Глаза у него горели, как два уголька, мышцы на руках вздулись от напряжения. Каждый нерв в его теле сосредоточился там, где ее бархатная пещерка взяла его в плен, тугой, жаркий и восхитительно сладостный…
— Я не хочу, чтобы тебе было больно, — простонал он, — но… я уже не могу больше сдерживаться… Я слишком хочу тебя…
И что-то внутри ее растаяло, растеклось жаркой волной.
— Я тоже хочу тебя, Габриэль! Я хочу тебя!
Получив ее благословение, он перестал обуздывать себя. Она же обвила его руками и ногами, с восторгом и упоением вторя его бешеному ритму. Мир вокруг нее завертелся, закружился, вспыхнул ярким светом и взорвался наконец ослепительным фейерверком, заставив ее пережить бурный всплеск наслаждения, исходившего из центра ее женственности. Она и не поняла, что кричала… И крик этот выплескивался из ее груди вместе с волнами экстаза .. Как только Габриэль услышал его, ее спазмы ускорили его собственный оргазм. Его тело напряглось и взорвалось, исторгая семя жизни.
Голова его устало приникла к ее плечу. Она почувствовала, как он расслабился. Ее пальцы погрузились в его темные волосы в неосознанной ласке. Он не покинул ее, как в прошлый раз. Она очень боялась, что он поступит так же и сейчас. Но он оперся на локоть и нежно поцеловал ее. И ласка эта оказалась такой сладостной и желанной, что у нее выступили слезы на глазах.
Слова не шли на ум, и она молчала. И в эту минуту поняла, о чем тосковала всю свою жизнь. О такой вот совершенной близости, чувстве полного доверия и ощущения себя частичкой кого-то другого…
Сегодня ей не о чем было молить Бога.
Глава 17
Кесси проснулась: солнце заливало всю спальню ярким светом. Она замерла в недоумении, рассматривая типично мужское убранство комнаты. И тут вспомнила, что находится не у себя… На нее разом нахлынули картины пережитого, отчего ее бросило в жар. Кесси робко скосила глаза на вторую половину кровати и нахмурилась от разочарования: место мужа пустовало.
В этот момент дверь между их спальнями со скрипом приоткрылась, и в комнату заглянула Глория:
— Миледи?
Сообразив, что на ней нет одежды, Кесси скользнула под одеяло.
— Доброе утро, Глория.
— Утро? — Маленькая служанка озорно хихикнула. — Уже скоро одиннадцать, мэм!
— Одиннадцать? — Кесси едва удержалась, чтобы не вскочить за своим халатом. — Святые небеса! Ну и почему же ты не разбудила меня?
Круглощекая мордашка служанки расплылась в хитрой улыбке:
— Его сиятельство строго предупредил меня, чтобы и носа сюда не совала, пока вы не выспитесь как следует.
Ничто не могло доставить Глории большего удовольствия, чем пустая кровать миледи в ее спальне. Значит, она спала у милорда! Она одобрительно вздохнула. Хозяйка такая добрая и внимательная ко всем, а граф такой красавчик, хотя и вечно суровый, и строгий, совсем как его отец… Но если кто и заслуживал счастья, то эти двое. Ох, она не могла дождаться минуты, когда выложит эту сногсшибательную новость миссис Мак-Ги.
Кесси покраснела, когда служанка положила пеньюар на кровать.
— Мой муж уже спустился вниз?
— Да, мэм. Он выезжал на верховую прогулку, но, кажется, уже вернулся.
Кесси быстро завершила утренний туалет, умирая от желания поскорее увидеть Габриэля. Она так надеялась, что после бурных ночных ласк он перестанет наконец вести себя с ледяной отчужденностью. Все останется в прошлом, как дурной сон. Если часы, проведенные в его объятиях, служили хоть каким-то признаком их новых отношений, то она благословит их!
Сердце ее возбужденно колотилось, когда она спускалась вниз по лестнице. Нет причин волноваться, уговаривала она себя. И все же на душе у нее скребли кошки. Она только поставила ногу на последнюю ступеньку, как все вдруг поплыло у нее перед глазами. Она замерла, опершись о стену, и сделала несколько глубоких вдохов. В последнее время это случалось с ней уже несколько раз. К счастью, головокружение прошло так же быстро, как и прежде. Едва она собралась двинуться дальше, как услышала сердитые мужские голоса, доносившиеся из холла.
Габриэль и герцог…
Она застыла как статуя. Кесси меньше всего желала подслушивать, но и появляться в разгар ссоры ей не хотелось.
— Исключено, — ровным тоном заявил Габриэль. — У меня сегодня днем назначена деловая встреча в Лондоне.
— Но я уже договорился с викарием о визите, чтобы обсудить сумму ежегодной дотации на благотворительность среди прихожан нашей церкви! — Голос Эдмунда даже вибрировал от раздражения.
— Перенеси встречу на другой день.
— Не могу. Я обещал ему, что ты будешь дома.
— Тогда займись этим сам.
— Дьявольщина! Неужели нужно напоминать, что однажды эти обязанности лягут на твои плечи? И меня, Габриэль, уже не будет, чтобы заменять тебя всякий раз, когда ты сочтешь их не столь важными, как твои прихоти! Нельзя все время пренебрегать долгом, как это делаешь ты!
Кесси затаила дыхание. Судя по тону герцога, ссора приобретала глобальные размеры.
— Я был полностью в твоем распоряжении все последние недели, отец. И ты воспользовался этим в полной мере, но ни разу, хотя бы из вежливости, не поинтересовался, свободен ли я. Признаться, меня весьма удивило, что ты решил вовлечь меня в дела поместья. А потом до меня дошло: ты просто ждешь, чтобы я опростоволосился, допустил оплошность. Что ж, если ты решил таким образом устроить мне проверку, дело твое. Но я не намерен потакать тебе в том, как ты распоряжаешься моим временем и планами. На будущее советую согласовывать деловые встречи со мной. Я человек очень занятой.
Раздались звуки шагов. Открылась дверь.
— Стюарт никогда бы так не поступил! Он никогда не пренебрегал своим долгом. — Ярость клокотала в горле Эдмунда. — Если уж Господу было угодно забрать одного из моих сыновей, то почему он не выбрал тебя? Боже, как же я жалею, что ты вообще родился!
Кесси отшатнулась, словно ее с силой ударили в грудь. Пресвятая Богородица, этого не может быть! Наверняка ей это почудилось…
— Думаешь, я этого не знаю, отец? — По контрасту с яростью Эдмунда голос Габриэля был тих и спокоен. — Я всегда знал, что был нежеланным сыном. Так что ничего нового ты мне не открыл.
Дверь тихо закрылась, щелкнув замком. Кесси зажала рот ладонью. Колени у нее подкосились, и она беспомощно опустилась на ступеньку, сдерживая тошноту. Через пару минут она пришла в себя и решительно прошелестела юбками в кабинет. Ее осанке могла бы позавидовать и королева, а на лице была написана непоколебимая решимость.
Эдмунд сидел за полированным столом красного дерева. Он поднял голову, когда она появилась на пороге.
— Если не возражаете, — не церемонясь, сказал он, — то я бы предпочел остаться один.
— Но я возражаю. — Кесси закрыла широкие двойные двери. И прошла к столу. Герцог сощурился:
— Я люблю, когда эти двери распахнуты настежь.
Кесси не шелохнулась. Впервые она не чувствовала никакого трепета перед его титулом, не ощущала, что намного ниже его по положению. Лорд он или нет, герцог или еще кто, — он был прежде всего человеком и в данный момент не внушал ей никакого уважения.
— Будет намного лучше, чтобы двери пока оставались закрытыми, ваша светлость. Если вы, конечно, не хотите, чтобы слуги услышали все то, что я собираюсь вам высказать. Мне кажется, что они и так услышали сегодня более чем достаточно. Я по крайней мере услышала…
Он вскочил со стула, надменный как всегда.
— Вы слишком много позволяете себе, Кассандра. Я не потерплю подобной дерзости…
— А я не позволю вам заткнуть мне рот! Я выскажу все, что собираюсь. И сделаю это прямо сейчас.
Взгляд ее стал таким же ледяным, как и у герцога.
— На вашем месте я бы просто не смогла жить в ладу со своей совестью, — продолжила она. — Желать своему сыну смерти!.. Жалеть, что он вообще появился на свет!.. Давно уже пора броситься на колени и вымаливать у Господа прощение за такое кощунство!
Эдмунд побледнел. Не было сомнения, что эта паршивка подслушала его злосчастный разговор с Габриэлем. От начала до конца. И гордость вынудила его защищаться.
— Вы не понимаете, во что пытаетесь вмешаться, Кассандра…
— Напрасно вы так считаете. Я знаю гораздо больше, чем вам кажется. Габриэль поведал мне о своем детстве. Как вы всегда и во всем предпочитали Стюарта, а его в упор не видели.
Эдмунд развел руками:
— Ну, значит, вы и сами поняли, что он постоянно ревновал меня к брату!
Глаза Кесси сверкнули от сдерживаемого гнева. Не страшась последствий, она возразила герцогу, черпая силы в сочувствии мужу:
— Ну и что, что ревновал? Он же был малышом! Несмышленышем! И хоть вы и убедили себя в обратном, Габриэль любил своего брата, он сам сказал мне об этом! Но вы… вы дарили все — и игрушки, и любовь — только Стюарту. Габриэль вырос, постоянно чувствуя себя нелюбимым и одиноким!
— Одиноким? Да он никогда и не оставался один! Слуги буквально молились на него, баловали, как могли! И у него была мать…
— Единственный, кто у него был из близких, это его мать! — продолжала обвинять Кесси. — Габриэль — мальчик, и, естественно, смотрел в рот своему отцу. Боготворил вас. Добивался вашего одобрения. Вам же и в голову не приходило, что он тоже, хоть изредка, нуждается в добром слове, взгляде, сердечной ласке… Он рассказал мне, как однажды вы подарили Стюарту пони, а ему не привезли ничего… Ничего! Что же вы за отец, чтобы так обижать собственного сына, так бессердечно обращаться с ним? Вы говорили о долге. А почему ваш отцовский долг распространялся лишь на одного сына?
— Вас ввели в заблуждение. Габриэль ни в чем никогда не нуждался. У вас слишком живое воображение, Кассандра. К нему относились так, как он того заслуживал. А он был очень упрямым, своевольным и строптивым ребенком, вечно влипал во всякие истории. И когда подрос, проблем стало еще больше. Его поведение было вечным вызовом. Стюарт — полная ему противоположность!
— Нетрудно догадаться почему! Ребенок всегда чувствует, если он нежеланный! Уж я-то знаю, что говорю! Габриэля больно ранило, что родной отец пренебрегает им, и его горечь переросла в злость, в мятежный вызов. И к чему вам постоянно сравнивать его со Стюартом? Вот и вчера вы заявили, что Габриэль совсем не похож на Стюарта. А он и не должен быть похожим на кого-то еще! И неразумно ожидать, что один сын заменит вам другого! Более того, он давно не мальчик, чтобы можно было помыкать им, как раньше!
Эдмунд онемел и молча уставился на нее. В груди у него что-то больно сжалось. Он не был таким уж эгоистом, каким считала его она. Просто для него интересы Фарли всегда стояли на первом месте. Когда-нибудь родовое поместье приобретет такое же значение и для Габриэля. Но сейчас в устах. Кассандры он выглядит просто чудовищем!
— Вы, — продолжала она, — бессердечный человек, не видите и не желаете видеть ничего, что не входит в крут ваших личных интересов. Вы считаете себя намного выше и лучше меня. Но люди, окружающие вас, вам глубоко безразличны. Габриэль признался мне, что вам всегда было наплевать и на него, и на его мать. Я не поверила и решила, что он, наверное, не сумел понять вас. Сегодня же мне самой не верится, что вы хоть когда-нибудь можете быть добрым и что вообще способны любить!
Она перевела дух и продолжила:
— Моя мать тоже желала мне смерти. И даже пыталась помочь мне отправиться на тот свет. Одному Богу известно, кто мой отец. Я часто мечтала, что однажды он приедет за мной — и мы счастливо заживем вместе. Но, видимо, мне повезло гораздо больше Габриэля. Уж лучше расти совсем без отца, чем с таким отцом, каким вы были Габриэлю! — По ее щекам ручьем катились слезы. Она смахивала их ладошкой и продолжала свой обвинительный монолог: — Можете придумать мне любое наказание: избить меня, выгнать на улицу или… что там еще решите?.. Но я не откажусь ни от одного сказанного мной слова… Никогда!
И, прошелестев юбками, она вышла из кабинета.
Эдмунд медленно опустился на стул. Кровь отхлынула от его лица, придав ему мертвенно-бледный оттенок. Неужели девчонка всерьез полагает, что он может как-то наказать ее? Нет, подумал он. Он не пошевелит и пальцем. Потому что… она не сделала ему ничего плохого.
Лишь сказала правду в лицо.
Если уж Господу было угодно забрать одного из моих сыновей, то почему он не выбрал тебя? Боже, как же я жалею, что ты вообще родился!
Ведь это его слова! Сердце его стиснули стальные обручи. Смысл произнесенных в запале жестоких слов наконец дошел до его сознания. Господь всемогущий, — растерянно подумал Эдмунд, — а ведь она права! Он — настоящее чудовище…
Как он мог сказать такое Габриэлю? Святые небеса! Как?
Распустил свой длинный язык, вот как. Потому что не привык отвечать за свои слова… А теперь уже ничего не изменишь…
Впервые в жизни Эдмунд Синклер, герцог Фарли, увидел себя со стороны — глазами Кассандры… Холодный, резкий, высокомерный и бесчувственный самодур.
И понял, что таков он и есть на самом деле.
Его плечи поникли. В нем в эти минуты не осталось ни капли гордости. Лишь бездна отчаяния и сожаления. До него наконец дошел весь кошмар того, что приходилось испытывать Габриэлю. И что бы сын ни испытывал к нему когда-то, все давно уже переплавилось в ненависть. Он убил его любовь и уважение собственным пренебрежением. А теперь… Теперь уже поздно что-либо изменить…
Он полагал, что у него остался хотя бы один сын. Но, очевидно, он потерял обоих.
Кесси была слишком зла и взбудоражена, чтобы оставаться в Фарли. Ей надо было развеяться и поразмышлять наедине. Переодевшись в свою амазонку, она отправилась на конюшню. И не особенно мудрствовала в выборе маршрута, а просто дала волю маленькой кобылке, на которой всегда совершала прогулки. Вскоре умное животное ленивой трусцой подвезло ее к особняку Уоррентонов. Хотя само фамильное гнездо герцога было величественным сооружением, окружавшие его земли не отличались особой ухоженностью и не шли ни в какое сравнение с безукоризненно спланированным Фарли.
Кесси стряхнула с амазонки пыль и решительно позвонила в дверь. Когда экономка провела ее в гостиную, она с опозданием сообразила, что вообще-то заявилась без приглашения, что так у воспитанных людей не принято.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42