Качество, приятный магазин
В "водевиле" "Адам
и Ева" (1935) он предложил ироническое решение бесконечной регрессии
генеалогической серии. Водевиль начинается с того, что Антон Исаакович
заявляет:
Не хочу больше быть Антоном, а хочу быть Адамом. А ты, Наташа, будь
Евой (Х2, 77).
Хармс пародирует здесь генерацию искусственной серии. Поскольку серия
может пониматься как произведенное нами абстрагирование некоего правила, то
правило может быть волюнтаристски задано:
Антон Исаакович. Это очень просто! Мы встанем на письменный стол, и
когда кто-нибудь будет входить к нам, мы будем кланяться и говорить:
"Разрешите представиться -- Адам и Ева" (Х2, 77).
Речь в данном случае идет о едва ли не единственно возможном способе
постулирования начала генеалогической серии. Начало такой серии в принципе
невозможно, а потому оно дается нам как непроницаемое, как тайна. Мишель
Фуко заметил:
Серии 347
...исток делает возможным область знания, чья функция состоит в
открытии истока, правда, всегда в ложном открытии из-за чрезмерности его
собственного дискурса. Исток лежит в области неотвратимо утерянного, в том
месте, где истина вещей совпадает с истинностью дискурса, в месте
ускользающего их сочленения, которое было затемнено и в конце концов утеряно
дискурсом2.
Тот факт, что генеалогический дискурс делает исток невыразимым, связан
с особым мифологическим статусом первого, "адамического" слова, настолько
плотно совпадающего с истиной, что оно не может быть вербализовано. Исток --
это всегда область молчания.
Антон Исаакович у Хармса издевательски пародирует адамическое
"первоназывание". Слово является Введенскому вместе со временем в событии,
которое "наполнено посторонним содержанием", оно знак "чужого" события и
ложного истока потому, что истинный исток забыт. Первослово -- это слово
молчания, это слово беспамятства. Любое называние истока, называние себя
первым всегда ложь.
Область первых имен для Хармса -- область забытого. В одном из текстов
30-х годов он предлагает называть своих персонажей вымышленными именами
потому, что тогда, когда имена дойдут до читателя, они уже будут забыты,
потеряют свое значение (МНК, 150). В рассказе "Воспоминания одного мудрого
старика" прямо утверждается парадоксальная для мемуаров невозможность
памяти:
Память -- вообще явление странное. Как трудно бывает что-либо запомнить
и как легко забыть! А то и так бывает: запомнишь одно, а вспомнишь совсем
другое. Или: запомнишь что-нибудь с трудом, но очень крепко, а потом ничего
вспомнить не сможешь (Х2, 88).
Потеря памяти в данном случае прежде всего относится к генеалогии.
После воспоминаний о брате старик вдруг чувствует, что кто-то ударил его по
спине. Он оборачивается к незнакомому человеку, который говорит:
Да ты что? Не узнаешь что ли меня? Ведь я твой брат (Х2, 89).
Генеалогический дискурс, воспоминание о происхождении объявляются
ложными по самому своему существу.
В текстах 1935 года Хармс затевает словесную игру вокруг истинного
события, которое не может быть рассказано, поскольку существует вне дискурса
и до времени. Такое событие -- рождение. Как только рождение вводится в
дискурс, оно темпорализуется и становится заведомо фальшивым. В тот момент,
когда рождение начинает принадлежать времени, дискурсу, с ним оказываются
возможны любые манипуляции, допустимые с временными, числовыми рядами.
Истинное событие явления на свет -- внетемпорально, оно не может
существовать во времени, а потому не может принадлежать серии.
_________________
2 Foucault Michel. Nietzsche, Genealogy, History// Foucault M.
Language, Counter-Memory, Practice / Ed. by Donald F. Bouchard. Ithaca:
Cornell University Press, 1977. P. 143.
348 Глава 12
В одном тексте Хармс утверждает, что "родился дважды". Он строит
изощренную нарративную цепочку вокруг этого немыслимого события:
Папа так разбушевался, что акушерка, принимавшая меня, растерялась и
начала запихивать меня обратно, откуда я только что вылез (Х2, 79).
Ребенка по ошибке запихивают роженице в прямую кишку, а когда она
требует ребенка назад, ей дают слабительного и ребенок рождается вторично.
В коротком тексте 1935 года, служащем продолжением первому,
рассказывается, как недоношенный ребенок был помещен в инкубатор, откуда его
вынули ровно через четыре месяца. "Таким образом, я как бы родился в третий
раз" (Х2, 79).
Все эти анекдоты используются Хармсом для доказательства
фундаментальной внетемпоральности, а следовательно, и несериальности
первособытия. И действительно, как может сериализироваться это по
определению уникальное событие -- через повторы самого себя?
3
Что означает серия для Хармса? Хармс считал, что числовая прогрессия в
натуральном ряде отнюдь не ненарушима. Объясняется это тем, что каждое число
в меньшей степени определяется своим местом в числовом ряду и в большей --
своими "сущностными свойствами". Так, нуль, начинающий натуральный ряд
чисел, это число, не являющееся числом, это негативность, по-своему
отмеченная неким "сущностным свойством". И все же оно способно начинать
серию. Серия, таким образом, не является совершенно однородным набором
элементов.
Другой интересующий Хармса аспект серийности -- это возможность менять
числа местами в серии, в прогрессии, в ряду, построенных по принципу
упорядоченности. Возможность переворачивания прежде всего проецируется на
самую незыблемую абстракцию порядка -- числовой ряд.
Четвертый "случай" серии называется "Сонет" и посвящен как раз
"испытанию" числовой последовательности. Само название -- "Сонет" --
отсылает к наиболее жесткой стиховой форме, со строго определенной системой
деления на строфы и рифмовки3.
_________________
3 Робин Мильнер-Галланд заметил, что в этом "случае" 14 фраз с делением
"8:6", характерным для сонетной формы (Milner-Gulland Robin. Beyond
the Turning-Point: An Afterword / / Daniil Kharms and the Poetics of the
Absurd / Ed. by Neil Cornwell. New York: St. Martin's Press, 1991. P. 258).
Существенно, что в такой форме восьмистишие предшествует шестистишию, то
есть восемь идет перед шестью.
Обращение к форме стиха здесь существенно еще и потому, что именно в
стихе элементы наиболее красноречиво вступают в структурные отношения,
утрачивают свою автономию. Как заметил Вальтер Беньямин, их индивидуальность
становится "функцией бесконечной цепочки серий" (Benjamin Walter. Two
Poems by Friedrich Holderlin// Benjamin W. Selected Writings / Ed. by Marcus
Bullock and Michael W. Jennings. Cambridge, Mass.; London: Belknap Press,
1996. P. 25).
Серии 349
Удивительный случай случился со мной: я вдруг позабыл, что идет раньше,
7 или 8.
Я отправился к соседям и спросил их, что они думают по этому поводу.
Каково же было их и мое удивление, когда они вдруг обнаружили, что тоже не
могут вспомнить порядок счета. 1, 2, 3,4, 5 и 6 помнят, а дальше забыли.
Мы все пошли в коммерческий магазин "Гастроном", что на углу Знаменской
и Бассейной улицы, и спросили кассиршу о нашем недоумении. Кассирша грустно
улыбнулась, вынула изо рта маленький молоточек и, слегка подвигав носом,
сказала: "По-моему, семь идет после восьми в том случае, когда восемь идет
после семи" (ПВН, 357).
История кончается тем, что "мы" пошли в Летний сад и стали считать там
деревья (мотив уже знакомый нам по "Деревьям" Заболоцкого), но после 6 стали
спорить, какая цифра идет раньше, 7 или 8.
Мы спорили бы очень долго, но, по счастию, тут со скамейки свалился
какой-то ребенок и сломал обе челюсти. Это отвлекло нас от нашего спора
(ПВН, 357).
Конечно, эта история прямо вписывается в хармсовский скептицизм о
предопределенности места числа в натуральном ряде чисел. 7 и 8 могут
поменяться местами в соответствии с их сиюминутной соотнесенностью с
определенным качеством. Но следствие такого "переворачивания" весьма
радикально.
Ведь если в натуральном ряду чисел мы поставим 8 перед 7 и дальше
продолжим прогрессию чисел в соответствии с "правилами", то мы получим ряд с
одним нарушенным соотношением элементов:
1,2,3,4,5,6,8, 7,9, 10, 11, 12, 13...
Это нарушение порядка может быть понято либо как ошибка, либо как некое
правило, действие которого просто не обнаруживает себя на протяжении того
отрезка числовой последовательности, который нам представлен. Мы можем
предположить, что в дальнейшем подобная "ошибка" может повториться,
например:
321, 322, 323, 324, 325, 326, 328, 327, 329, 330... Но это будет
означать, что предъявленный нам ряд чисел подчиняется какому-то иному
правилу, чем то, которое ответственно за простое и безостановочное
наращивание натурального ряда чисел.
Витгенштейн писал о существовании так называемых "систематических
ошибок", отличающихся от "беспорядочных ошибок". В качестве примера
"систематической ошибки" Витгенштейн приводил нарушенное копирование такой
"серии", как натуральный ряд чисел. Например: 1,0, 3, 2, 5,4... В таком
случае, по мнению философа, "мы почти наверняка склонны будем сказать, что
он [копиист] неверно нас понял"4. Хармс спародировал в "Дневнике"
афоризм Козьмы Пруткова:
На замечание: "Вы написали с ошибкой", -- ответствуй: "Так всегда
выглядит в моем написании" (ГББ, 135--136).
______________
4 Витгенштейн Людвиг. Философские исследования, 143 / Пер. М. С.
Козловой и Ю. А. Асеева // Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. 1, М.:
Гнозис, 1994. С. 137.
350 Глава 12
Ошибка тем самым превращается в "систематическую", в особое понимание,
понимание "неправильно". Витгенштейн заметил, что
не существует границы между нерегулярной и систематическими ошибками,
то есть между тем, что ты склонен называть "беспорядочной", а что --
"систематической ошибкой"5.
Но что означает "неправильно понял"? Это означает, что правило
образования серии в сознании копииста было иным, нежели в "нашем" сознании.
Означает ли это, что это неправильно понятое правило неприложимо к серии?
Дело в том, что множество элементов, по определению Бертрана Рассела, "имеет
все возможные порядки, на которые оно способно"6. Это значит, что порядки
уже имеются в множестве и что только наше внимание к тому или иному
конкретному порядку делает его значимым для наблюдателя в данный момент.
Порядок -- это система отношений между элементами множества.
Но само качество порядка, по определению того же Рассела, предполагает
наличие трех фундаментальных свойств: 1) асимметрии, 2) транзитивности
(transitivity) и 3) связности. Свойство асимметрии -- одно из
важнейших, и оно как раз и затрагивается в рассказе Хармса. Асимметрия
порядка в серии означает, что если х предшествует у, то
у не должен также предшествовать х7. В неуверенности,
что именно предшествует чему -- семь восьми или восемь семи,
-- сохраняется возможность переворачивания, возможность одновременного
предшествования и последования обоих терминов серии.
Льюис Кэрролл в "Сильвии и Бруно" предложил взглянуть на серийность с
точки зрения телеологии, представления о целенаправленности серий. Если
серия движется к чему-то, то это конечное "что-то" и должно ее определять:
"Хорошо, предположим мы говорим -- последнее из серии взаимосвязанных
событий -- каждое из которых в серии является причиной последующего -- во
имя которого первое событие имеет место". "Но разве последнее событие
практически -- это не следствие первого? А вы называете его
причиной [первого]!" Артур на минуту задумался. "Слова создают
путаницу <...>, -- сказал он, -- <...> Последнее событие является следствием
первого: но необходимость этого события является причиной
необходимости первого8.
Кэрролл показывает, что серия может определяться из начала в конец и из
конца в начало, что она включает в себя возможность причинной инверсии.
Нечто сходное происходит и с речью. Речь по-своему является серийной
цепочкой знаков. Было бы, однако, неправильно считать, что она
развертывается только из начала в конец. В таком случае каждое слово было бы
подобно элементу некоего
_______________
5 Там же. С. 137.
6 Russel Bertrand. Introduction to Mathematical Philosophy.
London: George Alien and Unwin, 1919. P. 29. [A set of terms has all orders
of which it is capable.]
7 Russel Bertrand. Op. cit. P. 31.
8 Carroll Lewis. Sylvie and Bruno // The Works of Lewis Carroll.
Feltham: Spring Books, 1965. P.497.
Серии 351
причинного механизма и заключало бы в себе всю детерминацию
последующего разворачивания серии. Витгенштейн показал, сколь неправомочно
рассматривать язык как такую линейную генеративную машину. Проектирование
смысла в той же мере ответственно за развертывание речи, что и комбинаторные
возможности каждого отдельного слова.
Спрессованность внутренней речи, так, как она описана, например, Львом
Выготским, -- это как раз явление генетического совмещения начала и конца
речевой серии. В "Мышлении и речи" Выготский привлек внимание к эпизоду из
"Анны Карениной", где Левин объясняется в любви Китти с помощью изощренной
серийной аббревиатуры9:
-- Вот, -- сказал он и написал начальные буквы: к, в, м, о: э, н, м,
б, з, л, э, н, и, т? Буквы эти значили: "когда вы мне ответили: этого
не может быть, значило ли это, что никогда, или тогда?" Не было никакой
вероятности, чтоб она могла понять эту сложную фразу...10
Но Китти понимает написанное и отвечает: "т, я, н, м, и, о". Левин
догадывается, что это значит: "тогда я не могла иначе ответить".
Понимание этого ряда букв возможно только в результате некоего
озарения. Толстой примерно так и описывает эти интуитивные вспышки
понимания. Возникает вопрос, возможно ли понимание этой серии букв как
последовательности. Читается ли такая аббревиатурная речь потому, что в
некотором типе "порядка" "к" влечет за собой "н", "н" -- "м", "м" -- "б" и
т. д.? Конечно, нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
и Ева" (1935) он предложил ироническое решение бесконечной регрессии
генеалогической серии. Водевиль начинается с того, что Антон Исаакович
заявляет:
Не хочу больше быть Антоном, а хочу быть Адамом. А ты, Наташа, будь
Евой (Х2, 77).
Хармс пародирует здесь генерацию искусственной серии. Поскольку серия
может пониматься как произведенное нами абстрагирование некоего правила, то
правило может быть волюнтаристски задано:
Антон Исаакович. Это очень просто! Мы встанем на письменный стол, и
когда кто-нибудь будет входить к нам, мы будем кланяться и говорить:
"Разрешите представиться -- Адам и Ева" (Х2, 77).
Речь в данном случае идет о едва ли не единственно возможном способе
постулирования начала генеалогической серии. Начало такой серии в принципе
невозможно, а потому оно дается нам как непроницаемое, как тайна. Мишель
Фуко заметил:
Серии 347
...исток делает возможным область знания, чья функция состоит в
открытии истока, правда, всегда в ложном открытии из-за чрезмерности его
собственного дискурса. Исток лежит в области неотвратимо утерянного, в том
месте, где истина вещей совпадает с истинностью дискурса, в месте
ускользающего их сочленения, которое было затемнено и в конце концов утеряно
дискурсом2.
Тот факт, что генеалогический дискурс делает исток невыразимым, связан
с особым мифологическим статусом первого, "адамического" слова, настолько
плотно совпадающего с истиной, что оно не может быть вербализовано. Исток --
это всегда область молчания.
Антон Исаакович у Хармса издевательски пародирует адамическое
"первоназывание". Слово является Введенскому вместе со временем в событии,
которое "наполнено посторонним содержанием", оно знак "чужого" события и
ложного истока потому, что истинный исток забыт. Первослово -- это слово
молчания, это слово беспамятства. Любое называние истока, называние себя
первым всегда ложь.
Область первых имен для Хармса -- область забытого. В одном из текстов
30-х годов он предлагает называть своих персонажей вымышленными именами
потому, что тогда, когда имена дойдут до читателя, они уже будут забыты,
потеряют свое значение (МНК, 150). В рассказе "Воспоминания одного мудрого
старика" прямо утверждается парадоксальная для мемуаров невозможность
памяти:
Память -- вообще явление странное. Как трудно бывает что-либо запомнить
и как легко забыть! А то и так бывает: запомнишь одно, а вспомнишь совсем
другое. Или: запомнишь что-нибудь с трудом, но очень крепко, а потом ничего
вспомнить не сможешь (Х2, 88).
Потеря памяти в данном случае прежде всего относится к генеалогии.
После воспоминаний о брате старик вдруг чувствует, что кто-то ударил его по
спине. Он оборачивается к незнакомому человеку, который говорит:
Да ты что? Не узнаешь что ли меня? Ведь я твой брат (Х2, 89).
Генеалогический дискурс, воспоминание о происхождении объявляются
ложными по самому своему существу.
В текстах 1935 года Хармс затевает словесную игру вокруг истинного
события, которое не может быть рассказано, поскольку существует вне дискурса
и до времени. Такое событие -- рождение. Как только рождение вводится в
дискурс, оно темпорализуется и становится заведомо фальшивым. В тот момент,
когда рождение начинает принадлежать времени, дискурсу, с ним оказываются
возможны любые манипуляции, допустимые с временными, числовыми рядами.
Истинное событие явления на свет -- внетемпорально, оно не может
существовать во времени, а потому не может принадлежать серии.
_________________
2 Foucault Michel. Nietzsche, Genealogy, History// Foucault M.
Language, Counter-Memory, Practice / Ed. by Donald F. Bouchard. Ithaca:
Cornell University Press, 1977. P. 143.
348 Глава 12
В одном тексте Хармс утверждает, что "родился дважды". Он строит
изощренную нарративную цепочку вокруг этого немыслимого события:
Папа так разбушевался, что акушерка, принимавшая меня, растерялась и
начала запихивать меня обратно, откуда я только что вылез (Х2, 79).
Ребенка по ошибке запихивают роженице в прямую кишку, а когда она
требует ребенка назад, ей дают слабительного и ребенок рождается вторично.
В коротком тексте 1935 года, служащем продолжением первому,
рассказывается, как недоношенный ребенок был помещен в инкубатор, откуда его
вынули ровно через четыре месяца. "Таким образом, я как бы родился в третий
раз" (Х2, 79).
Все эти анекдоты используются Хармсом для доказательства
фундаментальной внетемпоральности, а следовательно, и несериальности
первособытия. И действительно, как может сериализироваться это по
определению уникальное событие -- через повторы самого себя?
3
Что означает серия для Хармса? Хармс считал, что числовая прогрессия в
натуральном ряде отнюдь не ненарушима. Объясняется это тем, что каждое число
в меньшей степени определяется своим местом в числовом ряду и в большей --
своими "сущностными свойствами". Так, нуль, начинающий натуральный ряд
чисел, это число, не являющееся числом, это негативность, по-своему
отмеченная неким "сущностным свойством". И все же оно способно начинать
серию. Серия, таким образом, не является совершенно однородным набором
элементов.
Другой интересующий Хармса аспект серийности -- это возможность менять
числа местами в серии, в прогрессии, в ряду, построенных по принципу
упорядоченности. Возможность переворачивания прежде всего проецируется на
самую незыблемую абстракцию порядка -- числовой ряд.
Четвертый "случай" серии называется "Сонет" и посвящен как раз
"испытанию" числовой последовательности. Само название -- "Сонет" --
отсылает к наиболее жесткой стиховой форме, со строго определенной системой
деления на строфы и рифмовки3.
_________________
3 Робин Мильнер-Галланд заметил, что в этом "случае" 14 фраз с делением
"8:6", характерным для сонетной формы (Milner-Gulland Robin. Beyond
the Turning-Point: An Afterword / / Daniil Kharms and the Poetics of the
Absurd / Ed. by Neil Cornwell. New York: St. Martin's Press, 1991. P. 258).
Существенно, что в такой форме восьмистишие предшествует шестистишию, то
есть восемь идет перед шестью.
Обращение к форме стиха здесь существенно еще и потому, что именно в
стихе элементы наиболее красноречиво вступают в структурные отношения,
утрачивают свою автономию. Как заметил Вальтер Беньямин, их индивидуальность
становится "функцией бесконечной цепочки серий" (Benjamin Walter. Two
Poems by Friedrich Holderlin// Benjamin W. Selected Writings / Ed. by Marcus
Bullock and Michael W. Jennings. Cambridge, Mass.; London: Belknap Press,
1996. P. 25).
Серии 349
Удивительный случай случился со мной: я вдруг позабыл, что идет раньше,
7 или 8.
Я отправился к соседям и спросил их, что они думают по этому поводу.
Каково же было их и мое удивление, когда они вдруг обнаружили, что тоже не
могут вспомнить порядок счета. 1, 2, 3,4, 5 и 6 помнят, а дальше забыли.
Мы все пошли в коммерческий магазин "Гастроном", что на углу Знаменской
и Бассейной улицы, и спросили кассиршу о нашем недоумении. Кассирша грустно
улыбнулась, вынула изо рта маленький молоточек и, слегка подвигав носом,
сказала: "По-моему, семь идет после восьми в том случае, когда восемь идет
после семи" (ПВН, 357).
История кончается тем, что "мы" пошли в Летний сад и стали считать там
деревья (мотив уже знакомый нам по "Деревьям" Заболоцкого), но после 6 стали
спорить, какая цифра идет раньше, 7 или 8.
Мы спорили бы очень долго, но, по счастию, тут со скамейки свалился
какой-то ребенок и сломал обе челюсти. Это отвлекло нас от нашего спора
(ПВН, 357).
Конечно, эта история прямо вписывается в хармсовский скептицизм о
предопределенности места числа в натуральном ряде чисел. 7 и 8 могут
поменяться местами в соответствии с их сиюминутной соотнесенностью с
определенным качеством. Но следствие такого "переворачивания" весьма
радикально.
Ведь если в натуральном ряду чисел мы поставим 8 перед 7 и дальше
продолжим прогрессию чисел в соответствии с "правилами", то мы получим ряд с
одним нарушенным соотношением элементов:
1,2,3,4,5,6,8, 7,9, 10, 11, 12, 13...
Это нарушение порядка может быть понято либо как ошибка, либо как некое
правило, действие которого просто не обнаруживает себя на протяжении того
отрезка числовой последовательности, который нам представлен. Мы можем
предположить, что в дальнейшем подобная "ошибка" может повториться,
например:
321, 322, 323, 324, 325, 326, 328, 327, 329, 330... Но это будет
означать, что предъявленный нам ряд чисел подчиняется какому-то иному
правилу, чем то, которое ответственно за простое и безостановочное
наращивание натурального ряда чисел.
Витгенштейн писал о существовании так называемых "систематических
ошибок", отличающихся от "беспорядочных ошибок". В качестве примера
"систематической ошибки" Витгенштейн приводил нарушенное копирование такой
"серии", как натуральный ряд чисел. Например: 1,0, 3, 2, 5,4... В таком
случае, по мнению философа, "мы почти наверняка склонны будем сказать, что
он [копиист] неверно нас понял"4. Хармс спародировал в "Дневнике"
афоризм Козьмы Пруткова:
На замечание: "Вы написали с ошибкой", -- ответствуй: "Так всегда
выглядит в моем написании" (ГББ, 135--136).
______________
4 Витгенштейн Людвиг. Философские исследования, 143 / Пер. М. С.
Козловой и Ю. А. Асеева // Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. 1, М.:
Гнозис, 1994. С. 137.
350 Глава 12
Ошибка тем самым превращается в "систематическую", в особое понимание,
понимание "неправильно". Витгенштейн заметил, что
не существует границы между нерегулярной и систематическими ошибками,
то есть между тем, что ты склонен называть "беспорядочной", а что --
"систематической ошибкой"5.
Но что означает "неправильно понял"? Это означает, что правило
образования серии в сознании копииста было иным, нежели в "нашем" сознании.
Означает ли это, что это неправильно понятое правило неприложимо к серии?
Дело в том, что множество элементов, по определению Бертрана Рассела, "имеет
все возможные порядки, на которые оно способно"6. Это значит, что порядки
уже имеются в множестве и что только наше внимание к тому или иному
конкретному порядку делает его значимым для наблюдателя в данный момент.
Порядок -- это система отношений между элементами множества.
Но само качество порядка, по определению того же Рассела, предполагает
наличие трех фундаментальных свойств: 1) асимметрии, 2) транзитивности
(transitivity) и 3) связности. Свойство асимметрии -- одно из
важнейших, и оно как раз и затрагивается в рассказе Хармса. Асимметрия
порядка в серии означает, что если х предшествует у, то
у не должен также предшествовать х7. В неуверенности,
что именно предшествует чему -- семь восьми или восемь семи,
-- сохраняется возможность переворачивания, возможность одновременного
предшествования и последования обоих терминов серии.
Льюис Кэрролл в "Сильвии и Бруно" предложил взглянуть на серийность с
точки зрения телеологии, представления о целенаправленности серий. Если
серия движется к чему-то, то это конечное "что-то" и должно ее определять:
"Хорошо, предположим мы говорим -- последнее из серии взаимосвязанных
событий -- каждое из которых в серии является причиной последующего -- во
имя которого первое событие имеет место". "Но разве последнее событие
практически -- это не следствие первого? А вы называете его
причиной [первого]!" Артур на минуту задумался. "Слова создают
путаницу <...>, -- сказал он, -- <...> Последнее событие является следствием
первого: но необходимость этого события является причиной
необходимости первого8.
Кэрролл показывает, что серия может определяться из начала в конец и из
конца в начало, что она включает в себя возможность причинной инверсии.
Нечто сходное происходит и с речью. Речь по-своему является серийной
цепочкой знаков. Было бы, однако, неправильно считать, что она
развертывается только из начала в конец. В таком случае каждое слово было бы
подобно элементу некоего
_______________
5 Там же. С. 137.
6 Russel Bertrand. Introduction to Mathematical Philosophy.
London: George Alien and Unwin, 1919. P. 29. [A set of terms has all orders
of which it is capable.]
7 Russel Bertrand. Op. cit. P. 31.
8 Carroll Lewis. Sylvie and Bruno // The Works of Lewis Carroll.
Feltham: Spring Books, 1965. P.497.
Серии 351
причинного механизма и заключало бы в себе всю детерминацию
последующего разворачивания серии. Витгенштейн показал, сколь неправомочно
рассматривать язык как такую линейную генеративную машину. Проектирование
смысла в той же мере ответственно за развертывание речи, что и комбинаторные
возможности каждого отдельного слова.
Спрессованность внутренней речи, так, как она описана, например, Львом
Выготским, -- это как раз явление генетического совмещения начала и конца
речевой серии. В "Мышлении и речи" Выготский привлек внимание к эпизоду из
"Анны Карениной", где Левин объясняется в любви Китти с помощью изощренной
серийной аббревиатуры9:
-- Вот, -- сказал он и написал начальные буквы: к, в, м, о: э, н, м,
б, з, л, э, н, и, т? Буквы эти значили: "когда вы мне ответили: этого
не может быть, значило ли это, что никогда, или тогда?" Не было никакой
вероятности, чтоб она могла понять эту сложную фразу...10
Но Китти понимает написанное и отвечает: "т, я, н, м, и, о". Левин
догадывается, что это значит: "тогда я не могла иначе ответить".
Понимание этого ряда букв возможно только в результате некоего
озарения. Толстой примерно так и описывает эти интуитивные вспышки
понимания. Возникает вопрос, возможно ли понимание этой серии букв как
последовательности. Читается ли такая аббревиатурная речь потому, что в
некотором типе "порядка" "к" влечет за собой "н", "н" -- "м", "м" -- "б" и
т. д.? Конечно, нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75