Поскольку в красноармейских отрядах, действующих в пустыне, был строгий «сухой закон», то весь ритуал прощания заключался обычно в объятиях-рукопожатиях и в напутственных словах. Для Сухова же старые дружки расстарались и приволокли в последний момент несколько бурдюков кумыса и горячие лепешки-чуреки. Кумыс, конечно, не арака и даже не виноградное вино, но приняли достаточную дозу, в общем, попрощались почти «по-людски».
Сухов двинулся по барханам домой, решив преодолеть многие версты пустынного пространства пешим ходом. Ему настойчиво предлагали лошадь, но от такого транспорта Сухов наотрез отказался, объяснив, что лошадь требует дополнительной заботы – одному проще и вернее.
Вот и двигался он теперь, окрыленный надеждой, по горячим пескам напрямик до Гурьева, оттуда можно было добраться до Астрахани, а уж там, вверх по Волге, путь был для него знакомый…
Пока же он лежал под саксаулом, задрав наверх ноги, пережидая знойное время полдня. Когда солнце миновало зенит, Сухов поднял с глаз кепарь и встал на ноги. Красные круги заходили у него перед глазами, жара еще стояла непереносимая для его обезвоженного организма.
Сухов встряхнулся, отцепил от пояса чайник и убедил себя в том, что только выпив остатки воды, он сможет добраться до следующего колодца. После чего задрал голову и с наслаждением влил в свою пересохшую глотку пару оставшихся в чайнике глотков отвратительной, теплой и солоноватой жидкости.
Затем измерил саперной лопаткой длину тени, отсчитал по зарубкам время и по положению солнца определил «гипотенузу», ведущую к Гурьеву. Подтянув пояс и по привычке попрыгав, чтобы ничего на нем не брякало, не звенело, он двинулся вперед, как всегда не быстро и не медленно, целесообразным для передвижения на далекие дистанции солдатским походным шагом.
Надо сказать, что по ночам он довольно точно определял свою «гипотенузу» по звездам, вернее, по Полярной звезде, которая, как известно, единственная из всех неподвижно торчит над своим полушарием…
Перевалив через очередную барханную гряду, он заметил впереди себя и несколько правее какое-то движение.
Сухов тут же скатился в ложбинку между барханами; выставив белый кепарь над гребнем белых песков (что делало его незаметным), он приступил к наблюдению.
Вскоре перед ним явственно обозначился движущийся по пустыне отряд. Приглядевшись, Сухов быстро, по единообразию обмундирования и по головным уборам, определил, что это «свои».
Одно только слегка озадачило Сухова: он насчитал девять каких-то чучел, которые цугом двигались на конях в передней части отряда. Но поскольку все остальные не внушали ему никаких подозрений, он выбрался из своей ложбинки и спокойно двинулся дальше.
Его тут же заметили. Какой-то всадник, отделившись от отряда, поскакал к нему, на ходу трижды выстрелив в воздух.
Сухов, вняв предупреждению, спокойно опустился на песок, скрутил козью ногу, высыпав в нее весь оставшийся табак – он знал, что чем-чем, а табачком и водицей он у своих наверняка разживется.
Всадник подскакал к сидящему на песочке Сухову, лихо осадил коня.
– Кто такой? – начал он без предисловия.
– Сухов я, – ответил Федор, пустив конус дыма вверх.
– Врешь! – искренне удивился всадник. – А я Рахимов. Слыхал?
Сухов кивнул, снизу вверх разглядывая всадника, отметив про себя его излишнюю нервозность и мысленно сравнивая Рахимова со своим бывшим командиром, покойным Макхамовым, тем самым, которому был «обязан жизнью». Затем ответил, нарочито польстив, все в той же надежде на табачок и воду:
– Кто ж в пустыне не знает командира Рахимова!
– А мне говорили – ты демобилизовался… – Довольный Рахимов спешился, присел рядом на песок. – Слух идет, что ты уже в Астрахани.
Сухов кивнул головой.
– Должен был. Да вот, пришлось задержаться.
Отряд подъехал, окружив Сухова и своего командира; бойцы с любопытством смотрели на Федора. Он в свою очередь оглядел красноармейцев, окинул взглядом и женщин в чадрах, сидящих в седлах, как мумии. Затем снова повернулся к Рахимову. Наклонившись к нему, тихо посоветовал:
– Штыки со стволов отомкнуть надо. Вас за версту видно по проблеску, а с бархана – за все три.
– Да я знаю, – вздохнув, ответил Рахимов. – Но тут такое дело… – Он безнадежно махнул рукой.
Один из бойцов, осклабившись, обратился к Сухову:
– Товарищ Сухов, а ты меня узнаешь?
Федор оглядел бойца, качнул головой.
– Нет.
– Я же в тюрьме сидел, которую ты взорвал!.. Помнишь?.. В Чарджоу.
– Как же я могу тебя узнать, родной, – улыбнулся Сухов. – Вы же все после взрыва тут же разбежались. А я потом один отбивался полдня…
Красноармейцы дружно заржали. Сухов вновь посмотрел на женщин в чадрах и увидел…
Как блеснула река на излучине, как по волнам бежали солнечные зайчики… Деревенские молодухи поднимались по косогору, задрав подолы мокрых, прилипающих к телу платьев, белея крепкими икрами, посмеиваясь, перебрасываясь шуточками… Одна из них оглянулась, отстав от подружек, и прямо, как бы глаза в глаза, посмотрела на Федора, который присел в осоке с напяленным на голову выеденным арбузом. Эта девчонка из воспоминаний его «арбузного» детства сейчас превратилась в его сероглазую, с мохнатыми ресницами Катю, и она с великой нежностью взглянула на него…
Сухов усмехнулся, отвел взгляд от женщин. Отряд спешился на отдых.
…У костра Рахимов делился с Суховым своими бедами:
– Месяц за ним гоняюсь. Пол-отряда потерял. Вчера в Черной крепости совсем было накрыл – из рук ушел… Ну ничего… – Он скрипнул зубами. – Я этого Абдуллу все равно достану! Весь песок в пустыне просею! Своими руками задушу! Взводного он у меня застрелил – такого отчаянного парня!..
Сухов сказал:
– Отчаянные на войне не живут, Рахимов…
Рахимов вздохнул.
– Ты прав, Сухов… Война работа тяжелая, осторожная… У отчаянных на нее терпения не хватает.
– Это точно, – подтвердил Сухов.
Он смотрел, как один из бойцов, молоденький, весь в рыжих веснушках паренек, помогал спуститься с коня тоненькой гибкой женщине.
– Не урони, Петруха! – крикнул пареньку один из бойцов. – Разобьется!..
Сухов откинулся на песок, подложив руки под голову, а Рахимов все продолжал взволнованно говорить:
– Не знаю, зачем Алимхан тут оставил Абдуллу… Видать, задание какое дал…
Сухов, глядя на появившегося в небе беркута, который закладывал над отрядом виражи, сказал:
– В Черной крепости его через трубу надо было брать.
– Так он через нее и ушел! – взвился Рахимов. – Я же не знал, что там ход!
– Как не знал? – удивился Сухов. – Мы же там Черного Имама брали… С покойным Родионом… Поэтому и крепость называется Черной… А ход еще длинней был… Я его укоротил малость…
– Сухов! – взмолился Рахимов. – Помоги! С тобой мы его враз прикончим. Ты ведь один целого взвода стоишь, а то и роты.
– Нет уж, хватит, – ответил Сухов, закрывая глаза. – Домой надо. Я и так крюк дал. Теперь по гипотенузе иду – короче… До Астрахани, а там до Нижнего, по воде.
– Сухов, доведи хоть баб до Педжента, сделай милость. По рукам и ногам связали – пешком ходим. Захвати их с собой, а? Этот чертов гарем!.. Девять штук. Освободили, а теперь маемся. С ними Абдуллу никак не догнать.
– Вообще-то, зря, – вздохнул Сухов.
– Что – зря? – не понял Рахимов.
– Освободили зря. Так бы они живыми остались. А теперь он их наверняка убьет, раз они у тебя в руках побывали.
– Да ты что?! – подскочил Рахимов. – Мы даже лиц то их не видели. Я, если кто к ним полезет, любого тут же к стенке – понимаешь?!
– Я-то понимаю, а Абдулла не поймет… Эх ты, Рахимов, тут родился, а Востока не знаешь. Сперва надо было с ним, Абдуллой, управиться, а потом уж жен освобождать. Восток – дело тонкое!
– Если ты так все понимаешь, значит, ты должен взять баб!
– Многовато для меня, – усмехнулся Сухов. – Одну бы мог для услаждения жизни.
– Не надо с этим шутить, – сказал строго Рахимов. – Это первые освобожденные женщины Востока!.. Понимаешь, Сухов, это высокая политика, иначе я и сам бы их давно выкинул!
Внезапно, что-то почувствовав, Сухов посмотрел в сторону и увидел Саида. Он, устроившись на вершине бархана, сидел на песке и молча наблюдал за отрядом.
– Ты как здесь очутился? – удивился Федор, обрадовавшись Саиду, как другу, с которым они давно не виделись.
– Стреляли, – ответил тот и пересел, чуть подвинувшись вбок – на том месте, где он сидел, из песка показалась ящерица.
А Рахимов все умолял:
– Слушай, Сухов, я тебе человека дам, лошадь, пшена… А, Сухов?.. Доведи их до Педжента. Сейчас, может, на триста верст вокруг никого из наших нет… – И он описал рукой круг, подтверждая слова жестом.
– Это точно, – согласился Сухов.
Рахимов почему-то обрадовался.
– Вот и хорошо! Вот и договорились!.. – И сделал знак взводному. Тот подскочил, стирая портянкой мыло с лица, потому что во всех ситуациях жизни заботился о красоте своих бакенбардов. Рахимов отвел его в сторонку и вполголоса отдал распоряжение, кивая в сторону Сухова, который в это время, радушно улыбаясь, смотрел на еще так недавно освобожденного им Саида.
– По коням! – раздался голос Рахимова.
Сухов, продолжая лежать на песке у костерка, повернул голову и удивленно поглядел на него. А Рахимов вскочил в седло и обратился к женщинам в чадрах:
– Товарищи женщины!.. Не бойтесь! С вашим мужем-эксплуататором мы покончим. А пока вы поступаете в распоряжение товарища Сухова. Он будет вас кормить и защищать. Он хороший!
И с этими словами поскакал прочь, взметая из-под копыт павлиньи перья песка.
Сухов приподнялся на локте, удивленно спросил:
– Ты куда, Рахимов?.. Эй! – Осознав ситуацию, он вскочил на ноги, закричал: – Стой! Стой!!
Но отряд уже скакал вслед за Рахимовым, оставив Сухову Петруху с лошадью и весь гарем – девять женщин.
Сухов подскочил к Петрухе, схватил его винтовку, вскинул в небо, нажал на спусковой крючок – выстрела не получилось: осечка. Перезарядил, нажал – вновь осечка.
– Тьфу! Мать твою!.. – выругался он и в сердцах стукнул прикладом о песок – раздался выстрел, а отряд Рахимова уже скрывался за барханной грядой. – Что же мне, всю жизнь по этой пустыне мотаться?! – чуть не плача, закричал Сухов.
Саид молча наблюдал за ним. Сухов, походив туда-сюда, поохав и постонав, посмотрел на восток, туда, где был единственный городок на всю округу.
– Не ходи в Педжент, – сказал Саид, разгадав намерение Сухова. – Абдулла придет туда.
– Конечно, придет, – буркнул Сухов. – Разве бросит он своих баб… Подъем! – закричал он на женщин.
Те, до этого сидевшие на песке, испуганно вскочили на ноги. Сухов указал Петрухе на Саида:
– Отдай ему коня.
Веснушчатый парень молча передал повод Саиду, погодя спросил:
– А зачем, товарищ Сухов?
– Делай, что говорят…
Сухов долго смотрел на закутанных в чадры женщин, поинтересовался, унимая раздражение:
– А как вы их различали?
– Вот список… – Петруха протянул ему листок, наконец поняв, что перед ним новый командир, которому нужно подчиняться. Рядовой Петруха привык к этому. Он всегда в своей жизни только подчинялся. – Товарищ Рахимов научил их строиться, – пояснил он, – по росту.
– По ранжиру, – сердито поправил его Сухов. – Тебя как зовут?
– Петруха… вернее, Петр.
Сухов вздохнул.
– Понимаешь, Петруха, вчера я с орлом встретился… Думал – какая же хорошая примета. Ну ладно если бы с вороном – можно было бы сказать, что он накаркал… а тут орел, царь пустыни, и такая подлянка с этими бабами… Ладно, давай свой список.
Петруха протянул ему бумажку.
Сухов некоторое время изучал список, чтобы как-то научиться произносить непривычные имена женщин. Затем он приступил к перекличке:
– Зарина… Джамиля… Гюзель…
Женщины в чадрах одна за другой выстроились перед ним в шеренгу, как солдаты.
– Саида… Хафиза… Зухра… Лейла… Зульфия… Гюльчатай…
Гюльчатай в сторонке на песке играла с черепахой; та то высовывала головку, то втягивала ее обратно, пугаясь. Гюльчатай посматривала сквозь чадру на Петруху, как бы и его приглашая к игре. Петруха улыбнулся ей.
– Гюльчатай! – повысил голос Сухов.
Девушка, оставив черепаху, подбежала к остальным женщинам и заняла место с краю.
– Напра-а… – скомандовал было Сухов, и его буквально пронзило воспоминание о его супруге, Катерине Матвеевне.
Она стояла, прислонившись к тонкой березке, такая далекая, такая непохожая на этих закутанных в чадры женщин пустыни. Березка шелестела от ветерка, струясь вбок, словно летела над землей.
– За мной, барышни, – закончил Федор Сухов скучным голосом, вздохнул и зашагал по песку.
Женщины гарема гуськом заспешили следом. Замыкал шествие Петруха.
Саид, верхом на коне, ехал шагом поодаль, как бы подчеркивая свою роль охраняющего отряд воина.
Сухов не ответил Петрухе на вопрос – зачем нужно отдать единственного у них коня Саиду, но сам он прекрасно понимал, что такой воин, как Саид, для их «женского» отряда представляет теперь бесценную боевую единицу, стоящую десятка таких зеленых бойцов, как Петруха. Житель пустыни, опытный воин Саид, едущий с ними рядом и слегка поодаль, как разведчик, с высоты коня мог задолго до них заметить все, что представляет угрозу, и вовремя подать сигнал. Кроме того, они вместе с Суховым могли дать серьезный бой любому противнику…
Петруха, который шел позади женщин, все поглядывал на чарыки, мелькавшие из-под длинного подола Гюльчатай, и, охваченный каким-то непонятным пока ожиданием радости, все время улыбался.
До мобилизации Петруха жил в Рязани с матерью и отцом, классным, известным в городе сапожником, который мог «построить» даже генеральские сапоги бутылками. После школы Петруха обычно помогал отцу.
Мастерская располагалась в подвале двухэтажного каменного дома. Две большие комнаты в этом доме занимала семья Петрухи, а две крохотные комнатушки они сдавали. В них поселился серьезный молодой человек, который ходил в неизменной студенческой курточке и «технической» фуражке – большевик. Он прочитал от корки до корки «Капитал» Маркса и очень любил его цитировать к месту и не к месту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25