https://wodolei.ru/catalog/mebel/Akvaton/
вроде страшного заклинания, и удвоил скорость. Он напряг все силы, перед зажмуренными глазами прыгали искры и огненные звезды… и вдруг – пых!.. Сучок и деревяшка разом вспыхнули, маленькое синее пламя взвилось над ямой вокруг сучка… Открыв глаза, изнеможенный Гест увидел огонь!..Он сидит, как дурак, весь красный от натуги, изумленный и счастливый, с горящим сучком в руках, и вдруг роняет его, и пламя гаснет! Ни слова не говоря, он снова вставляет сучок в ямку, припоминает и проделывает все снова, не забывая и выронить кость, и ткнуть себя в рот суком, и сплюнуть, и снова продолжать свое дело, бормоча сквозь зубы заклинание, точь-в-точь как перед этим, стараясь развить ту же скорость, жмуря глаза и ожидая того же звука, „пых", и вспышки огня после всей проделанной церемонии. Да не тут-то было: на этот раз никакого звука, и, открыв глаза, он видит дым, но не огонь.Разочарованный, сердитый, он старается вспомнить: не забыл ли чего? Проделывает все опять сначала, тычет себя сучком в рот, сплевывает, вращает круглый сучок точно так же и невнятно бормочет заклинание, – все точь-в-точь как в тот раз, жмурится и до крайности напрягает все свои силы, но огня нет!Это просто нечестно со стороны огня – не появляется, хотя все сделано точь-в-точь как следует!.. Гест медленно, не теряя достоинства, опять проделывает все снова, больно тычет в рот суком – на! – сплевывает крови больше, чем нужно, вертит и зловеще бормочет заклинание, еще более похожее на настоящее, удваивает скорость… и – приходит в ярость: он не даст себя одурачить! Душа горит, искры скачут перед зажмуренными глазами, он скрежещет зубами… и – пых! Вторично раздается желанный треск, искры и пламя окружают конец сука!..На этот раз Гест не зевал, живо подставил под пламя горсть сухой травы; огонь лизнул ее, она задымилась, загорелась, и пламя стало расти. Гест быстро подбросил ему уже более твердые предметы – сухую кору, веточки и, наконец, целые ветви. Пиль пришла на подмогу, смущенная от счастья, что снова увидела огонь. Скоро в лесу разгорелся пылающий, бушующий костер!Гест заботливо отодвинул в сторону инструменты, которыми добыл огонь, не дав Пиль даже глянуть на них. Он промолчал также о заклинании; те, кому следовало, слышали, что он бормотал, а раз ОНИ довольны, то больше ничего и не требовалось.Огонь получил свою жертву – огромную долю оленины. Оленя пришлось заколоть в яме, так как вытащить его оттуда целиком было бы детям не под силу. Но костер горел рядом, и они кусками перетаскали к нему чуть ли не всю тушу; на первый раз следовало угостить огонь так, чтобы он хорошенько вошел во вкус.Гест знал, что в таких случаях полагается припевать и творить заклинания – он ведь подслушивал, как это делали взрослые, но самого напева и волшебных слов не знал; поэтому он ходил вокруг огня и тянул мрачно-зловещее подражание без слов, по звукам же вполне могущее сойти за самое страшное заклинание. Но и в это свое колдовство он не пожелал посвятить Пиль. Женщин нельзя посвящать во все. Но она могла чувствовать всю важность непонятных и торжественных обрядов, сопровождавших общение между духами огня и всеведущим Гестом.Огонь остался, по-видимому, доволен как жертвой, так и пением, – он великолепно разгорелся от жирного угощения, пуская в небо клубы черного пахучего дыма, и шипел, и трещал, даже прямо-таки ревел от жадности и удовольствия; жертвоприношение удалось на славу. Когда Гест начал колдовать, было туманное утро, но жертвоприношение еще не было доведено до конца, как показалось солнце – явный знак, что все светлые силы неба и земли Выли довольны угощением.Но, когда огонь насытился, Гест с Пиль тоже присели отведать мяса, которое отложили для себя, – всем ведь известно пристрастие огня к костям и внутренностям. После долгого перерыва снова поев жареного мяса, они как будто возродились вновь. Вкусный запах жареного мяса и смолистый запах костра разносились по всему лесу. С этого дня Пиль пришлось хранить огонь.После жертвоприношения они отправились домой с горящей головней и устроили себе очаг неподалеку от источника, на склоне холма, на лесной опушке, где они уже начали копать себе на зиму землянку. Здесь возникло первое их становище.
На устройство жилья понадобилось несколько дней. Жилье вышло как жилье – полунора на косогоре, с длинным и узким входом, расширяющимся внутрь; сверху вход был прикрыт хворостом и дерном. У внутренней стены землянки было земляное возвышение, выложенное тростником, сухим мхом и капком – всем мягким и приятным, что Пиль могла найти, включая весь ее запас циновок; в скором времени можно было рассчитывать и на звериные шкуры. Это было спальное ложе. Но теперь нужно было хранить огонь, и поэтому спать можно было только по очереди. На полу горел огонь, а над костром в дерновой кровле была проделана дыра для выхода дыма; через нее же днем проникал в землянку свет.Вечера становились все длиннее и темнее, и они знали, что зима недалеко; но теперь у них был под землей свой собственный маленький светоч, с помощью которого они всегда могли согреться; оба хорошо знали, как надо готовиться к зиме, они знали теперь, имея огонь в землянке, за что и в каком порядке браться.Свежее мясо можно было добывать и зимою, зато многим другим следовало запастись с осени; Пиль уже задумывалась об этом, и первое, за что она взялась, как только Гест добыл огонь, было изготовление посуды. Она разыскала глину и принялась лепить горшки. Некоторые из них она сделала такими глубокими, что только-только доставала рукой дно, придавая посуде нужную форму. Эти горшки предназначались для запасов. В горшках поменьше она собиралась стряпать. Но все ее горшки были стройные, с тонким горлышком; на некоторых она, пока глина была еще сырая, нацарапала ногтем разные рисунки, чтобы несколько украсить их наготу; к другим приделала ручки для подвешивания или, наоборот, ножки, чтобы они лучше стояли. Наделав посуды, сколько душе было угодно, она позвала Геста на „праздник обжигания". Они поставили высохшие горшки один на другой, обложили их вереском и хворостом и подожгли всю кучу. Когда топливо прогорело, горшки затвердели и стали пригодными для дела. Некоторые, впрочем, лопнули, погибли в огне – это была его доля; но подчас он слишком жадничал, пожирал слишком много; зато все остальные можно было взять себе, когда они остынут. В этот день был сварен суп – Пиль справляла свой горшечный пир.Всю долгую, теплую осень Пиль хлопотала, наполняя свои горшки медом и ягодами, приготовленной из них вкусной бродящей смесью, орехами и кореньями; она вялила мясо и вешала его под потолок, чтобы оно прокоптилось в дыму костра; в промежутках она плела циновки и выделывала кожи, в чем ей помогал Гест; эта работа была неприятна своим запахом; шкуры ведь должны претерпеть целый ряд мытарств, прежде чем превратиться в прочную кожу: их закапывают в яму с дубовой корой, потом откапывают и купают в таких вещах, которые не следует называть, отчищают золой и натирают жиром.Земля стала мокрой и холодной; нужна обувь – чтобы обуться, ставят ногу на предназначенную для этого шкурку мехом внутрь, обертывают ее вокруг ноги, сколько хватит, и затем обматывают сверху ремешком; нога оказывается тогда в непромокаемом мешке, и с течением времени обувь принимает форму ноги и сохраняет ее. Для зимней обуви и для одежды требуется много шкур, и Гест охотится изо всех сил, не давая спуска никому.Звери заприметили его и начали бояться; он нарушил мир с ними. От него летят острые колючки, которых надо очень остерегаться; есть у него и острые палки, которые больно кусаются, и от него пахнет теперь совсем по-другому – дымом и гарью; видно, что он завел дружбу с огнем, исконным врагом всех зверей. Поэтому на него косятся издали и по возможности избегают встреч с ним.Он такой ловкий и коварный: строит в поле славные норки из камешков, с рыбкой или птичкой посередине, – ни дать ни взять, звериная норка, да еще с закуской; но стоит только выдре или горностаю доверчиво войти туда и дотронуться до еды, как вся постройка рушится, а камни тяжелые и могут приплюснуть выдру, хоть она и без того плоская. Он ставит силки на заячьих тропинках в малиннике; да и барсук, высовывая на рассвете из норы свою полосатую мордочку, рискует угодить прямо в петлю из волоса и быть повешенным у входа в собственное жилье. Крупная дичь сама попадает в его ямы и сидит там до утра, молча тараща испуганные, печальные глаза и сознавая свою оплошность; одна только свинья, угодив по собственной глупости в яму, визжит от обиды и будет визжать дни и ночи напролет, пока ей не заткнут глотку. Ее кожа особенно годится для обуви.Но Гесту не терпится помериться со зверьем силами в чистом поле, на равных, и он все свободное время тратит на улучшение своего оружия, особенно лука, который все переделывает и совершенствует. Стрелы его еще малы и рука недостаточно сильна, чтобы стрелять в крупных зверей, но птицы уже начали бояться его, спешно улетали, заслышав пение тетивы, но тогда стрела была уже в воздухе, и не раз случалось, что птица и пущенная стрела встречались, и птица падала, насквозь пронзенная на лету.Огромные стаи перелетных птиц давали по осени богатейшую добычу; стоило запустить палкой в стаю уток на лесном озере или в крикливую стаю куропаток, взлетающих с лесных полянок и луговин, чтобы уложить на месте больше, чем можно было унести с собой. И даже с отлетом всех перелетных птиц, огромными шумными стаями покидающих страну, после чего в долине и увядающем лесу становится так пусто и глухо, пернатых все-таки остается еще много, и Гест старается хорошенько набить на них руку, расстреливает все свои драгоценные стрелы и целый день разыскивает потом в кустах самые любимые; он делает новые, теряет и их; но, если будешь жалеть стрелы, не настреляешь дичи.Впрочем, Гест не на всех птиц охотится. Он щадит сороку, что живет на дереве по соседству с ними и питается их отбросами; такая же сорока жила и верещала в родном их Становище, и там ее тоже не трогали. Гест с раннего детства знаком с сорокой, и ему кажется, что он почти понимает ее язык; сорока – умная птица, понимает человека, и ее нельзя есть. Когда пара сорок с хохотом перелетает с дерева на дерево, сверкая черными и белыми перьями, Гесту начинает казаться, будто он знавал их когда-то в ином мире.Куда улетели перелетные птицы? Гест раздумывает об этом, созерцая пустой лес, бледное небо и далекое солнце, отодвигающееся к югу; Гест печально смотрит ему вслед; с каждым разом оно восходит все ниже и ниже, и все чаще и дольше прячется за тучами.Сильные бури проносятся над лесом, срывают с него листву и гонят увядшие листья, выметают их из лесу. Деревья стоят черные, голые, а ветер с воем разгуливает между ветвями. Холод и дождь надвигаются на долину.Наконец настал день, когда небо, очевидно, заболело; днем смерклось, и среди могильной тишины пошел первый снег, крупными, мокрыми хлопьями устилая землю; к вечеру вся земля побелела.Ночью буря усиливается, кругом все дрожит, снег и ветер проникают через дымовую дыру в землянку, где Гест с Пиль сидят у огня и слушают стоны леса и завыванье ветра, порывисто сотрясающего их жилье. Они чувствуют холод, ночь кажется бесконечно длинной, а когда наконец приходит день, то они не видят настоящего света; буря со снегом переплелись в объятиях и пляшут по верхушкам деревьев, лес гудит, оттуда несет леденящим холодом и вьюжным сумраком; перед входом в землянку снега намело уже по колено.Двое детей человеческих в землянке чувствуют себя такими маленькими; они молча утирают носы и присаживаются поближе к огню, задумчиво глядя в его жаркий мир. Несколько дней и ночей бушует буря, и они не выходят из своего убежища, перехватывают время от времени кусочек-другой чего-нибудь съестного и спят по очереди; у того, кто остается беречь огонь, всегда находится какая-нибудь работа; нужны дни и недели бесконечного терпеливого труда, чтобы справиться со всеми делами при помощи тех орудий, какие у них есть. Целую вечность Гест скоблит и точит кремнем свои орудия из оленьего рога и костей; он вечно сидит, обложившись кругом звериными костями, и упорно трудится над безнадежными с виду задачами, которым не видно конца: то он мастерит рыболовные снасти, острогу для ловки угрей, каждый зубец которой надо выточить из кости, заострить и снабдить крючком, отскоблить и очистить и, наконец, укрепить на конце шеста; то он возится со стрелами – кропотливая работа, потому что тонкие молодые побеги не годятся на стрелы; для них надо расщепить старый сук и каждую стрелу обстругать и заострить. Целый день работы пропадает, если Гест не найдет пущенной стрелы, но он никогда не устает делать новые и всякий раз придумывает, как сделать их покрасивее; чем красивее стрелы, тем большего успеха он от них ожидает.Пиль тоже не ленится. Меховые одежды, в которые они закутаны с головы до ног, сделаны ее руками; она сама прокалывала в них дырки шилом и продергивала в них ремешки, которыми потом стягивала шкуры; каждую свободную минуту она прядет, а вместе с Гестом занимается плетением сети; этой работы им хватит на всю зиму, если работа пойдет гладко. Зато берегись, рыба, когда они обзаведутся сетью!И день, и два проходят для них незаметно, пока буря бушует над их землянкой и воет в дымоходе над их головами. Под конец им кажется, что они целую вечность сидят здесь, что никогда и не жили по-иному. Со всех четырех сторон теснятся около них голые, черные земляные стенки; на полу горит костер, освещающий нору; вся их утварь и все запасы у них под рукой – горшки Пиль с припасами на полках и в маленьких нишах, вырытых в земляных стенах, вяленое мясо под потолком, а на возвышении у задней стенки масса шкур; орудия Геста и запасы выделанных жил и ремней в порядке развешаны на стенах на деревянных гвоздях, древесный материал для поделок сложен в одном углу; куча костей и кремней – перед огнем, связки стрел и кольев – под потолком.Все так и манит оставаться здесь;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
На устройство жилья понадобилось несколько дней. Жилье вышло как жилье – полунора на косогоре, с длинным и узким входом, расширяющимся внутрь; сверху вход был прикрыт хворостом и дерном. У внутренней стены землянки было земляное возвышение, выложенное тростником, сухим мхом и капком – всем мягким и приятным, что Пиль могла найти, включая весь ее запас циновок; в скором времени можно было рассчитывать и на звериные шкуры. Это было спальное ложе. Но теперь нужно было хранить огонь, и поэтому спать можно было только по очереди. На полу горел огонь, а над костром в дерновой кровле была проделана дыра для выхода дыма; через нее же днем проникал в землянку свет.Вечера становились все длиннее и темнее, и они знали, что зима недалеко; но теперь у них был под землей свой собственный маленький светоч, с помощью которого они всегда могли согреться; оба хорошо знали, как надо готовиться к зиме, они знали теперь, имея огонь в землянке, за что и в каком порядке браться.Свежее мясо можно было добывать и зимою, зато многим другим следовало запастись с осени; Пиль уже задумывалась об этом, и первое, за что она взялась, как только Гест добыл огонь, было изготовление посуды. Она разыскала глину и принялась лепить горшки. Некоторые из них она сделала такими глубокими, что только-только доставала рукой дно, придавая посуде нужную форму. Эти горшки предназначались для запасов. В горшках поменьше она собиралась стряпать. Но все ее горшки были стройные, с тонким горлышком; на некоторых она, пока глина была еще сырая, нацарапала ногтем разные рисунки, чтобы несколько украсить их наготу; к другим приделала ручки для подвешивания или, наоборот, ножки, чтобы они лучше стояли. Наделав посуды, сколько душе было угодно, она позвала Геста на „праздник обжигания". Они поставили высохшие горшки один на другой, обложили их вереском и хворостом и подожгли всю кучу. Когда топливо прогорело, горшки затвердели и стали пригодными для дела. Некоторые, впрочем, лопнули, погибли в огне – это была его доля; но подчас он слишком жадничал, пожирал слишком много; зато все остальные можно было взять себе, когда они остынут. В этот день был сварен суп – Пиль справляла свой горшечный пир.Всю долгую, теплую осень Пиль хлопотала, наполняя свои горшки медом и ягодами, приготовленной из них вкусной бродящей смесью, орехами и кореньями; она вялила мясо и вешала его под потолок, чтобы оно прокоптилось в дыму костра; в промежутках она плела циновки и выделывала кожи, в чем ей помогал Гест; эта работа была неприятна своим запахом; шкуры ведь должны претерпеть целый ряд мытарств, прежде чем превратиться в прочную кожу: их закапывают в яму с дубовой корой, потом откапывают и купают в таких вещах, которые не следует называть, отчищают золой и натирают жиром.Земля стала мокрой и холодной; нужна обувь – чтобы обуться, ставят ногу на предназначенную для этого шкурку мехом внутрь, обертывают ее вокруг ноги, сколько хватит, и затем обматывают сверху ремешком; нога оказывается тогда в непромокаемом мешке, и с течением времени обувь принимает форму ноги и сохраняет ее. Для зимней обуви и для одежды требуется много шкур, и Гест охотится изо всех сил, не давая спуска никому.Звери заприметили его и начали бояться; он нарушил мир с ними. От него летят острые колючки, которых надо очень остерегаться; есть у него и острые палки, которые больно кусаются, и от него пахнет теперь совсем по-другому – дымом и гарью; видно, что он завел дружбу с огнем, исконным врагом всех зверей. Поэтому на него косятся издали и по возможности избегают встреч с ним.Он такой ловкий и коварный: строит в поле славные норки из камешков, с рыбкой или птичкой посередине, – ни дать ни взять, звериная норка, да еще с закуской; но стоит только выдре или горностаю доверчиво войти туда и дотронуться до еды, как вся постройка рушится, а камни тяжелые и могут приплюснуть выдру, хоть она и без того плоская. Он ставит силки на заячьих тропинках в малиннике; да и барсук, высовывая на рассвете из норы свою полосатую мордочку, рискует угодить прямо в петлю из волоса и быть повешенным у входа в собственное жилье. Крупная дичь сама попадает в его ямы и сидит там до утра, молча тараща испуганные, печальные глаза и сознавая свою оплошность; одна только свинья, угодив по собственной глупости в яму, визжит от обиды и будет визжать дни и ночи напролет, пока ей не заткнут глотку. Ее кожа особенно годится для обуви.Но Гесту не терпится помериться со зверьем силами в чистом поле, на равных, и он все свободное время тратит на улучшение своего оружия, особенно лука, который все переделывает и совершенствует. Стрелы его еще малы и рука недостаточно сильна, чтобы стрелять в крупных зверей, но птицы уже начали бояться его, спешно улетали, заслышав пение тетивы, но тогда стрела была уже в воздухе, и не раз случалось, что птица и пущенная стрела встречались, и птица падала, насквозь пронзенная на лету.Огромные стаи перелетных птиц давали по осени богатейшую добычу; стоило запустить палкой в стаю уток на лесном озере или в крикливую стаю куропаток, взлетающих с лесных полянок и луговин, чтобы уложить на месте больше, чем можно было унести с собой. И даже с отлетом всех перелетных птиц, огромными шумными стаями покидающих страну, после чего в долине и увядающем лесу становится так пусто и глухо, пернатых все-таки остается еще много, и Гест старается хорошенько набить на них руку, расстреливает все свои драгоценные стрелы и целый день разыскивает потом в кустах самые любимые; он делает новые, теряет и их; но, если будешь жалеть стрелы, не настреляешь дичи.Впрочем, Гест не на всех птиц охотится. Он щадит сороку, что живет на дереве по соседству с ними и питается их отбросами; такая же сорока жила и верещала в родном их Становище, и там ее тоже не трогали. Гест с раннего детства знаком с сорокой, и ему кажется, что он почти понимает ее язык; сорока – умная птица, понимает человека, и ее нельзя есть. Когда пара сорок с хохотом перелетает с дерева на дерево, сверкая черными и белыми перьями, Гесту начинает казаться, будто он знавал их когда-то в ином мире.Куда улетели перелетные птицы? Гест раздумывает об этом, созерцая пустой лес, бледное небо и далекое солнце, отодвигающееся к югу; Гест печально смотрит ему вслед; с каждым разом оно восходит все ниже и ниже, и все чаще и дольше прячется за тучами.Сильные бури проносятся над лесом, срывают с него листву и гонят увядшие листья, выметают их из лесу. Деревья стоят черные, голые, а ветер с воем разгуливает между ветвями. Холод и дождь надвигаются на долину.Наконец настал день, когда небо, очевидно, заболело; днем смерклось, и среди могильной тишины пошел первый снег, крупными, мокрыми хлопьями устилая землю; к вечеру вся земля побелела.Ночью буря усиливается, кругом все дрожит, снег и ветер проникают через дымовую дыру в землянку, где Гест с Пиль сидят у огня и слушают стоны леса и завыванье ветра, порывисто сотрясающего их жилье. Они чувствуют холод, ночь кажется бесконечно длинной, а когда наконец приходит день, то они не видят настоящего света; буря со снегом переплелись в объятиях и пляшут по верхушкам деревьев, лес гудит, оттуда несет леденящим холодом и вьюжным сумраком; перед входом в землянку снега намело уже по колено.Двое детей человеческих в землянке чувствуют себя такими маленькими; они молча утирают носы и присаживаются поближе к огню, задумчиво глядя в его жаркий мир. Несколько дней и ночей бушует буря, и они не выходят из своего убежища, перехватывают время от времени кусочек-другой чего-нибудь съестного и спят по очереди; у того, кто остается беречь огонь, всегда находится какая-нибудь работа; нужны дни и недели бесконечного терпеливого труда, чтобы справиться со всеми делами при помощи тех орудий, какие у них есть. Целую вечность Гест скоблит и точит кремнем свои орудия из оленьего рога и костей; он вечно сидит, обложившись кругом звериными костями, и упорно трудится над безнадежными с виду задачами, которым не видно конца: то он мастерит рыболовные снасти, острогу для ловки угрей, каждый зубец которой надо выточить из кости, заострить и снабдить крючком, отскоблить и очистить и, наконец, укрепить на конце шеста; то он возится со стрелами – кропотливая работа, потому что тонкие молодые побеги не годятся на стрелы; для них надо расщепить старый сук и каждую стрелу обстругать и заострить. Целый день работы пропадает, если Гест не найдет пущенной стрелы, но он никогда не устает делать новые и всякий раз придумывает, как сделать их покрасивее; чем красивее стрелы, тем большего успеха он от них ожидает.Пиль тоже не ленится. Меховые одежды, в которые они закутаны с головы до ног, сделаны ее руками; она сама прокалывала в них дырки шилом и продергивала в них ремешки, которыми потом стягивала шкуры; каждую свободную минуту она прядет, а вместе с Гестом занимается плетением сети; этой работы им хватит на всю зиму, если работа пойдет гладко. Зато берегись, рыба, когда они обзаведутся сетью!И день, и два проходят для них незаметно, пока буря бушует над их землянкой и воет в дымоходе над их головами. Под конец им кажется, что они целую вечность сидят здесь, что никогда и не жили по-иному. Со всех четырех сторон теснятся около них голые, черные земляные стенки; на полу горит костер, освещающий нору; вся их утварь и все запасы у них под рукой – горшки Пиль с припасами на полках и в маленьких нишах, вырытых в земляных стенах, вяленое мясо под потолком, а на возвышении у задней стенки масса шкур; орудия Геста и запасы выделанных жил и ремней в порядке развешаны на стенах на деревянных гвоздях, древесный материал для поделок сложен в одном углу; куча костей и кремней – перед огнем, связки стрел и кольев – под потолком.Все так и манит оставаться здесь;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21