Я устроился в небольшом сельце Лукьяново и нетерпеливо ждал, когда спадет вода.
На Руси царил сухой закон, введенный царем Борисом, что обычно является в нашем отечестве первым признаком надвигающегося государственного переворота. Посему дрянной самогон, сродни тому, который пили мои недавние гости, стоил бешеных денег. Большинству праздного, бродячего народа, кроме пьянства, занять себя было нечем, потому неприкаянные толпы людей самых разных сословий, пробирающиеся по разным надобностям в столицу, развлекали себя как могли. Постоянно перед кабаком, в котором спиртным торговали открыто, но как бы из-под полы, происходили жестокие драки, за которыми с интересом наблюдали жадные до зрелищ любопытные путники.
Жители Лукьяново, привыкшие к подобным катаклизмам, без большой нужды на улицу даже носа не высовывали, а нам, пришлым, приходилось постоянно сталкиваться со всей этой буйной и разгульной вольницей.
Село было переполнено путешественниками. Я с трудом нашел себе временный приют в бедной избе, полной народа, и это еще было за счастье. Однако сидеть целыми днями в курной вонючей горнице было невозможно, и я, если позволяла погода, подолгу гулял за околицей.
В Москву я шел пешком. Купить приличную верховую лошадь нигде, кроме как на городских ярмарках, было невозможно, а крестьянские одры для верховых целей просто не подходили. Впрочем, я пока по поводу своей безлошадности не очень расстраивался. С лошадью было сложно переправляться через реки. Для них нужно было искать мосты или паромные перевозы, которых было мало. Броды для защиты от набегов татар были забиты специальными защитными кольями, так что переправляться можно было только в специально отведенных местах, под надзором стражников и стрельцов. К тому же пеший человек в скромном платье не так привлекал к себе внимание. А избегать интереса к своей персоне у меня были веские причины.
Несмотря на все старания лингвиста Михаила Панфиловича язык начала XVII века я так по настоящему и не освоил. Дело было даже не в запасе слов и правильном построении фраз, а в акценте и интонациях, по которым легко можно опознать иностранца. Этому старичок-лингвист научить меня не мог, так как сам знал архаичный язык только по письменным памятникам, значительно отличавшимся от устной речи. Первое же столкновение с предками вызвало удивление и косые взгляды. Шпиономания, как известно, наша национальная болезнь, ей страдали многие поколения, и попасть под чужую разборку мне не хотелось. Поэтому я решил прикидываться плохо слышащим, что вполне объяснило мой странный выговор.
Одет я был как низший представитель среднего класса, вел себя и держался соответственно. Это принесло свои плоды, пока что моей персоной никто особенно не интересовался. Когда ко мне обращались, я демонстративно поворачивался к говорившему ухом, приставлял ладонь, изображал на лице усиленное внимание и вскоре удостоился оригинальной клички «Глухарь».
Между тем жизнь в Лукьяново шла своим чередом, вода в Оке постепенно спадала, земля начала подсыхать, и через неделю, если не зарядят дожди, старожилы обещали открытие колесного пути на Москву. Утомительное сидение на одном месте меня порядком достало, перспективы на будущее были призрачные, и это отнюдь не улучшало настроения. Жизнь в экстремальных условиях, без минимальных привычных жизненных удобств, оказалась не столько трудной, сколько скучной и грязной. Я злился на все окружающее без веских причин, и несколько раз не без труда избежал пустых ссор.
Материально я был вполне обеспечен. Меня в достатке снабдили серебряными монетами фальшивой чеканки. Часть их была русского производства, монетами неправильной формы, по виду почти самопальными, кроме того, еще была сумма в шесть рублей западными серебряными «иоахимсталерами», в просторечии «ефимками». Это богатство, спрятанное в кожаный мешок, как верига, висело у меня на груди. Тратить деньги я не мог из элементарной осторожности. А сторожиться и сторониться было кого. В селе над всеми нами верховодила и колобродила живописная ватага казаков – остатки банды недавно разбитого атамана Хлопка.
Эти герои после набега на персов за каким-то лядом отправились навестить Москву, и здесь в Лукьяново, как могли, радовались жизни, досаждая своим буйством всем, кто попадался на пути.
Одеты бравые и пьяные хлопцы были в живописные, когда-то роскошные восточные одеяния, правда у большинства рваные и грязные. Они с толком использовали выпавшее для отдыха время и гуляли на всю катушку. Я несколько раз встречался в селе с их оравой, но каждый раз мне удавалось избежать прямого столкновения Делать это было нелегко, так как я выделялся ростом среди остального, в большинстве невысокого народа, и этим, видимо, раздражал казаков Несколько раз они пытались ко мне прицепиться, но на мое счастье, не очень агрессивно.
Однако сколько веревочке не виться, все равно конец будет. Село было небольшим, с одной улицей и несколькими переулками так что столкнуться с веселой компанией казаков мне все-таки пришлось. Как-то после прогулки за околицей я возвращался в свою избу задворками села, как вдруг в переулок высыпала пьяная ватага Миновать их было невозможно, уклониться от встречи поздно, осталось одно – идти, как ни в чем не бывало навстречу Переулок был узкий, грязный, теснящийся между двух глухих частоколов Казаки были возбуждены, громко перекликались, и кривлялись друг перед другом. Это, впрочем, было их обычным состоянием. Живописная группа поравнялась со мной. Один из них нес за задние ноги окровавленного поросенка. Видимо хлопцы до нашей встречи занимались заготовкой продовольствия к ночной гулянке и ограбили чье-то крестьянское подворье. Было их шесть человек, и чувствовали они себя непобедимыми воинами, опьяненными водкой и запахом пролитой поросячьей крови.
Я смиренно прижался к плетню, пропуская их мимо себя, но героев персидского похода такое смирение не устроило, им еще захотелось и покуражиться над беззащитным инвалидом.
– Эй, глухарь! – закричал мне в лицо низкорослый вертлявый молодой казак с бешеными глазами. Он был самым нарядным в группе, в красных шелковых шароварах, опоясанных женской шалью, желтом камзоле и островерхой бараньей шапке с кистью на конце. – Хочешь, я тебе кишки выпущу?
Я сделал вид, что не слышу, глупо улыбнулся и поклонился.
– Не понимаешь, тупарь, да еще рожу воротишь? Думаешь, я тебе поверю? А если тебе уши отрубить, да к жопе пришить, поймешь? – заорал он и для наглядности вытащил из ножен блестящий турецкий ятаган.
Тонкая шутка так понравилась и ему самому, и его товарищам, что они принялись хохотать и повторять ее на все лады. Я продолжал доброжелательно улыбаться и кланяться, делая вид, что ничего не понимаю. Малый между тем совсем распоясался и начал лезть мне в лицо своим клинком. Это турецкое оружие отличается от обычной сабли тем, что заточена у него не внешняя, а внутренняя дуга, и при предложении отрезать уши такое оружие выглядит весьма убедительно.
Казаки радостно хохотали, получая удовольствие от дармового представления. Когда ятаган начал свистеть вокруг моей головы, я сделал вид, что испугался и попросил на своем «нестандартном» русском языке отпустить меня с миром. Казачок униженной просьбе не внял и, вдохновленный сценическим успехом, начал впадать в раж. Глаза его побелели, губы расплылись в жестокую улыбку и обнажили оскал мелких гнилых зубов, а клинок засверкал совсем близко от моего лица.
Страшно мне не было, и особой злости пьяная выходка не вызвала Я все еще пытался кончить дело миром, и подобру и, главное, поздорову, убраться восвояси Однако мое смиренное непротивление только распалило казака, и вообще, делалось похоже, что пьяным отморозкам зарубить человека просто так, безо всякого повода, не составляет труда. Я понял, что нужно начинать разгребать ситуацию, пока невинная шутка не приняла, как говорится, необратимые, летальные последствия.
Я стал примериваться, что можно сделать в этой ситуации. Ятаган казака был сантиметров восьмидесяти в длину, плюс рука нападавшего. Добраться до его головы, не нарвавшись на удар клинка, было довольно сложно. Нужно было выбирать момент, когда я смогу дотянуться до противника, оставив клинок сбоку от себя. Судя по тому, что казак выделывал с оружием, реакция у него была отменная, чуть оплошай, и ткнет острием прямо в горло. Как часто бывает в таких обстоятельствах, помог случай, который, если его ждешь, не упускаешь. Увлекшись ложными, пугающими выпадами, пьяный красавец выкинул клинок дальше, чем хотел, и тот воткнулся острием в жердь плетня. Он дернул его на себя, чтобы вытащить, мне же этой заминки в долю секунды хватило, чтобы ударить его кулаком в лоб.
Все произошло так быстро и неожиданно, что никто ничего не понял, и мне осталось без помехи выхватить оружие из руки падающего противника. Казаки были, как теперь говорят, профессиональными военными, привыкли к любым неожиданностям и, как мне показалось, еще не осознав, что произошло, только почувствовав опасность, двое уже выхватили сабли из ножен. Однако и я последние месяцы только тем и занимался, что получал и наносил удары, потому, не раздумывая, два раза ткнул в ретивых героев острием ятагана.
Отточенное узкое лезвие без помех погрузилось в податливые тела, обагрив кровью трофейные персидские наряды. Все произошло так быстро, что никто, включая меня, толком не осознал случившегося. И они, и я, действовали на чистых рефлексах. Получилось, что веселая шутка над убогим «глухарем» совершенно неожиданно обернулась кровавой драмой.
Заводила после нокаута только начинал приходить в себя, пытался встать, елозя раскинутыми руками по весенней грязи. Раненые еще держали в руках сабли, словно готовясь к нападению, а трое менее расторопных товарищей только начинали понимать, что здесь произошло.
Теперь бежать мне уже не имело смысла, и я неподвижно встал у плетня, выставив вперед приспущенный клинок, ожидая, чем все это кончится. Три пьяных воина при моей теперешней подготовке особой опасности не представляли. Единственная проблема была в непривычной форме доставшегося оружия. Вогнутый ятаган я держал в руках впервые в жизни, а ко всему нужно приспособиться, особенно в ситуациях, не прощающих ошибок.
События начали развиваться по заложенному ударами клинка сценарию. Один из раненых завопил в полный голос, бросил оружие, зажал рукой место укола, после чего, шатаясь и ругаясь последними словами, пошел в начало переулка. Он был так пьян, что кажется, толком не понял, что с ним произошло. Второй сначала недоуменно рассматривал свою окровавленную грудь, потом перевел взгляд на меня, вдруг задергался, пошатнулся и упал навзничь. Он попытался глубоко вздохнуть, но не смог, потом все-таки со всхлипом втянул в себя воздух, захрипел, и на его губах появилась кровавая пена. Было похоже, что нелепая драма перерастала в трагедию, если таковой можно посчитать смерть джентльмена удачи, ежедневно просто так, ради развлечения рискующего своей жизнью.
Агония товарища приковала к себе внимание остальных казаков, а я начал перемещаться подальше от них, вдоль плетня. Однако далеко отойти мне было не суждено. Окончательно пришел в себя нокаутированный зачинщик. Он вдруг вскочил на ноги и бросился к умирающему товарищу. С первого взгляда оценив ситуацию, казак подхватил упавшую на землю саблю убитого и с криком, который можно перевести на литературный язык, как: «Я тебе, падла, за брата Федю „то-то“ и „то-то“ отрежу», бросился в атаку. Реакция у малого была прекрасная, и будь он чуть трезвее, дело запросто могло кончиться в его пользу. Я даже не успел грамотно отбиться от его первого удара, и только в последний момент смог отклониться от сверкнувшего на солнце клинка.
Следующая его атака последовала молниеносно, и я опять почти чудом избежал ранения. Было видно, что казак прибывал в опасной, взрывной ярости из-за нелепой гибели товарища, умноженной на унижение очень самолюбивого человека, что делало его пугающе опасным.
Такая неистовая ненависть, помноженная на великолепное владение телом, и острая сабля в точной и быстрой руке могли смутить кого угодно. Тем более что у меня было незнакомое и непривычное оружие. В первые секунды поединка я был ошеломлен темпом нападения и не контратаковал, а только защищался. Это было явной ошибкой. Противник окончательно пришел в себя, протрезвел, сосредоточился и действовал все решительнее и точнее. Хорошо еще, что мы с ним толклись посреди переулка в топкой грязи, сковывающей движения. Драться нам не мешали, остальные участники «развлечения» наблюдали за нами со стороны, пока не вмешиваясь в бой.
Мой бешеный казак, продолжая блестяще действовать клинком, скоро перестал ругаться, что меня напрягло и заставило удвоить внимание. Однако и я уже втянулся в поединок, внимательно наблюдая за малейшим движением противника и верно предугадывая направление очередного выпада. Теперь положение сложилось почти равное, с небольшим преимуществом казака. Будь у меня любимая сабля или хотя бы что-то более привычное, чем ятаган, я уже вполне мог одержать победу. Теперь же с дурацким турецким клинком в руке и его непривычной формой у меня никак не получалось достаточно точно, на автоматизме, определить точку, в которую попадет направленный выпад. Хорошо, что упорное сопротивление «юродивого глухаря» все больше заводило противника, заставляло торопиться и ошибаться. Но скоро он сам начал понимать, что напал не на того, кого надо, и внезапно изменил тактику.
Мы застыли друг против друга, боясь сделать роковую ошибку. Я прямо смотрел в его бешеные белесые глаза, ожидая начала нападения. Увы, он мастерски владел лицом и опять сумел меня обмануть. Вдруг казак сделал быстрый шаг вперед и вслед за этим несколько обманных движений. Я не успел вовремя среагировать на начало атаки и отступил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38