В восторге - сайт Wodolei
– Зачем плакать.
– Грех-то какой, – проговорила я, – не знаю, что со мной приключилось, теперь ты меня уважать не будешь!
Он вместо того, чтобы меня пожалеть и покаяться, засмеялся:
– А ты меня не будешь уважать, мы ведь все вместе делали.
– Ну да, тебе-то можно, ты мужик, а я девушка, – сказала я.
– Перед Богом все равны и женщины и мужчины, – задумчиво сказал он, – и никто из нас не хуже и не лучше.
Я начала думать, над его словами. Он меня пока не трогал, и смотрел в потолок. Скоро мне надоело плакать, и я подумала, что может быть, еще не так уж сильно согрешила. Я решила, что если буду усердно молиться за спасение души, Господь меня когда-нибудь простит.
Было очень жарко, и мы бы оба упрели под пуховым одеялом. Я хотела открыться, но мне было стыдно, что он увидит меня голой. Тогда я пожалела Алексея Григорьевича и, чтобы он не мучился, стянула одело только с него одного. Он на меня посмотрел и поцеловал, а пальцем даже не тронул, хотя я видела, как сильно у него все торчит.
Потом я повернулась к нему спиной и незаметно ладошкой стерла мокрое и липкое со своих ног и живота. Тогда он тихонько потянул одеяло, но оно было такое скользкое, что само сползло на пол, и я оказалась совсем голой.
Я спрятала лицо в подушку и сделала вид что сплю и ничего не замечаю. Алексей Григорьевич, вместо того чтобы оставить меня в покое, начал за мной подглядывать, я чувствовала на себе его взгляд и старалась укрыться от него в перину.
Тогда он начал дуть мне в ухо и щекотать на шее волосы. Я долго, сколько могла, терпела, потом не выдержала, вскочила и огрела его подушкой. Он не успел увернуться и попытался поймать меня за руку, но я вырвалась, отползала на другой край кровати и снова запустила в него подушкой. Он подушку отбил и сцапал меня за ногу. Я его лягнула, и мы начали биться не на живот, а на смерть. Правда, иногда, когда отдыхали, немного целовались.
Теперь он меня трогал как-то не так как раньше, а более дружески. Раньше у меня от его рук все замирало в груди, и начинала свербеть внизу живота, а теперь было просто приятно. Постепенно я к нему привыкла и совсем перестала стесняться. Даже несколько раз нечаянно хватала его за что-то твердое, не знаю, как это правильно назвать…
Тогда он смеялся, и сам хватал меня за самые срамные места. Скоро мне стало очень легко и весело. Мы с ним долго баловались и боролись, а потом, вдруг, будто что-то случилось. Она прижал меня к перине, навалился всем телом и посмотрел прямо в глаза. Я увидела его темный, зовущий взгляд, как будто куда-то провалилась и почувствовала, как у меня внутри стало жарко, жарко и мокро. Тогда уже не понимая, что делаю, я закрыла глаза и потянулась к нему губами. Мне так захотелось, что бы он сжал меня что есть силы и раздавил своим телом.
Алексей Григорьевич, будто все это понял, крепко прижал меня к себе и целовал, целовал, пока я не почувствовала, что задыхаюсь и уже совсем вся мокрая. Тогда я отобрала у него свои губы, глубоко вздохнула и сжала ноги, чтобы он ничего не заметил. Но он меня не отпускал и теперь целовал мне лицо, шею, плечи, грудь.
Скоро я совсем изнемогла под его ласками и уже ничего не могла с собой поделать. Теперь он мог совершить со мной все что хочет, и я не только не сказала бы ему «нет», я сама больше него хотела этого. Все это была словно какая-то сладкая пытка, которой нет конца.
Уж чувствуя, что сейчас сама начну молить его лечь на меня, я не знаю почему, прошептала:
– Барин, ты же сам обещал меня пожалеть…
Он замер, отпустил меня, откинулся на другую сторону постели и как-то разом сник. Было, похоже, будто из него как из проколотого бычьего пузыря вышел весь воздух. Сначала я даже обрадовалась его послушанию, но потом испугалась, что теперь все кончится. И опять, помимо своей воли, сказала:
– Если ты обижаешься, я согласна…
Он ничего мне не ответил и начал гладить мои ноги. От ходьбы босиком, ступни были грубые, в цыпках и мне стало неприятно, что он их увидит. Я невольно поджала ноги. Он их не отпустил, держал меня за щиколотки и пополз ко мне по полатям. Я увидела его лицо у себя между колен и попыталась их сжать.
Тело мое будто обожгло его горячее дыхание. Я, со стоном, откинулась на постель, а он начал медленно разводить мои ноги. Я уже ничего не понимала, мне не было стыдно, хотелось только одного, чтобы скорее все кончилось. А он меня все ласкал, медленно подбираясь к самому стыдному месту.
Я почувствовала, что у меня закружилась голова, и все помутилось в глазах. Не знаю, что он еще со мною делал. Очнулась я только тогда, когда он поднял мне голову и напоил квасом.
За окном уже светало. Сил у меня не осталось даже прикрыться. Мы так и лежали рядом, лицом к лицу и смотрели друг другу в глаза. Потом он взял какую-то желтую трубочку, выдавил из нее белую сметану и намазал меня и себя.
– Это чтобы нас с тобой не кусали комары, – объяснил он, потом обнял меня, поцеловал, и как лежал на боку, закрыл глаза и заснул.
Я долго смотрела в его лицо. Алексей Григорьевич во сне хмурил брови, а губы у него были детские, обиженные. Он казался таким хорошим и добрым. Однако я все равно проверила пальцем, не сделал ли он чего со мной, пока я была без памяти. Потом наклонилась к нему и, благодарно, поцеловала в щеку. Он улыбнулся и, не просыпаясь, ответно чмокнул меня в нос.
За окном птицы подняли утренний гомон. Спать я совсем расхотела, тихо встала и настежь открыла окно. Утро было холодное, туманное. Воздух приятно холодил разгоряченную кожу. Я чувствовала, что у меня сильно распухли губы, а соски на грудях стали большими и твердыми как вишни. Алексей Григорьевич почувствовал сквозняк, завозился на полатях и натянул на себя одеяло. Тогда я надела рубаху и тихо, на цыпочках, вышла из его комнаты.
В доме еще все спали. Я пошла в девичью и легла на пол рядом с малолетней Дуняшей. Никто не проснулся. Только теперь я немного успокоилась, закрыла глаза и, наконец, заснула. Однако поспать мне не удалось. Как только дворовые начали просыпаться, в девичью пришла ключница Пелагея Ниловна, растолкала меня и приказала выносить из ледника натаявшую воду.
Эта женщина невзлюбила меня, как только я появилась в господском доме. Ничего плохого я ей не сделала, но она все время меня ругала и назначала меня на самые тяжелые работы. Я уже второй день мерзла в подвале. Перечить я не посмела и отправилась в ледник. Там опять натаяло много воды, и приходилось босиком ходить в ней по щиколотку. Я работала одна и до обеда выносила наверх ледяную воду тяжелым деревянным ведром. Скоро я вся продрогла, а к концу работы меня начал бить кашель. За обедом, когда надо мной подсмеивались и выпытывали, что мы с гостем делали ночью, у меня так болело горло, что я уже почти не могла говорить.
Алексей Григорьевич все утро был занят с барином и за мной не посылал. После обеда я ушла в людскую избу и сразу свалилась на лавку. Здесь меня нашел слуга Тишка и велел срочно идти к гостю. Я встала и с трудом дошла до господского дома. В глазах было темно, и меня морозило.
– Чего это Алевтинка с тобой? На тебе лица нет! – встретив меня, спросила Аксинья.
Я хотело ответить, что простыла в леднике, но вместо этого только махнула рукой.
– Ишь, как он тебя ночью заездил, – засмеялась она мне вслед, – даже голос потеряла.
Я с трудом поднялась по лестнице и добрела до гостевой комнаты. Алексей Григорьевич вскочил мне навстречу:
– Что случилось? – испугано спросил он.
– Простыла видать, – ответила я и закашлялась. – Голова немного болит.
Я не хотела, чтобы он видел, какая я некрасивая и больная, но ноги у меня ослабели и начали подгибаться. Он бросился ко мне, схватил на руки и отнес на постель. Только обняв его за шею, я почувствовала себя немного лучше и тут же начала засыпать. Он зачем-то снял с меня рубашку и начал прижиматься ухом сначала к моим грудям, а потом зачем-то к спине. Мне теперь было все равно, и я ему не противилась. Словно в тумане помню, он осторожно ворочает меня с бока на бок, устраивая в постели. Потом я заснула, словно куда-то провалилась и больше ничего не знаю.
Глава 5
Проснулась я от сильного озноба. Я лежала укрытая до подбородка пуховым одеялом, но мне все равно было очень холодно. В глазах плавала темная пелена, не хватало воздуха, и я почему-то поняла, что умираю. Видать Господь решил наказать меня за мои грехи. В церкви последний раз я была только на прошлую пасху, с тех пор ни разу не каялась и не причащалась, а вчера совершила самый страшный смертный грех прелюбодеяния.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил, низко наклоняясь ко мне, Алексей Григорьевич.
Только теперь я догадалась, что лежу в его комнате, на его постели. Я хотела ответить, что хорошо, но мне опять не хватило воздуха и пришлось сначала отдышаться.
– Погоди, скоро тебе станет легче, – сказал он и положил мне на лоб руку.
Рука у него была теплая, и мне стало не так холодно. Потом он отошел от меня и бросил в стакан с водой какое-то снадобье, и оно там начало шипеть. В другое время я бы, наверное, испугалась, но теперь мне было все равно.
Тут в комнату вошла знакомая старуха из нашей деревни. Звали ее бабкой Ульяной. Она жила на самом отшибе, почти за околицей и слыла знахаркой. Откуда она появилась в наших краях, никто толком не знал.
Говорили, что будто бы ее поймали какие-то солдаты на большой дороге и отдали в крепость нашему барину. Она обитала в старенькой, разваливающейся избушке. Промышляла бабка лесными травами, ими лечила людей и скотину.
Про нее в деревне говорили, что она колдунья, и знается с нечистым. Я таким наветам не верила и бабку Ульяну ни чуточки не боялась.
Старуха наклонилась надо мной и заглянула в глаза. Я хотела ей улыбнуться и поздороваться, но у меня не хватило сил.
Бабушка Ульяна, посмотрела на меня и печально покачала головой:
– Плохо дело, – тихо сказала она, – отойдет скоро. Ты бы, барин, попа приказал привезти.
– Все будет хорошо, – ответил ей Алексей Григорьевич, – она через неделю совсем выздоровеет.
Старуха невесело усмехнулась и покачала головой.
– А я говорю, помрет! Мне ли того не знать.
– Я тоже в медицине немного разбираюсь, – сказал он.
– Али, ты сам, батюшка лекарь? – удивилась бабушка Ульяна.
– Лекарь, – ответил Алексей Григорьевич.
Он сделал старухе какой-то знак. Они отошли от меня и о чем-то зашептались. У меня к этому времени так отяжелели веки, что я закрыла глаза и больше никуда не смотрела. Их разговор я не слышала, но поняла, что бабушка о чем-то спорила с Алексеем Григорьевичем. Потом они вернулись к кровати, и бабка Ульяна положила мне руку на лоб. Я хотела открыть глаза, еще раз попытаться поздороваться со старушкой, но веки не подымались.
– Поверь мне, батюшка, никак не может она выжить, лихорадка ее сожжет, – сказала бабка Ульяна.
– Посмотрим, – ответил Алексей Григорьевич, поднял мою голову вместе с подушкой и усадил в кровати.
Он открыл мне рот, что-то в него насыпал и заставил выпить воду. Я через силу сделала несколько глотков. Он помог мне снова лечь и укрыл одеялом.
Однако теперь я не заснула, а сразу выздоровела. Я вскочила с постели, выбежала из господского дома и побежала босиком по пыльной дороге. День был ясный, солнечный, кругом пели птицы, на обочине росли большие, красивые цветы. Мне было так легко и вольно, словно я летела по воздуху, не касалась ногами земли.
«Наверное, это смерть, – подумала я, – значит, я скоро увижу Господа». Я бежала все быстрее и быстрее, потом, поднялась в воздух и полетела в чистое небо. От близкого солнца мне сделалось так жарко, что стало нечем дышать.
Я распахнула на груди салоп и вдруг увидела, что я совсем голая.
– Пойду я барин, – сказал знакомый голос бабки Ульяны. Потом старуха спросила. – Тебя, случаем, не Алексеем зовут?
– Ты откуда меня знаешь? – удивился он.
– А меня зовут Ульяной, – подумав, сказала старуха.
– Я знаю, мне говорили.
– Может, ты меня припомнишь? – спросила она.
– Мы что знакомы? – с большим удивлением, спросил он. – Мне кажется, я вас никогда не видел.
Во время их разговора, я открыла глаза и поняла, что лежу все в той же комнате, на той же кровати, одеяло отброшено, и на меня смотрят две пары глаз. Я охнула, и спешно прикрылась. Бабушка Ульяна, посмотрела на меня, кивнула, и пошла к дверям.
– А дар? – остановил ее Алексей Григорьевич.
– Будет ей дар, – ответила она и исчезла из комнаты.
От недавнего полета и солнечного жара у меня совсем пересохло горло, и я попросила пить. Алексей Григорьевич быстро подошел, приподнял мне голову и напоил. Мне сразу стало легче. Я откинулась на подушку, закрыла глаза и, кажется, опять заснула.
Но долго спать не пришлось, скоро меня разбудили странные голоса. Они были не простые, а как будто сказочные. Я таких еще никогда не слышала. Говорили тихо и тонко, так, как будто здесь было много, много людей.
Я испугалась, и села на постели. В комнате никого кроме нас с Алексеем Григорьевичем не было. Он крепко спал на лавке возле окна и даже храпел.
Я зажала уши ладошками, но голоса не стихли и продолжали что-то бубнить. Разобрать, кто и что говорит, я не смогла, они это делали все разом, заглушая друг друга. Ни одного из них я никогда раньше не слышала.
Где взять похмелиться? – вдруг, явственно, сказал невидимка. – Буфетчик, сволочь, просто так не нальет, попросит пятак. Разве что у Машки лафитник выпросить, она сейчас с барином, – дальше следовало очень грубое слово. – Только не даст, сука. После того раза когда я напился и не смог, она на меня злая. Или может продать кому рубаху… И зачем я вчера, дурак, так нажрался… Башка трещит, – напоследок, уже неразборчиво, добавил голос, чем-то напомнивший мне нашего лакея Степку.
Я вспомнила, что он раньше махался с Маруськой, а потом между ними словно пробежала кошка.
Запалить бы их всех, и пропади они пропадом, – сердито сказал еще кто-то, как мне показалось, прямо за нашими дверями. – А эта дура деревенская до сих пор почему-то не сдохла. Ничего, все равно изведу не мытьем, так катаньем.
Мне показалось, что это говорилось обо мне, и я подумала, что помутилась рассудком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– Грех-то какой, – проговорила я, – не знаю, что со мной приключилось, теперь ты меня уважать не будешь!
Он вместо того, чтобы меня пожалеть и покаяться, засмеялся:
– А ты меня не будешь уважать, мы ведь все вместе делали.
– Ну да, тебе-то можно, ты мужик, а я девушка, – сказала я.
– Перед Богом все равны и женщины и мужчины, – задумчиво сказал он, – и никто из нас не хуже и не лучше.
Я начала думать, над его словами. Он меня пока не трогал, и смотрел в потолок. Скоро мне надоело плакать, и я подумала, что может быть, еще не так уж сильно согрешила. Я решила, что если буду усердно молиться за спасение души, Господь меня когда-нибудь простит.
Было очень жарко, и мы бы оба упрели под пуховым одеялом. Я хотела открыться, но мне было стыдно, что он увидит меня голой. Тогда я пожалела Алексея Григорьевича и, чтобы он не мучился, стянула одело только с него одного. Он на меня посмотрел и поцеловал, а пальцем даже не тронул, хотя я видела, как сильно у него все торчит.
Потом я повернулась к нему спиной и незаметно ладошкой стерла мокрое и липкое со своих ног и живота. Тогда он тихонько потянул одеяло, но оно было такое скользкое, что само сползло на пол, и я оказалась совсем голой.
Я спрятала лицо в подушку и сделала вид что сплю и ничего не замечаю. Алексей Григорьевич, вместо того чтобы оставить меня в покое, начал за мной подглядывать, я чувствовала на себе его взгляд и старалась укрыться от него в перину.
Тогда он начал дуть мне в ухо и щекотать на шее волосы. Я долго, сколько могла, терпела, потом не выдержала, вскочила и огрела его подушкой. Он не успел увернуться и попытался поймать меня за руку, но я вырвалась, отползала на другой край кровати и снова запустила в него подушкой. Он подушку отбил и сцапал меня за ногу. Я его лягнула, и мы начали биться не на живот, а на смерть. Правда, иногда, когда отдыхали, немного целовались.
Теперь он меня трогал как-то не так как раньше, а более дружески. Раньше у меня от его рук все замирало в груди, и начинала свербеть внизу живота, а теперь было просто приятно. Постепенно я к нему привыкла и совсем перестала стесняться. Даже несколько раз нечаянно хватала его за что-то твердое, не знаю, как это правильно назвать…
Тогда он смеялся, и сам хватал меня за самые срамные места. Скоро мне стало очень легко и весело. Мы с ним долго баловались и боролись, а потом, вдруг, будто что-то случилось. Она прижал меня к перине, навалился всем телом и посмотрел прямо в глаза. Я увидела его темный, зовущий взгляд, как будто куда-то провалилась и почувствовала, как у меня внутри стало жарко, жарко и мокро. Тогда уже не понимая, что делаю, я закрыла глаза и потянулась к нему губами. Мне так захотелось, что бы он сжал меня что есть силы и раздавил своим телом.
Алексей Григорьевич, будто все это понял, крепко прижал меня к себе и целовал, целовал, пока я не почувствовала, что задыхаюсь и уже совсем вся мокрая. Тогда я отобрала у него свои губы, глубоко вздохнула и сжала ноги, чтобы он ничего не заметил. Но он меня не отпускал и теперь целовал мне лицо, шею, плечи, грудь.
Скоро я совсем изнемогла под его ласками и уже ничего не могла с собой поделать. Теперь он мог совершить со мной все что хочет, и я не только не сказала бы ему «нет», я сама больше него хотела этого. Все это была словно какая-то сладкая пытка, которой нет конца.
Уж чувствуя, что сейчас сама начну молить его лечь на меня, я не знаю почему, прошептала:
– Барин, ты же сам обещал меня пожалеть…
Он замер, отпустил меня, откинулся на другую сторону постели и как-то разом сник. Было, похоже, будто из него как из проколотого бычьего пузыря вышел весь воздух. Сначала я даже обрадовалась его послушанию, но потом испугалась, что теперь все кончится. И опять, помимо своей воли, сказала:
– Если ты обижаешься, я согласна…
Он ничего мне не ответил и начал гладить мои ноги. От ходьбы босиком, ступни были грубые, в цыпках и мне стало неприятно, что он их увидит. Я невольно поджала ноги. Он их не отпустил, держал меня за щиколотки и пополз ко мне по полатям. Я увидела его лицо у себя между колен и попыталась их сжать.
Тело мое будто обожгло его горячее дыхание. Я, со стоном, откинулась на постель, а он начал медленно разводить мои ноги. Я уже ничего не понимала, мне не было стыдно, хотелось только одного, чтобы скорее все кончилось. А он меня все ласкал, медленно подбираясь к самому стыдному месту.
Я почувствовала, что у меня закружилась голова, и все помутилось в глазах. Не знаю, что он еще со мною делал. Очнулась я только тогда, когда он поднял мне голову и напоил квасом.
За окном уже светало. Сил у меня не осталось даже прикрыться. Мы так и лежали рядом, лицом к лицу и смотрели друг другу в глаза. Потом он взял какую-то желтую трубочку, выдавил из нее белую сметану и намазал меня и себя.
– Это чтобы нас с тобой не кусали комары, – объяснил он, потом обнял меня, поцеловал, и как лежал на боку, закрыл глаза и заснул.
Я долго смотрела в его лицо. Алексей Григорьевич во сне хмурил брови, а губы у него были детские, обиженные. Он казался таким хорошим и добрым. Однако я все равно проверила пальцем, не сделал ли он чего со мной, пока я была без памяти. Потом наклонилась к нему и, благодарно, поцеловала в щеку. Он улыбнулся и, не просыпаясь, ответно чмокнул меня в нос.
За окном птицы подняли утренний гомон. Спать я совсем расхотела, тихо встала и настежь открыла окно. Утро было холодное, туманное. Воздух приятно холодил разгоряченную кожу. Я чувствовала, что у меня сильно распухли губы, а соски на грудях стали большими и твердыми как вишни. Алексей Григорьевич почувствовал сквозняк, завозился на полатях и натянул на себя одеяло. Тогда я надела рубаху и тихо, на цыпочках, вышла из его комнаты.
В доме еще все спали. Я пошла в девичью и легла на пол рядом с малолетней Дуняшей. Никто не проснулся. Только теперь я немного успокоилась, закрыла глаза и, наконец, заснула. Однако поспать мне не удалось. Как только дворовые начали просыпаться, в девичью пришла ключница Пелагея Ниловна, растолкала меня и приказала выносить из ледника натаявшую воду.
Эта женщина невзлюбила меня, как только я появилась в господском доме. Ничего плохого я ей не сделала, но она все время меня ругала и назначала меня на самые тяжелые работы. Я уже второй день мерзла в подвале. Перечить я не посмела и отправилась в ледник. Там опять натаяло много воды, и приходилось босиком ходить в ней по щиколотку. Я работала одна и до обеда выносила наверх ледяную воду тяжелым деревянным ведром. Скоро я вся продрогла, а к концу работы меня начал бить кашель. За обедом, когда надо мной подсмеивались и выпытывали, что мы с гостем делали ночью, у меня так болело горло, что я уже почти не могла говорить.
Алексей Григорьевич все утро был занят с барином и за мной не посылал. После обеда я ушла в людскую избу и сразу свалилась на лавку. Здесь меня нашел слуга Тишка и велел срочно идти к гостю. Я встала и с трудом дошла до господского дома. В глазах было темно, и меня морозило.
– Чего это Алевтинка с тобой? На тебе лица нет! – встретив меня, спросила Аксинья.
Я хотело ответить, что простыла в леднике, но вместо этого только махнула рукой.
– Ишь, как он тебя ночью заездил, – засмеялась она мне вслед, – даже голос потеряла.
Я с трудом поднялась по лестнице и добрела до гостевой комнаты. Алексей Григорьевич вскочил мне навстречу:
– Что случилось? – испугано спросил он.
– Простыла видать, – ответила я и закашлялась. – Голова немного болит.
Я не хотела, чтобы он видел, какая я некрасивая и больная, но ноги у меня ослабели и начали подгибаться. Он бросился ко мне, схватил на руки и отнес на постель. Только обняв его за шею, я почувствовала себя немного лучше и тут же начала засыпать. Он зачем-то снял с меня рубашку и начал прижиматься ухом сначала к моим грудям, а потом зачем-то к спине. Мне теперь было все равно, и я ему не противилась. Словно в тумане помню, он осторожно ворочает меня с бока на бок, устраивая в постели. Потом я заснула, словно куда-то провалилась и больше ничего не знаю.
Глава 5
Проснулась я от сильного озноба. Я лежала укрытая до подбородка пуховым одеялом, но мне все равно было очень холодно. В глазах плавала темная пелена, не хватало воздуха, и я почему-то поняла, что умираю. Видать Господь решил наказать меня за мои грехи. В церкви последний раз я была только на прошлую пасху, с тех пор ни разу не каялась и не причащалась, а вчера совершила самый страшный смертный грех прелюбодеяния.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил, низко наклоняясь ко мне, Алексей Григорьевич.
Только теперь я догадалась, что лежу в его комнате, на его постели. Я хотела ответить, что хорошо, но мне опять не хватило воздуха и пришлось сначала отдышаться.
– Погоди, скоро тебе станет легче, – сказал он и положил мне на лоб руку.
Рука у него была теплая, и мне стало не так холодно. Потом он отошел от меня и бросил в стакан с водой какое-то снадобье, и оно там начало шипеть. В другое время я бы, наверное, испугалась, но теперь мне было все равно.
Тут в комнату вошла знакомая старуха из нашей деревни. Звали ее бабкой Ульяной. Она жила на самом отшибе, почти за околицей и слыла знахаркой. Откуда она появилась в наших краях, никто толком не знал.
Говорили, что будто бы ее поймали какие-то солдаты на большой дороге и отдали в крепость нашему барину. Она обитала в старенькой, разваливающейся избушке. Промышляла бабка лесными травами, ими лечила людей и скотину.
Про нее в деревне говорили, что она колдунья, и знается с нечистым. Я таким наветам не верила и бабку Ульяну ни чуточки не боялась.
Старуха наклонилась надо мной и заглянула в глаза. Я хотела ей улыбнуться и поздороваться, но у меня не хватило сил.
Бабушка Ульяна, посмотрела на меня и печально покачала головой:
– Плохо дело, – тихо сказала она, – отойдет скоро. Ты бы, барин, попа приказал привезти.
– Все будет хорошо, – ответил ей Алексей Григорьевич, – она через неделю совсем выздоровеет.
Старуха невесело усмехнулась и покачала головой.
– А я говорю, помрет! Мне ли того не знать.
– Я тоже в медицине немного разбираюсь, – сказал он.
– Али, ты сам, батюшка лекарь? – удивилась бабушка Ульяна.
– Лекарь, – ответил Алексей Григорьевич.
Он сделал старухе какой-то знак. Они отошли от меня и о чем-то зашептались. У меня к этому времени так отяжелели веки, что я закрыла глаза и больше никуда не смотрела. Их разговор я не слышала, но поняла, что бабушка о чем-то спорила с Алексеем Григорьевичем. Потом они вернулись к кровати, и бабка Ульяна положила мне руку на лоб. Я хотела открыть глаза, еще раз попытаться поздороваться со старушкой, но веки не подымались.
– Поверь мне, батюшка, никак не может она выжить, лихорадка ее сожжет, – сказала бабка Ульяна.
– Посмотрим, – ответил Алексей Григорьевич, поднял мою голову вместе с подушкой и усадил в кровати.
Он открыл мне рот, что-то в него насыпал и заставил выпить воду. Я через силу сделала несколько глотков. Он помог мне снова лечь и укрыл одеялом.
Однако теперь я не заснула, а сразу выздоровела. Я вскочила с постели, выбежала из господского дома и побежала босиком по пыльной дороге. День был ясный, солнечный, кругом пели птицы, на обочине росли большие, красивые цветы. Мне было так легко и вольно, словно я летела по воздуху, не касалась ногами земли.
«Наверное, это смерть, – подумала я, – значит, я скоро увижу Господа». Я бежала все быстрее и быстрее, потом, поднялась в воздух и полетела в чистое небо. От близкого солнца мне сделалось так жарко, что стало нечем дышать.
Я распахнула на груди салоп и вдруг увидела, что я совсем голая.
– Пойду я барин, – сказал знакомый голос бабки Ульяны. Потом старуха спросила. – Тебя, случаем, не Алексеем зовут?
– Ты откуда меня знаешь? – удивился он.
– А меня зовут Ульяной, – подумав, сказала старуха.
– Я знаю, мне говорили.
– Может, ты меня припомнишь? – спросила она.
– Мы что знакомы? – с большим удивлением, спросил он. – Мне кажется, я вас никогда не видел.
Во время их разговора, я открыла глаза и поняла, что лежу все в той же комнате, на той же кровати, одеяло отброшено, и на меня смотрят две пары глаз. Я охнула, и спешно прикрылась. Бабушка Ульяна, посмотрела на меня, кивнула, и пошла к дверям.
– А дар? – остановил ее Алексей Григорьевич.
– Будет ей дар, – ответила она и исчезла из комнаты.
От недавнего полета и солнечного жара у меня совсем пересохло горло, и я попросила пить. Алексей Григорьевич быстро подошел, приподнял мне голову и напоил. Мне сразу стало легче. Я откинулась на подушку, закрыла глаза и, кажется, опять заснула.
Но долго спать не пришлось, скоро меня разбудили странные голоса. Они были не простые, а как будто сказочные. Я таких еще никогда не слышала. Говорили тихо и тонко, так, как будто здесь было много, много людей.
Я испугалась, и села на постели. В комнате никого кроме нас с Алексеем Григорьевичем не было. Он крепко спал на лавке возле окна и даже храпел.
Я зажала уши ладошками, но голоса не стихли и продолжали что-то бубнить. Разобрать, кто и что говорит, я не смогла, они это делали все разом, заглушая друг друга. Ни одного из них я никогда раньше не слышала.
Где взять похмелиться? – вдруг, явственно, сказал невидимка. – Буфетчик, сволочь, просто так не нальет, попросит пятак. Разве что у Машки лафитник выпросить, она сейчас с барином, – дальше следовало очень грубое слово. – Только не даст, сука. После того раза когда я напился и не смог, она на меня злая. Или может продать кому рубаху… И зачем я вчера, дурак, так нажрался… Башка трещит, – напоследок, уже неразборчиво, добавил голос, чем-то напомнивший мне нашего лакея Степку.
Я вспомнила, что он раньше махался с Маруськой, а потом между ними словно пробежала кошка.
Запалить бы их всех, и пропади они пропадом, – сердито сказал еще кто-то, как мне показалось, прямо за нашими дверями. – А эта дура деревенская до сих пор почему-то не сдохла. Ничего, все равно изведу не мытьем, так катаньем.
Мне показалось, что это говорилось обо мне, и я подумала, что помутилась рассудком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38