Они уверили Кристиана, что Зиллах по-прежнему с ними, живой и здоровый.
Когда бар закрылся, они вытащили его на улицу прежде, чем Кинси успел ему заплатить за сегодняшний вечер. Их фургончик был припаркован в нескольких кварталах от клуба. Когда они подошли к машине, Кристиан разглядел, что там столпились какие-то люди. Среди них был и Зиллах. И как только Кристиан увидел его сияющие зеленые глаза, его беззаботное и по-прежнему гладкое и безупречное лицо, что-то внутри у него оборвалось. Он ждал этой минуты пятнадцать лет. Зиллах приподнял бровь и улыбнулся ему бледной и злой улыбкой.
Но кто остальные? Двоих из них Кристиан уже видел. Девушка с заплаканными глазами – она сегодня была в клубе. И светловолосый парень с бледными глазами… который слегка ошалел, когда увидел Кристиана за стойкой… солист «Потерянных душ?». Но было что-то еще… присмотревшись к нему получше, Кристиан вспомнил. Это был тот самый парень, который тогда в сумерках ехал на велосипеде и остановился у прилавка Кристиана, когда тот уже собирался заканчивать с розами и пойти поохотиться. Он был так голоден, что уже не мог ждать, и все-таки по каким-то непонятным причинам он не стал пить этого парня.
Второй парень – кажется, гитарист, – лежал на тротуаре, уткнувшись лицом в колени светловолосого. Его длинные ноги были вывернуты под совершенно невообразимым углом. Кристиан чувствовал запах его крови, но сейчас этот запах его не возбуждал. Сейчас его больше интересовало другое. Еще один парень. Совсем незнакомый.
Он стоял в сумраке за спиной у Зиллаха, так что Кристиан даже не сразу его заметил…
Это был истинный сын ночи, воплощение всех тонких и хрупких детишек, которые ходят в черном, подводят глаза черной тушью и выходят из дома лишь с наступлением темноты. Этот мальчик выглядел так, как будто он родился и вырос в задней комнате какого-нибудь андеграундного ночного клуба, вскормленный хлебом, размоченном в молоке пополам с виски. Его лицо было как будто вылеплено голодом. Да, вот подходящее определение для этого парня: голодный. Голодный до всего… до того, чтобы напиться и опьянеть, до спасения или проклятия, до самой ночи. Тени у него под глазами казались нарисованными размытой акварелью. Его бледные запястья были тонкими и слегка узловатыми.
Кристиан выбрался из объятий Молохи и Твига и шагнул вперед, безотчетно облизав губы.
– Ты кто? – спросил он.
– Это Никто, – ответил Зиллах. – Его так зовут.
До Кристиана не сразу дошло, откуда он знает это имя. Но он не забыл про Джесси и ее красивого сына. Все эти годы он пребывал в сомнениях, что ему, может быть, стоило оставить ребенка себе и воспитать его самому; и каждый раз напоминал себе, что он отдал ребенка в чужие руки лишь для того, чтобы дать ему шанс прожить жизнь, не запятнанную кровью. Но он не забыл… И теперь понял, что с тем же успехом он мог бы оставить ребенка себе. Кровь тянется к крови; благословенные и проклятые все равно находят «своих» – тех, для которых они предназначены.
– Никто? – переспросил он и подошел еще ближе.
Мальчик робко кивнул.
Кристиан закрыл глаза и вспомнил – слово в слово – свою записку, которую он приколол к одеяльцу маленького человечка в то давнее холодное утро.
– «Его зовут Никто, – процитировал он. – Заботьтесь о нем, и он принесет вам счастье».
Он был не готов к такой бурной реакции. Никто бросился к Кристиану, обнял его за талию и прижался к нему всем телом. Даже через два слоя одежды Кристиан чувствовал жар его тела.
– Да! – закричал Никто. – Да! Да! Они поменяли мне имя. Они меня звали Джейсоном, но я их всегда ненавидел, и я по-прежнему Никто, и теперь я дома, и вы знаете, кто я! Скажите мне! Скажите мне, кто я!
– Ты разве не знаешь? Ты – сын Зиллаха, – удивленно проговорил Кристиан. Он думал, они это знают. Но ответом ему была потрясенная тишина. Абсолютная тишина. Даже Молоха с Твигом притихли.
Никто ошарашенно уставился на Кристиана. Тени у него под глазами как-то вдруг стали глубже и гуще; губы слегка приоткрылись. Сейчас он выглядел как ребенок, над которым долго-долго издевались и который сбежал от своих обидчиков… но слишком поздно.
– Ага, – сказал он. Похоже, сказать что-то еще он был сейчас просто не в состоянии. – Ага.
Зиллах ласково оторвал Никто от Кристиана. Никто крепко зажмурился и съежился в объятиях Зиллаха, уронив голову ему на грудь. Впечатление было такое, что он впал в полуобморочное состояние.
Зиллах рассеянно погладил его по голове.
– Марди-Гра? – спросил он Кристиана. – Та девочка у тебя в баре?
Кристиан кивнул.
– Ну что же, – сказал Зиллах. Он был бледней, чем обычно, но держался по-прежнему вызывающе прямо, а его зеленые глаза светились неистовым счастьем. Счастьем и гордостью. – Что же, это меняет дело. Теперь все еще лучше, чем было. Гораздо лучше.
Молоха с Твигом принялись шептаться между собой. Кристиан услышал приглушенный смех. Солист прислушивался к разговору, но было видно, что сейчас его больше всего волнует состояние его друга. Девушка как будто вообще была где-то не здесь. Она стояла, привалившись спиной к фургончику и обнимая себя за плечи, и тупо глядела в пространство. Свет от уличного фонаря лежал ярким пятном у нее на волосах.
Кристиан поднял голову и посмотрел на луну. Она была почти полной. Ее свет был ярким – резал глаза. Кристиан зажмурился, но все равно продолжал видеть луну – ее серебряный отпечаток на внутренней стороне век. Луна светила на всех, кто присутствовал здесь, – на Стивена, который лежал, уронив голову на колени Духа, злой, раненный, сломленный; на Зиллаха, обнимающего своего ребенка, который, казалось, заснул у него в руках; на Молоху с Твигом, которые продолжали шептаться, склонившись друг к другу.
И на Энн. На Энн, которая стояла одна под луной. Густая сперма Зиллаха медленно текла у нее по бедрам.
Но сперма вытекла не вся. Внутри у Энн, в самых глубинах ее естества – где все было влажным и алым, – две крошечные клеточки сцепились друг с другом, и там зародилась жизнь. Микроскопический сгусток плоти, наполовину человеческой, наполовину чужой. Единокровный брат Никто. Или его единокровная сестра.
Стив вздрогнул и снова замер. Дух беспомощно погладил его по волосам. Никто застонал в объятиях отца – он потихонечку выходил из шокового состояния. Луна светила на небе, и Кристиан смотрел на нее. А крошечная капля плоти в утробе у Энн уже начала расти.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ

21

Ночь.
Густая зеленая ночь. Ветви сосен склоняются низко над гравиевой дорожкой. Умирающая трава. Мусор в придорожных канавах. Коварная ядовитая ночь в пышных зарослях последних октябрьских пуэрарий. Через месяц вся пуэрария высохнет и станет похожей на ломкое бурое покрывало, наброшенное на деревья. Но сейчас она еще извивается под луной – сочная, зеленая, живая.
Зеленая ночь.
Скрипичная улица.
Трейлер на бетонных блоках, серебряный «шевроле-белэр» и пыльный черный фургончик припаркованы на грязном дворе, заросшем сорняками. За трейлером – непролазные заросли диких роз, чьи кружевные цветы должны продержаться до самого ноября. Дикие розы неприхотливы.
Никто знал, что если повернуть голову, то в окне спальни будет видна колючая гравюра – розовые кусты на фоне ночного неба. Но ему не хочется шевелиться. Он лежит неподвижно, вытянувшись на постели Кристиана. И только его пальцы лениво перебирают сверкающие черные волосы Кристиана и рассеянно гладят его по спине.
Кристиан вздохнул и пододвинулся ближе. Уткнулся лицом Никто в шею. Никто почувствовал крошечную вспышку боли, когда Кристиан прокусил ему кожу.
Он знал, что Кристиан будет осторожен. Что Кристиан не сделает ему больно, что он только попробует его кровь. Немножко. Совсем чуть-чуть. Чтобы только почувствовать вкус. Сейчас они не кормились – они занимались любовью. Кристиан гладил бедра Никто, как будто впитывая ладонями тепло и мягкость его кожи. И все-таки Никто видел его клыки. Они были такие красивые. Он завидовал Кристиану и жалел, что он не родился несколько веков назад – еще до того, как у его расы начались необратимые физические изменения, продиктованные необходимостью приспособиться к жизни среди людей. Но каждую ночь оставаться трезвым… это была слишком высокая цена даже за такие роскошные клыки, которые изгибались под верхней губой, как два полумесяца из слоновой кости.
Сначала клыки Кристиана едва доставали до нижней губы. Но потом они как-то неуловимо выросли. Никто все время смотрел Кристиану в рот, но не заметил, когда они выросли. Просто вдруг они стали гораздо длиннее – как две изогнутые иголки, серебристо-белые и блестящие. Когда Кристиан целовал Никто, тот чувствовал, как клыки давят ему на губы, и когда Кристиан наконец оторвался, Никто почувствовал во рту вкус крови.
Кристиан прокусил горло Никто так же нежно и осторожно, как наркоман вводит иглу в исколотую вену. Но Никто все равно затаил дыхание и поежился от холодной и утонченной боли. А потом он почувствовал, как Кристиан слизывает его кровь языком. Совсем не так, как Зиллах. По-другому. Нежнее, медленнее и не так уверенно.
Наконец Кристиан оторвался от горла Никто, и кровь, щекочась, потекла по его груди и пролилась на белую простыню. Только тогда Никто понял, что он по-прежнему не дышит. Он с шумом выдохнул воздух. Чего он испугался? Кристиан не причинил бы ему никакого вреда. Они с ним одной крови.
Но ему все равно не хотелось поворачивать голову.
– Никто, – простонал Кристиан. Дуновение гаснущего восторга, порожденного запахом крови. – О, Никто. Как мне хочется разорвать тебе горло.
– Спасибо, – сказал Никто, потому что это был комплимент. – Расскажи мне еще про Джесси.
Кристиан вздохнул.
– Ты на нее очень похож. Те же огромные черные глаза. Тот же заостренный подбородок. То же внимательное молчание.
– Ты… э… вы с ней трахались?
Секундная пауза, а потом:
– Да. Много раз. В жаркое новоорлеанское лето.
– Ей было шестнадцать, – задумчиво проговорил Никто.
– Ну да, примерно.
– На год старше меня.
– Да.
– А тебе сколько лет было?
Снова пауза.
– Триста шестьдесят восемь.
Никто хотел рассмеяться, но не смог. При одной только мысли о том, что он лежит радом с таким древним существом, которое только что выпило его крови, с которым он целовался… нет, он не мог рассмеяться. Он был совершенно подавлен грузом всех этих лет – пусть даже и прожитых кем-то другим. Интересно, а как это выдерживает Кристиан? Триста шестьдесят восемь лет впечатлений и чувств… это, наверное, невыносимо. Может быть, Кристиан разучился чувствовать? Или просто не разрешает себе чувствовать… Может быть, он теперь смотрит на мир с позиций стороннего наблюдателя и отказывает себе в радости, чтобы не чувствовать боли всех этих лет?
Никто вжался лицом в подушку. В глазах стояли горячие слезы. Он поцеловал Кристиана в горло, потом – в губы. Теперь это были самые обычные губы, холодные губы… и только на языке еще чувствовался густой темный вкус. Два его верхних передних зуба были необычно острыми… но Кристиан улыбался нечасто. Так что вполне вероятно, что никто и не замечал этих зубов.
– И я проживу так же долго? – спросил Никто.
– Может быть. Если будешь умнее Молохи и Твига и осторожнее Зиллаха. – Кристиан погладил Никто по волосам. – У корней уже виден твой настоящий цвет. Золотисто-каштановый. Когда ты был маленьким, у тебя были такие волосы.
– Надо покраситься. – Никто рассеянно провел пальцами по пряди своих волос и сунул ее в рот.
Петом он собрался с духом и спросил:
– А как это – жить так долго?
Кристиан не ответил. Он посмотрел в окно и сказал:
– Мне пора. Мне надо быть в клубе в одиннадцать.
Никто хотелось обнять Кристиана, забрать у него эти годы, хоть что-нибудь для него сделать.
– Хочешь, я пойду с тобой? – предложил он.
– Спасибо, но лучше не надо. Я потеряю работу, если буду тебе наливать на халяву. Ты оставайся здесь, с остальными. Когда они проснутся, им захочется выйти в город. – Кристиан встал и принялся одеваться.
Черные брюки. Черная рубашка, которую он застегнул до самого подбородка. Он уже повернулся, чтобы уйти, но остановился у двери.
– Кристиан? – сказал Никто.
– Я бы врагу такого не пожелал. – С этими словами Кристиан открыл дверь и вышел из спальни.
Через пару секунд Никто услышал, как хлопнула входная дверь. Раздался шум двигателя – Кристиан поехал в город.
Никто лежал на прохладных смятых простынях, глядя в окно на плывущие клочья тумана, в котором тонули розовые кусты. Сначала он рассеянно перебирал в пальцах влажные волосы у себя на лобке: легонько тянул их вверх и отпускал. В последнее время такое случалось нечасто – чтобы он был в постели совсем один. Обычно он спал обязательно с кем-то. Часто он просыпался, и у него во рту был палец Молохи. Или у него на подушке спал Твиг. Или Зиллах нашептывал ему на ухо всякие извращенные непристойности. Так что лежать одному в постели – в каком-то смысле это была роскошь, и Никто наслаждался неожиданным уединением. Его мысли текли, как туман за окном.
Сколько теперь Кристиану лет? Он подсчитал, и у него получилось триста восемьдесят три. От такой цифры ум заходил за разум, но Никто продолжал размышлять. Нет , – говорил он себе. – Вполне может статься, что когда-нибудь и ты сам станешь таким же древним, так что не бойся об этом думать.
Такое долгое время… И если ты не найдешь кого-то из своих – кого-то, кто будет жить так же долго, – то большую часть этого долгого-долгого времени тебе придется быть одному. А все остальные – Никто заставил себя называть их они, люди, – будут умирать у тебя на глазах. Стив с Духом умрут, а он по-прежнему будет молод и полон сил… но сейчас он не станет думать про Стива и Духа.
Все-таки он не один. У него есть Зиллах. Его отец и любовник. А еще у него есть Молоха, Твиг и Кристиан. Они останутся с ним – живые. Но ведь наверняка где-то есть и другие их братья по крови, кому сейчас одиноко – кто не сумел разыскать своих. Кристиан очень долго был один.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52