Теперь
ему казались отчасти даже наивными его петербургские мечтания, но все же
загадочные люди, которые уже больше трех столетий хранили верность гонимой
вере, вызывали у директора смешанное чувство уважения и ревности. Однако его
следующая встреча с бухарянами произошла при обстоятельствах весьма
драматичных.
Однажды в лесу Илья Петрович обнаружил привязанного к березе голого парня
лет двадцати, в котором с трудом узнал вратаря. Тело его вспухло от укусов,
он бредил, постоянно кого-то звал и просил пить. Директор отвязал
несчастного и, когда тот пришел в себя, узнал, что вратарь пытался бежать.
- Голодно у нас. Весной траву ели.
Илья Петрович побледнел.
- Как траву?
- Летось засуха была. Сгорело все. Сей год тоже утренники, все померзло. Вот
и бегут люди дак. А их ловют и либо к деревам вяжут, либо в ямы содют и исть
не давают.
- А девушка? Маша? Что с ней?
- Не знаю того,- покачал головой вратарь.- Она отдельно живет при старце. И
никого к ей не допускают.
- Да что же ты дальше станешь делать? Хочешь, я тебя на дорогу выведу?
- Ты снова меня привяжи,- попросил вратарь.
- Зачем? - изумился директор.
- Вернутся они. Вернутся и простят. А если узнают, что отвязал ты меня, то
не пощадят уже. Ты, батюшко, привяжи и уходи скорей.
Назавтра он вернулся к березе - вратаря не было.
После этой встречи Илья Петрович окончательно решил, что уходить ему нельзя.
Через несколько ночей он нашел укрывище на берегу лесного ручья и жил там
тихо, не стреляя и не зажигая костра. Ему хотелось создать иллюзию, что он
отчаялся, ушел, и тем притупить бдительность сектантов. Стояли светлые ночи,
и, пока они были светлыми, нечего было думать, чтобы пробраться в скит.
По счастью, леса здешние за десять лет охоты он изучил не хуже местных
жителей, кормился нехитрыми дарами раннего лета и укрывался от мошки, как
олень, на продуваемых ветрами грядах.
Миновал Иван Купала, начался сенокос, рыба брала все хуже, зато подоспели
первые грибы и ягоды. Илья Петрович тосковал без чая и думал, что, слава
Богу, отучил себя от табака. Без этого зелья, имей он к нему привычку, в
тайге не высидеть.
Найти пропитание в лесу пока удавалось, а о том, что будет зимой, он
старался не думать. Постепенно мысли, под тяжестью которых он изнемогал в
Питере, совсем покинули Илью Петровича, у него обострились зрение, слух и
обоняние. Он сделался похожим на лесного зверя - осторожного, пугливого и
чуткого, ходил бесшумно, и выследить его в этом лесу было почти невозможно.
В душную пасмурную ночь на Петра и Павла Илья Петрович вышел из укрывища и
направился к скиту. Он миновал кладбище с неугасимой лампадкой, могилу
Евстолии, которую некогда пытался разорить, и через ограду воровски проник в
скит. В моленной избе шла служба, Илья Петрович приблизился к окошку.
Часовня освещалась несколькими свечками. Стоя у маленького окошка, он долго
слушал тягучее стройное пение - не в силах шелохнуться, точно коснулся
какой-то тайны, приоткрыл покров и увидел то, что видеть ему не следовало.
Служение необыкновенно тронуло его: было в нем что-то высокое, особая
искренность и пронзительность, обреченность горстки людей, убежденных в том,
что именно им принадлежит истина, они спасутся, а весь остальной мир давно
уже стал добычей Антихриста. Илья Петрович не слишком хорошо различал слова,
но пение так поразило его, что очарованный им странник, забывший о своих
звериных повадках, не заметил, как сзади к нему кто-то прибли-
зился.
Директор обернулся слишком поздно - на него накинули удавку, и дальше все
погрузилось во тьму.
Он очнулся в яме. Было сыро, капала со стен вода, а над головой у него был
дощатый настил. Илья Петрович заворочался - болела голова, и хотелось пить,
он крикнул, но крик потонул в вязкой тишине. Сколько так прошло времени, он
не знал. Он засыпал, видел во сне скульптора и академика, просыпался в сырой
яме и не мог понять, что есть явь, а что сон, его заточение или бессвязные
обрывки разговоров и встреч с покойниками, которые почему-то вместе
откуда-то издалека жалеючи на него глядели и тихо между собою говорили, но
слов их он расслышать не мог. Потом он окончательно проснулся и бодрствовал
до самого вечера, когда на веревке ему спустили кувшин с водой и кусок
вяленой, уже начавшей попахивать щуки.
Назавтра все повторилось - только рыба была еще душистей.
И потянулось время. Как оно тянулось и что с ним было, Илья Петрович не
осознавал. Здесь же он ел и пил, здесь спал, здесь был его туалет, что
сперва вызывало у чистоплотного директора отвращение, затмевавшее по силе и
голод, и несвободу, но вскоре и к этому он привык. Из щелей сверху едва
пробивался свет, потом мерк. Илья Петрович по этому свету вел счет дням и
делал ногтем царапины, которые на ощупь пробовал и считал. Что происходило
наверху, он не знал. Он не боялся умереть, однако ему было странно, что про
него еще не забыли и каждый день спускали на веревке еду - кусок тухлой
рыбы, горох или лук. Первое время он кричал и требовал, чтобы его подняли
наверх и позвали старца. Но ответом всякий раз было молчание.
Было неясно, зачем они вообще его кормят. Он подумал, что лучше, наверное,
вообще ничего не есть и не пить и так прекратить это бессмысленное мучение,
но мысль о Маше останавливала от самоубийства. Все время грызло его
сомнение: что с нею, не рядом ли в такой же яме сидит, жива ли? Поначалу
казалось, вот-вот поднимут и все объяснят, на худой конец выгонят, но время
шло, ничто в его положении не менялось.
И опять накатились на директора мысли, что прежде забивались заботой о
пропитании. Он стал снова размышлять о жизни и о смерти, которая была теперь
совсем рядом и не казалась ему ни ужасной, ни страшной. Он свыкся с нею и,
когда думал о том, что дальше последует, представлял это таким образом,
будто бы жизнь есть нечто вроде контрольной работы. День изо дня люди ее
пишут, решают задачи и примеры, которые даются каждому свои, по мере сил -
одним много, а другим - мало, одним надолго, а другим - совсем на чуть-чуть.
И когда для каждого урок кончается, то кто-то очень умный, очень добрый,
могучий и справедливый, кто-то похожий на настоящего школьного учителя,
каким хотел быть, но не дотянул Илья Петрович, показывает тебе твою работу и
твои ошибки, вместе с тобой разбирает и ставит оценку. Эта оценка ничего не
значит - это всего лишь учеба, все равно всем, кому только можно простить,
прощается, что они совершили. Берутся в расчет любые смягчающие
обстоятельства, все детские обиды и душевные скорби, заставляющие людей
совершать глупые промахи, ибо зло есть не воля души, но ее ошибка. Только то
чувство, которое испытываешь, когда эти ошибки видишь, есть стыд, и этот
стыд будет твоей вечной мукой в раю.
И еще здесь, в этой вонючей яме, задыхаясь в собственном дерьме, возлюбил
Илья Петрович жизнь и возрадовался тому, что уши его что-то слышат, глаза
хилый свет различают и пальцы пусть стены темницы, но осязают. Весь Божий
мир, даже мусор тот, что мел он по питерским мостовым, вспоминал Илья
Петрович с любовью. Смирился дворник с тем, что все для него закончилось, но
хотелось напоследок, прежде чем закидают комьями глины и даже креста над
нехристем не поставят, глянуть на небо.
Однако дни сменялись днями, только еда все скуднее становилась, и понял Илья
Петрович, что недолго ему нахлебником осталось быть. Но однажды крышка
отодвинулась.
Пленник поднял голову и увидел вратаря.
- Воздухом-то подыши, пока никто не видит.
Перехватило дыхание у директора, и не мог он наглядеться на звездное небо и
долго-долго плакал, как вдруг загремело что-то и точно болид пронесся по
небу.
Вратарь втянул голову в плечи.
- Часто летают они.
- А-а,- рассеянно отозвался Илья Петрович.- Байконур ведь закрыли. Вот и
запускают теперь в Огибалове.
- Старец бает, признак это.
- Какой признак?
- Конец дак скоро. Ну ладно, пойду я,- заторопился он.- Не ровен час увидит
кто - мне головы не сносить.
- Погоди еще! - взмолился Илья Петрович.
- Пойду,- сказал вратарь неумолимо.- А я дак буду когда к тебе заходить.
После этого едва не пал духом директор. Но жил теперь от встречи до встречи
со звездами да новости нехитрые узнавал.
- Голод-то страшнее прошлогоднего. Патронов к ружьям нет. Сети изорвались,
соль вся вышла. Раньше из "Сорок второго" мужики приносили, торговали с
ними. И муку, и одежу, и чай, и соль - все подмога была. А нынче - ничего.
- Да что же не уходите вы тогда?
- Старец говорит, нельзя нам отсюда уходить. Всюду в мире погибель - только
здесь спасение.
И заныло сердце у Ильи Петровича, точно старец его собственные мысли
подслушал или, наоборот, свои нашептал.
- Скажи старцу, что хочу я с ним побеседовать. Пусть потом в яму на веки
вечные, но один хотя бы раз поговорить.
Вратарь покачал головой.
- Боишься его?
- Не его. Есть там другой - за всеми доглядывает. Лют он, батюшко. Если
прознает, что я с тобой говорил, со свету сживет.
- Все равно скажи старцу,- как заклинание повторил директор.- Самому ему
скажи. Знаю я, как вам спастись и что делать. Скажи: затем и пришел. Все
равно погибать вам, а так и себя, и всех спасешь. Обещаешь?
Вратарь долго молчал, наконец втянул воздух.
- Обещаю.
Но напрасно ждал Илья Петрович старца, не было ему никакой вести, и товарищ
его исчез - только приносили ему через день еду и питье, молча бросали, и
опять стихали шаги. От отчаяния узник даже царапины на бревнах забывал
делать и счет дням потерял. Уже не жил, а доживал и не знал, сколько дней
минуло, и все сделалось ему едино, заживо похороненному в этом срубе. Но
однажды сверху чей-то знакомый высокий голос окликнул его. Илья Петрович
встрепенулся и поднял ослепшие, опухшие глаза, пытаясь разглядеть, кто его
зовет. Вместо старца и вместо знакомца своего, не забывшего доброго дела, в
полумраке летних сумерек увидел он совсем другого человека, кого меньше
всего ожидал да и меньше всего хотел увидеть.

Глава IV. Второе пришествие Искупителя
Он глядел на Илью Петровича так же насмешливо и снисходительно, как в пору
их ночного разговора на кладбище,- гладкое лицо блестело, и глаза равнодушно
скользили по изможденному, грязному арестанту.
- Как вы сюда попали? - изумленно спросил Илья Петрович.
- Нанял в Огибалове пожарный вертолет. Вы лучше скажите, что не ожидали
такого приема? Хотели теплое местечко на корабле занять, а оказались в
трюме.
- Может быть, и ожидал,- сказал директор тихо.- Может быть, другого и не
заслужил. Что с Машей?
- Пока что она на верхней палубе. Старец имеет к ней интерес, берет ее на
богослужения и обучает своей грамоте.
- Слава Богу!
- Но долго это не протянется. Следующей зимы они не переживут.
- Я знаю,- ответил Илья Петрович печально.- Вы имеете на них почему-то
влияние.- Он медленно соображал и плохо подбирал слова.- Если они не хотят
говорить со мной, то убедите их обратиться к властям.
- Да помилуйте, какие власти им станут сегодня помогать? Таких Бухар со
стариками и старухами по России сотни тысяч наберется - никаких денег не
хватит.
- Но что же делать?! - воскликнул директор в отчаянии.
- Ничего не делать. Их время прошло, и не надо мешать им уйти. Они уйдут,
как уходили древние цивилизации, оставив после себя груду сокровищ и тайну,
которую люди будут разгадывать. А на их место придут другие.
- Да как вы можете так бессердечно рассуждать, вместо того чтобы спасать
живых людей?
- Для них спасение - совсем не то, что для вас, и смерть - лишь избавление
от антихристова мира. Они и живут-то ради того, чтобы поскорее умереть и
избавить души от бремени греховных тел.
- А Маша? - вскричал Илья Петрович.
- Ее они возьмут с собой.
- Она же святая!
- Никто не бывает святым при жизни, милый мой прогрессор.
- Что вы этим хотите сказать?
- Ваша отличница будет скрашивать своим присутствием их угасание, а когда
придет срок, то вместе с ними оставит грешный мир.
- Святая мученица уберегла ее тогда, убережет и теперь.
- Какая святая мученица? Ей-богу, раньше вы производили впечатление более
благоразумного человека. Да неужели ж вы в самом деле поверили, что кости
женщины оказались в том самом месте, где шарахнула семьдесят лет спустя
молния, и это спасло девчонку?
- Значит, все-таки это был подлог? - спросил Илья Петрович упавшим голосом.
- А вы что же, чуда хотели?
- Мне не чудеса нужны! Я обмана не приемлю!
- Как же вы в скиту-то жить собирались? Тут на каждом шагу, начиная со
старца, сплошной обман. Беда с вами, интеллигентами, как втемяшится что в
башку, хоть кол на голове теши. Из университетов - в яму норовят. Но чуть
что не по ним, сразу бунтуют.
- Убедите их отпустить ее!
- Это бесполезно.
- Тогда помогите бежать - ведь вы свободны.
- Я не хочу оказаться по соседству с вами или же быть привязанным голым к
сосне на съедение комарам. Они с нее не спускают глаз.
- Что они собираются сделать? Вам известно?
- Полагаю, что скоро в этом благословенном месте вспыхнет большой костер и
запахнет человечьим мясом.
- Господь этого не допустит.- Илья Петрович поднял на Люппо безумные глаза.
- Господь уже столько всего допускал, что надеяться на Него было бы по
меньшей мере легкомысленно. Хозяин наш, как и самые верные его поклонники,
любит кровь.
- Неправда, Он милосерден.
- Он жесток, Илья Петрович, запомните это. В этом Его сила и правда. Вы
никогда не задумывались над тем, что все эти войны, аварии, катастрофы,
эпидемии, взрывы, которыми переполнена человеческая история, есть не что
иное, как дань, которая берется с людей за то, чтобы был продлен срок их
существования? Бухара станет просто еще одним жертвоприношением в
общечеловеческую свечу.
- А вы пришли смотреть на агонию этих людей, чтобы потом прибрать к рукам их
богатство?
- Ничего-то вы так и не поняли, глупый директор. У меня в этой драме иная
роль. У нас есть немного времени, и я хочу напоследок развлечь вас беседой,
которую мы когда-то так и не окончили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28