- Все, - сказал я. - Идем?


***


Они были американцами - все богатые, отошедшие от дел и увлекающиеся скачками. Мистер и миссис Говард К. Петрович из Риджвилла, штат Нью-Джерси, и мистер и миссис Уайт Л. Минчлес из Картера, штат Иллинойс.
Уайт Минчлес - тот, который призывал остальных к молчанию, заказал четыре порции кофе глясе с густым слоем сливок и один черный. Черный для него самого.
Это был седовласый мужчина с величественными манерами и бледным лицом горожанина.
- Ну, юный друг, послушаем все сначала!
- Гм-м… - пробормотал я. - А где начало? Тот парень, художник, набросился на моего друга Джика только потому, что тот назвал его уголовным преступником. Верно?
- Угу, - кивнула миссис Петрович, - я слышала. Мы уже выходили из зала. А зачем ваш друг оскорбил художника?
- Нет ничего преступного в копировании хороших картин, - тоном знатока заявила миссис Минчлес. - В Лувре из-за таких студентов-копиистов невозможно подступиться к «Моне Лизе».
У нее были подкрашенные голубым шампунем и начесанные волосы, костюм из немнущейся ткани цвета морской волны и много бриллиантов. На лице - навсегда застывшая гримаса неодобрения. Но интеллекта явно маловато.
- Все зависит от того, для чего копируют, - пояснил я. - Если человек собирается выдать копию за оригинал, то это будет настоящим мошенничеством.
- Так вы считаете, что молодой человек занимался именно этим?.. - начала было миссис Петрович, но Уайт Минчлес прервал ее жестом и громким вопросом:
- Вы хотите сказать, что юный художник срисовывал Маннинга, чтобы затем продать копию как оригинал?
- Э-э… - замялся я.
- И вы хотите сказать, - продолжал он, - что Маннинг, о котором он говорил, что мы можем его приобрести, тоже является подделкой?
Присутствующие одновременно испугались такой возможности и подивились проницательности Уайта.
- Не знаю, - сознался я. - Мне просто хотелось бы посмотреть на того Маннинга собственными глазами.
- А может, вы сами хотите приобрести Маннинга? Или просто выступаете как посредник? - Вопросы Уайта были суровы и язвительны.
- Ни в коей мере, - ответил я.
- Ну, если так… - Уайт вопросительно взглянул на остальных и уловил их молчаливое согласие.- Он сказал, насколько я помню, что есть хорошая картина Маннинга на тему скачек за весьма умеренную цену в маленькой галерее неподалеку… - Он пошарил в наружном кармане. - Ага, вот оно! «Ярра Ривер Файн Артс», третий поворот по улице Свенстона и там ярдов двадцать.
- Нам он сказал то же самое, - смиренно проговорил мистер Петрович.
- А внешне такой приятный молодой человек, - добавила миссис Петрович. - Все расспрашивал о нашем путешествии. Интересовался, на кого мы поставим на розыгрыше кубка…
- Спросил, куда мы собираемся ехать после Мельбурна, - припомнил мистер Петрович. - И мы ответили, что в Аделаиду, а тогда он сказал, что Алис-Спрингс в Австралии является Меккой для художников, и посоветовал нам там обязательно посетить салон «Ярра Артс», той же самой фирмы. У них всегда есть хорошие картины…
Мистер Петрович наверняка понял бы меня превратно, если бы я наклонился над столом и крепко обнял его. И я сосредоточил свое внимание на кофе глясе.
- Мы сказали, что поедем в Сидней, - уведомил меня Уайт Минчлес. - На это он никак не отреагировал и никаких предложений не делал…
Высокие стаканы были уже почти пусты. Уайт Л.Минчлес взглянул на часы и проглотил остатки своего черного кофе.
- А вы нам так и не сказали, - начала несколько сбитая с толку миссис Петрович, - почему ваш друг назвал молодого человека преступником. То есть я могу понять, почему парень напал на вашего друга и сбежал, если он действительно преступник, но почему ваш друг пришел к такой мысли?
- Я только что хотел задать такой же вопрос, - важно произнес Уайт.
«Напыщенный болтун», - подумал я.
- Мой друг Джик - настоящий художник. Он не выносит дилетантов в искусстве. Поэтому и назвал его работу преступлением. С таким же успехом он мог бы назвать его рисование мазней или пачкотней.
- И… все? - разочаровалась она.
- Ну… молодой человек работал красками, которые обычно не смешиваются. А Джик - человек требовательный. Он не может спокойно смотреть, если краски используются не как следует.
- А что это значит «не смешиваются»?
- Краски - это химикаты, - снисходительно пояснил я. - Большинство из них не влияют одна на другую. Но надо быть осторожным.
- А к чему приводит неосторожность? - поинтересовалась Руфи Минчлес.
- Ну… ничего, конечно, не взорвется, - улыбнулся я. - Просто… ну, если смешивать белила, а в них есть свинец, с желтым кадмием, который содержит серу, как на ваших глазах делал тот молодой человек, то вы получите приятный бледный тон… Но оба вещества взаимодействуют и с течением времени темнеют, что изменяет картину.
- И ваш друг назвал его действия уголовным преступлением? - недоверчиво переспросил Уайт. - Но ведь это, пожалуй, чересчур!
- Э-э… Ну, к примеру, Ван Гог пользовался яркой желтой краской, являющейся соединением хрома, когда рисовал свои «Подсолнухи». Желтый кадмий тогда еще не был открыт. А желтый хром, как выяснилось, разлагается и лет через двести дает зеленовато-черный тон. Так вот, подсолнухи уже имеют странный цвет, и до сих пор еще никто не придумал, как остановить процесс…
- Но ведь парень рисовал не для потомков! - вышла из себя Руфи. - А что он не Ван Гог, так оно сразу видно…
Я решил не говорить им, что Джик надеется на признание в ХХШ столетии. Он всегда был одержим идеей стабильности тона и когда-то затянул меня на курс химии красок.
Американцы поднялись, собираясь уйти.
- Все было удивительно интересно, - с улыбкой заявил Уайт и, заканчивая разговор, добавил: - Но я все-таки лучше вложу свои деньги в оборотный капитал…


Глава 7


Джика не было ни в туалете, ни в залах Художественного центра. Я нашел его с Сарой в номере отеля. В дверях стояла очаровательная медсестра из персонала отеля.
- Постарайтесь не тереть глаза, мистер Кассаветз, - посоветовала она на прощание. - Если станет хуже, позвоните в регистратуру, и я приду.
Она с порога подарила мне профессиональную улыбку и зашагала по коридору.
- Как глаза? - спросил я после паузы.
- Что-то страшное. - Они были ярко-красные, но сухие, значит, дело шло на поправку.
Сара процедила сквозь зубы:
- Надеюсь, что Джик через день-два выздоровеет. Но больше мы рисковать не будем.
Джик промолчал. Ну что ж, этого и следовало ожидать.
- Ладно, - сказал я. - Счастливого уик-энда, спасибо за все.
- Тодд… - начал было Джик.
- Нет, - немедленно вмешалась Сара. - Это не наше дело. Тодд может поступать, как ему заблагорассудится, но у нас нет ничего общего с неприятностями его кузена. Мы не будем этим заниматься. И точка.
- Тодд не бросит дела, - сказал Джик.
- Тогда он просто идиот! - со злостью сказала она.
- Разумеется, - подтвердил я. - В наши дни каждый, кто старается исправить несправедливость, - идиот. Гораздо лучше не вмешиваться, не принимать участия и не брать на себя ответственности. Мне и в самом деле следовало бы сейчас рисовать в мезонине Хитроу и улаживать собственные дела, а Дональд пусть погибает. Конечно, так Намного разумнее! Но вся беда в том, что я не могу так поступить. Я вижу, в каком аду он живет. Как же мне повернуться к нему спиной? Тем более что есть шанс вытянуть его. Ты права, Сара, я могу не справиться с этим. Но я могу хотя бы попробовать!..
Я на какое-то время замолчал.
- Ну, - продолжал я, силясь улыбнуться, - так кончается исповедь самого большого в мире зануды. Развлекайтесь на скачках, может, и я туда попаду!..
Я помахал им на прощанье и вышел. Ни Джик, ни Сара не проронили ни слова. Я закрыл дверь и поднялся на лифте в свой номер.
«Сару можно пожалеть, - подумал я. - Она еще не поняла, что если Джик превратится в рохлю в мягких туфлях, то он уже никогда не сможет рисовать свои картины».
Я посмотрел на часы и решил, что эта самая «Ярра Артс» еще не закрылась. Попробую наведаться туда.
Я шел по улице Свенстона и гадал: окажется ли в галерее юный ски-пидарометатель, а если окажется, то узнает ли он меня? Его лицо, я видел какой-то миг, потому что больше стоял у него за спиной. Он шатен, у него прыщ на подбородке, тяжелая челюсть и крупный рот. Ему нет двадцати. Одет в голубые джинсы, белую рубашку и легкие сандалии. Рост приблизительно пять футов и восемь дюймов, вес - фунтов сто тридцать. Шустрый и пугливый и, конечно, не художник.
Галерея оказалась открытой и была ярко освещена. Посреди витрины на золоченом выставочном мольберте - картина с лошадью. Не Маннинга. Изображение какой-то австралийской лошади и жокея. Каждая деталь вырисована, подчеркнута и, на мой вкус, слишком много краски. Тут же висело объявление - золотом на черном фоне, - в котором говорилось о специальном показе произведений известных анималистов. Рядом с объявлением приветствие: «Добро пожаловать на Мельбурнский кубок!»
Типичная галерея. Таких сотни во всех странах мира. Помещение расположено в глубине улицы, подальше от дороги. Внутри блуждало несколько посетителей, рассматривающих картины. Серые стены, хорошее освещение.
Перед входом в галерею я вдруг заколебался, чувствуя себя так, словно стоял на вершине лыжного трамплина. Я сделал глубокий вдох и переступил порог.
Внутри - зеленый ковер и старинный стол у самой двери. Молодая женщина выдавала маленькие каталоги и щедрые улыбки.
- Проходите, пожалуйста, - пригласила она. - Внизу тоже экспозиция.
Она вручила мне каталог: сложенную блестящую обложку с прикрепленными в середине несколькими листками текста. Я пролистал их. Сто шестьдесят три позиции, последовательно пронумерованные, проставлены названия, фамилии художников и цена. В каталоге указывалось, что на рамах картин, которые уже проданы, будет красная наклейка.
Я учтиво поблагодарил женщину.
- Проходил мимо и решил заглянуть.
Она окинула меня профессиональным взглядом и сразу поняла, что я не отношусь к богатым посетителям. В своем костюме, сшитом по последней моде, она чувствовала себя вполне непринужденно. Типичная австралийка, хотя слишком самоуверенная, чтобы просто стоять при входе.
- Что ж, милости просим! - сказала она.
Я неторопливо пошел по длинному залу, сверяя картины с каталогом. Большая часть их принадлежала кисти австралийских художников, и я понял, что имел в виду Джик, говоря об отчаянной конкуренции. Знатоков своего дела было так же много, как и у нас, в Англии, а то и больше. И уровень кое в чем был выше. Как это бывает, когда смотришь на чужие талантливые произведения, начинаешь сомневаться в собственных возможностях.
В конце зала ступени вели вниз, на стене - большая стрелка и табличка: «Продолжение экспозиции внизу».
Я спустился по ступенькам. Точно такой же ковер, такое же освещение, только не видно посетителей с каталогами в руках.
Здесь оказался не один зал, а анфилада небольших комнат, видно, нельзя было разобрать между ними перегородки. Позади лестницы располагалась контора, где тоже стояли антикварный стол, несколько удобных стульев для возможных клиентов и ряд шкафов. Картины в солидных рамах украшали стены, а не менее солидный мужчина писал что-то в гроссбухе. Он поднял голову, ощутив мое присутствие возле двери.
- Чем могу служить?
- Спасибо. Я просто знакомлюсь с экспозицией.
Он равнодушно вернулся к работе. Мужчина, как и все вокруг, был воплощением респектабельности - совсем другая атмосфера, нежели в пригородной лавочке в Сиднее. Вероятно, я что-то спутал… Придется подождать, пока Хадсон Тейлор посмотрит на чек Дональда и я смогу начать поиск в нужном направлении.
Вздыхая, я переходил из комнаты в комнату и думал, что пора уходить. На некоторых рамах я заметил красные наклейки. Но цены на всех приличных полотнах были весьма далеки от умеренных, так что купить их могли бы только весьма состоятельные люди.
В последней комнате, намного большей по размеру, чем другие, я наткнулся на Маннинга. Три картины сразу, и все с лошадьми. Одна - скачки, другая - охота и последняя - с цыганами.
В каталоге их не было. Они тихо и мирно висели рядом. Мне они бросились в глаза, как чистокровные скакуны среди полукровок.
У меня по спине поползли мурашки. Не столько из-за мастерства, сколько из-за сюжета одной из картин. Лошади выходят на старт, длинный ряд жокеев ярко выделяется на фоне темного неба. Одежда ближайшего жокея пурпурная, а шапочка зеленая.
В голове у меня зазвучал голос Мейзи: «… может, вы подумаете, что я глупая, но одна из причин, почему я ее купила… Мы с Арчи решили выбрать пурпурный и зеленый цвета, если ни у кого еще таких нет».
Мейзи именно так описала картину, спрятанную за радиатором и, наверное, сгоревшую.
Картина, на которую я смотрел, была похожа на оригинал. Заметно воздействие времени, прошедшее после смерти Маннинга, достаточное профессиональное совершенство произведения - нечто такое, что отличает великое от хорошего. Я даже чуть-чуть попробовал пальцем фактуру полотна и мазка. Все как должно быть. Все как надо.
- Чем могу служить? - спросил кто-то по-английски у меня за спиной.
Он заглядывал в комнату с порога. На лице выражение сдержанной предупредительности, как у человека, товар которого оценил кто-то, не имеющий средств на приобретение.
Я сразу его узнал. Темные редкие волосы, зачесанные назад, серые глаза, вислые усы, загорелая кожа - все, как и тридцать дней назад в Англии, когда он рыскал по пожарищу. Мистер Грин. Через «и» долгое.
А через мгновение и он узнал меня. Он напряженно переводил взгляд с меня на картину и вдруг вспомнил, где видел меня, и это его ошеломило. Он резко отступил назад и дотронулся рукой до стены позади себя.
Я уже направился к двери, но не успел. В дверном проеме мгновенно опустилась стальная решетка и, лязгнув, замкнулась на полу. Мистер Грин остался по ту сторону, и в каждой черте его лица запечатлелось неверие в происходящее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26