А здесь как будто истории
или, лучше сказать, эволюции не было вообще. Точно кто-то остановил время,
чтобы сберечь все, как есть, затолкнул их в эту Бухару и не выпускает. Как
заповедано им было, так они и живут - с жесткой дисциплиной, боязнью
ослушаться наставника, подчинением, страхом.
- А местная власть их поддерживает,- с горечью отозвался Илья Петрович.
- Ну это-то как раз понятно,- усмехнулся коротышка,- они же близнецы-братья.
Тоталитарная власть.
Илья Петрович опасливо покосился на своего собеседника, но тот, не обращая
внимания на его взгляд, увлеченно продолжил:
- Вы взгляните на эту проблему с другой стороны. Там живут за оградой, как
за колючей проволокой, молодые мужчины и женщины. Постоянная молитва, посты,
послушание, чихнуть и то можно лишь с благословения. А в двух шагах -
какие-никакие, а танцы, кино, телевидение. Разумеется, для них это все от
дьявола. Но думаете, нет там никого, кому не хочется этого попробовать? И не
дай Бог оступишься. В яму посадят, сгноят заживо, чтоб другим неповадно
было. А только ведь одним страхом тоже не удержишь. Да, видно, умны у них
старцы и секреты какие-то знают, раз до сих пор всех держат. Они потому и
ученых не шибко пускают - не доверяют. Хотя мы не меньше, чем они, в
сохранности Бухары заинтересованы.
- Да на что она вам? - спросил вконец сбитый с толку директор.
- Вы, милый юноша, всей ценности Бухары не представляете,- нравоучительно
изрек его ученый собеседник.- Это вам кажется, что вы тут живете и никто про
вас не слышал, а спросите любого ученого мало-мальски серьезного,
произнесите только слово это "Бухара", у всех глаза заблестят. По одной
деревне этой можно десятки диссертаций защитить, книг написать, фильмов
снять. А еще прибавьте, сколько книг там, икон редчайших, утвари нетронутой,
и все не разграблено, цело. Ведь там, за оградой, заповедник. А помрет
старец - и не будет Бухары.
- И слава Богу! - вырвалось у директора.
- По молодости и по неразумению глаголите сие. Страшнее всего потери
необратимые. Вы-то как раз и могли бы ключик этот найти и отомкнуть. Ведь
что-то здесь не так.
- Ну уж нет, я этими тайнами голову себе забивать не стану.
- Жаль,- заключил ученый,- ибо рано или поздно этим займется какой-нибудь
мошенник.
И как в воду глядел. Некоторое время спустя в Бухаре объявился пришелец. Кто
он был таков и откуда взялся, никто точно не знал, но внешность он имел
довольно своеобразную. Лицо у него было гладковыбритое, припухловатое,
розового цвета и не по годам молодое, а угрюмый и достающий до самой
сердцевины взгляд необычных выпуклых глаз никак с этой детскостью не
вязался. Говорили, будто бы пришелец - образованный книжник, который много
лет провел в печорских и енисейских скитах, изучая старые книги. Будто бы
бросил он в Ленинграде квартиру, работу и перешел в ту единственную веру, в
коей в одной заключено спасение. С тех пор он часто приезжал в скит и жил
здесь по несколько месяцев, после чего на неопределенное время исчезал.
Илья Петрович отнесся к этим слухам недоверчиво. В то, что современный
образованный человек может всерьез относиться к сектантским бредням, он не
верил. Неожиданный случай полностью подтвердил его предположения. Однажды он
случайно столкнулся с неофитом в лесу и застал его курящим трубку. Очевидно,
рассудил Илья Петрович, книжник рассчитывал проникнуться доверием старцев,
обмануть их и завладеть наследством Бухары.
Директора богатство скита интересовало мало, он лишь почувствовал что-то
вроде брезгливости и никакого значения этой встрече не придал. Мелькнула у
него мысль сообщить сектантам, кого они пригрели, но, будучи человеком
истинно интеллигентным, доносить, какими бы благородными причинами это ни
было вызвано, Илья Петрович считал ниже своего достоинства. Напротив, он
как-то даже успокоился. Некий таинственный ореол, клубившийся вокруг Бухары,
в его глазах окончательно рассеялся. Про себя директор подумал, что, может
быть, социолог насчет их строгости преувеличивает и все они там тайком
покуривают, распутничают и пьют водку. Педагог перешел от преждевременных
наступательных действий к глухой осаде, решив, что очаг этой заразы
ограничен, хотя на уроках, рассказывая детям про замечательные достижения
человечества, напирал на то, что они были совершены безо всякой Божьей
помощи, будь то Исус или Иисус.
С годами его просветительский пыл угас. Илья Петрович нашел для себя
утешение в охоте, завел собаку, купил ружье и вместе с
конформистом-председателем ходил в лес, сделавшись вскоре замечательным
специалистом по добыванию крупной и мелкой дичи. Именно охоту на глухарей,
тетеревов, рябчиков, в изобилии обитавших на вырубках и гнездившихся в
бывших лагерных бараках и на вышках, ставил он превыше всего и проводил
немало прелестных часов в ночном или утреннем лесу ранней весною или осенью,
когда природа так чудесна и, сколько бы ни было на душе печальных или
досадных мыслей, все они гаснут или вовсе уходят прочь. Эта страсть
окончательно примирила его с существованием Бухары, разбавив кипучую натуру
директора более спокойным и созерцательным отношением к жизни. Было только
одно неприятное последствие у этого увлечения. А именно то, что до той поры
трезвенник Илья Петрович пристрастился пить водку. Впрочем, немного и когда
наутро ему не надо было идти в школу.
Что же касается бухарян, то они действительно жили тихо, справляли свои
службы в особой моленной избе и никого до себя не допускали. Несколько раз с
иными из них сталкивались охотники в лесу. Они толковали с председателем об
охоте, как толкуют мужики, просто и спокойно. Видно было, как уважает хитрый
хохол своих собеседников, даже немножко заискивает перед ними. Никогда он не
курил и не выражался при них матом, а держался так, будто его вызвали к
высокому начальству. Сектанты принимали эти знаки внимания как нечто само
собой разумеющееся, расстояние блюли, и, казалось, никто и никогда из
мирских людей не перейдет границу, отделяющую Бухару от прочего мира.
Но настал тот злополучный день Ильи-Пророка, когда шальная молния угодила в
Машу Цыганову, нежданно-негаданно всплыла древняя и весьма сомнительная
история о несчастной Евстолии, и из, казалось, навеки затухшего вулкана
хлынула лава.
Глава IV. Ночной дозор
Всякой мистики Илья Петрович чурался. Он увлекался фотографией,
радиосеансами с Австралией, разглядывал в телескоп звездное небо, обожал
братьев Стругацких, Станислава Лема и Кира Булычева и скорее поверил бы в
то, что на лесной поляне приземлился НЛО, нежели действительно были найдены
останки попавшей в капкан семьдесят лет назад женщины. Директор был убежден,
что рано или поздно странному явлению будет найдено рациональное
истолкование, мало ли было в истории случаев, когда вмешательством
сверхъестественных сил объяснялись вполне естественные, хотя и кажущиеся
таинственными вещи. То, что не искали иных объяснений, верили в чудо и
молились на расщепленную сосну сектанты, его не слишком удивляло, но
перемена в обитателях "Сорок второго", их трепет и даже какое-то пугливое
отношение к случившемуся директора поразили.
Казалось, не было ни радио, ни телевидения, ни спутников - весь двадцатый
век рухнул в небытие, отступил со всеми своими чудесами перед напором
одного-единственного и не такого уж в конце концов сверхъестественного
происшествия. Илья Петрович заходил в дома к здравомыслящим людям, кому
чинил эти самые телевизоры и чьих детей учил в школе, взывал к их рассудку,
он повторял везде и всюду, что сон разума порождает чудовищ. Но там, где его
еще вчера так любили и он был самым желанным гостем, на него смотрели с
неприязнью и осуждением оттого, что он жив и здоров и самим фактом своего
существования противоречит чуду, не понимая того, что чудесным
выздоровлением именно Евстолии обязан.
Илью Петровича эта чушь только злила. Горечь пробуждал в учителе людской род
и заставлял убежденного рационалиста усомниться в самом прогрессе и
поступательном движении вперед человеческой цивилизации: какой уж там
прогресс, если люди остались такими же, что и во времена Галилея, Яна Гуса
или Джордано Бруно, и суть их - стадное безумство! Достаточно помешаться
одному, как сходят с ума все вокруг. Но его печалью были не взрос-
лые - самым страшным было то, что в темные сказки заставляли уверовать
детей. Директор с ужасом думал, что произойдет первого сентября и хватит ли
у него сил учеников переубедить, да и просто пустят ли их родители в школу,
или же образование теперь объявят навсегда запретным. Ради учеников Илья
Петрович был готов стать жертвой толпы, но остановить религиозное насилие
над детьми.
Существовало еще одно никому не ведомое и ревниво оберегаемое от чужих глаз
обстоятельство, подталкивающее директора пойти на крайние меры. Коснись эта
история любого из его учеников, Илья Петрович вел бы себя точно так же.
Никогда никаких любимцев или нелюбимцев у него не было, но все же к Маше
Цыгановой он испытывал особые чувства. Он запомнил ее с того дня, когда
семилетней девочкой в застиранном, линялом платье она переступила порог
школы и ее образ отозвался в нем прежде не ведомой нежностью. Бывший
студент-отличник больше уже не тосковал по друзьям, посиделкам в общежитии,
театрам, по большим городам и той жизни, к которой привык в молодые годы.
Все самое сокровенное сосредоточилось теперь для него в окруженной черемухой
деревянной школе с большими светлыми окнами. Именно случайной Шуриной дочке,
сами того не ведая, обязаны были жители поселка тем, что Илья Петрович,
отработав три года по распределению, так здесь и остался.
Когда она приходила в класс, ему казалось, что он рассказывает только для
нее. Когда ее не было, он скучал и сердился, шел ругаться с ее сквалыжной
мамашей и чем больше ее узнавал, тем меньше мог понять, как в глухом краю и
у таких родителей могла появиться эта удивительная девочка. Он чувствовал
себя ее единственным покровителем и защитником и теперь решился на
совершенно отчаянный, безумный поступок, грозивший ему самыми ужасными
последствиями, лишь бы избавить свою возлюбленную ученицу от
нежданно-негаданно свалившегося на нее непомерного груза прижизненной
святости.
В сумерках местность выглядела довольно мрачно. Погода была ненастная, уже
начали расцветать желтыми и красными красками лиственные леса, потянулась
мокрая паутина, и пейзаж этот навевал грустные мысли. Илья Петрович
задумчиво прошелся взад-вперед по болоту, оглядел недавние раскопки и
пожалел, что в тот день в "Сорок втором" его не оказалось - быть может, ему
удалось бы увидеть нечто такое, чего не разглядел никто.
Вот здесь его ослепило молнией и он нашел под расщепленным деревом девочку,
подбежал к ней, стал делать искусственное дыхание и был счастлив, когда она
пришла в себя. Эти воспоминания были ему так дороги, что и теперь он не мог
оправиться от волнения и, точно наяву, видел ее просветленное лицо,
разметавшиеся по траве волосы, нежные плечи и уже начавшую оформляться
грудь.
Выглянула некстати луна, идти было чуть больше часа, но ни страха, ни дрожи
директор не ощущал. Он хорошо знал эту тропу и шел в темноте довольно легко,
лишь изредка посвечивая фонариком. Наконец миновал последний подъем и в
рощице на берегу увидел горевший огонек. Директор приблизился, впрочем,
теперь чуть с меньшей долей уверенности, но никакие огоньки остановить его
не могли. Кладбище было просторным - на нем стояли мощные, коренастые, как
боровики, кресты, а смутивший его огонек освещал могилу Евстолии. Там
теплилась лампадка.
Илья Петрович достал лопату и приготовился копать. Он собирался взять одну
из косточек и отослать в Москву, в лабораторию своего института, чтобы там
установили точный возраст и дату захоронения останков.
Над головой летали бесшумные птицы, ухала сова, луна мертвенным светом
озаряла кладбище. Илья Петрович испуганно озирался по сторонам. Он боялся не
призраков, но живых людей. Однако никого не было на кладбище в этот
неурочный час. Он начал копать быстрее. Вот-вот лопата должна была ткнуться
в гроб, как вдруг ему почудилось, что хрустнул сучок и послышались шаги.
Илья Петрович вздрогнул и обернулся: из темноты на него смотрели выпуклые
глаза.
Директор приготовился к самому худшему, но вместо криков, возмущения и
ярости услышал спокойный, благожелательный голос:
- Что, Илья Петрович, решили мощи на анализ отправить? Не утруждайте себя
понапрасну - это те самые.
Обладателя этого не отличавшегося никакими приметами местного говора голоса
Илья Петрович узнал сразу же и в первый момент испытал невероятное
облегчение от того, что на месте преступления его застали не сектанты, а их
обманщик. Во всяком случае, можно было надеяться, что прямо здесь и сейчас
убивать его за святотатство никто не станет.
- Я так и знал, что вы сюда придете,- сказал самозванец с удовлетворением.
- Что вам угодно? - спросил наконец опомнившийся директор, резкостью
прикрывая свое смущение.
- Я слышал о вас много хорошего и имею намерение побеседовать и уберечь вас
от некоторых ошибок,- мягко ответил самозванец.- Такой директор, как вы,-
большая удача для здешней школы. Хотя сомневаюсь в том, что здешняя школа -
большая удача для вас.
Он не спеша достал трубку, набил ее пахучим табаком и с наслаждением
затянулся.
- Признаться, больше всего страдаю от невозможности покурить. Я, Илья
Петрович, знаю, что вы меня циником считаете. Но обстоятельства так
сложились, что в этой глуши на тысячу верст вокруг мы с вами - два
единственных интеллигентных человека, не изменивших своему призванию. Отчего
бы нам не побеседовать на интересную тему? Однако прежде я предлагаю вам
закопать могилку и не тревожить прах мертвецов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28