголке.
В т о р о й. Разве утерпишь? И спрятанную на дне моря найдешь, когда душа горит.
П е р в ы й. А теперь вот мучаемся… Когда откроют?
В т о р о й (бросив взгляд на часы) . Через два часа тридцать шесть минут десять секунд.
П е р в ы й. Завязывать надо, Вася! Какая теперь жизнь алкоголику. Переберешь – могут прихватить на улице и в вытрезвитель. Душа запросит, а магазин на замке. Говорят, пиво будут безалкогольное выпускать. Куда катимся, Вася?
В т о р о й. Я раньше филателистом был…
П е р в ы й. Кем-кем?
В т о р о й. Марки собирал, в альбомы клеил. Знаешь, были такие, которые больше сотни стоили… Как начал закладывать, все спустил! Даже сыну не осталось ни одного альбома, а он у меня тоже филателист. Может, снова марками заняться? Бегал по магазинам, знакомых было полно, я те скажу, интересное дело – марки собирать! У меня среди знакомых были доктора наук, писатели, один даже начальник главка. Встретимся, разложим марки, смотрим в лупу и разговариваем на разные темы, не то что мы с тобой – или о бутылке, или о бабах… От меня ведь жена ушла, да ты знаешь…
П е р в ы й. Я свою тоже с год не видел… Как начали нас… прижимать, позвонила – она живет у матери, – мол, бросишь, может, вернусь…
От этих разговоров на Лукова еще большая тоска навалилась, он поднялся, взял портфель и пошел дальше. Краем глаза заметил, с каким интересом ощупывали взглядом его портфель два пьянчужки. Лучше бы там лежала бутылка, чем отвергнутая рукопись… Кстати, сейчас он бы с удовольствием выпил сто граммов, да где их возьмешь?..
У метро «Новослободская» на него налетел Виктор Викторович Маляров. Он уже несколько лет как переехал из Ленинграда в Москву. Толстый, всегда улыбающийся Маляров оттеснил его выпяченным брюхом к белой колоннаде и с ходу стал выкладывать последние новости:
– Слышал, как на собрании с треском прокатили Шубина? Корчил из себя классика, а оказался полным графоманом! А что писали о нем? «Гордость нашей советской литературы! Продолжатель славных традиций Вячеслава Шишкова!» А он не продолжал, а просто-напросто подражал, причем неудачно.
– Не такой уж он плохой писатель… – вяло защищал Шубина Луков.
– Доберемся и до других! – не слушая его, тараторил Маляров. – А то, понимаешь, зажрались!
– Сидели они годами в журналах и будут сидеть, – прервал его Николай Евгеньевич.
– Никто не верил, что с пьянством можно справиться, а вон гляди, как за это дело взялись! Возьмутся и за наших вельмож! Я твоему Монастырскому два письма написал, так он даже не ответил, а когда прихватил его на собрании и стал говорить, что мою новую повесть в отделе прозы зажали, он вытаращил глаза и сказал, что никто ему никаких писем не показывал, а про повесть он слышит впервые… Хорош главный редактор, которому писем на его имя не показывают!
– Чего ты радуешься-то? – осадил Малярова Луков. – Ну, допустим, снимут этих, назначат других… Думаешь, будет лучше?
– Хуже того, что есть, уже не может быть, – засмеялся Виктор Викторович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88