Ах, какие нехорошие звуки! Шафт снова выглянул в окно и снова увидел только голую стену. Раз так, нужно встречать гостей.
– Где оружие? – заорал он.
Четыре удивленных лица повернулись в его сторону.
– У нас нет оружия, – ответил за всех Ньюфилд.
Шафта чуть не хватил удар. «Нет оружия»! Что же это получается?! Чертовы олухи умеют только глотки драть, а воевать не умеют?!
Дверь вдруг распахнулась, и в комнату ворвался человек, увитый патронташем и с пистолетом в руке. Это был мальчик лет восемнадцати в кожаной куртке и берете. От ужаса его глаза чуть не выскакивали из орбит.
– Уходите! – закричал он, опасно размахивая стволом. – Скорее!
– Что там происходит? – спросил Буфорд.
– Да не знаю я! Они пришли, мы спросили, кто такие, а они начали стрелять.
– Проклятье! Это ЦРУ, – сказал Ньюфилд.
Буфорд не поддавался панике. Глаза шарили по углам, но лицо по-прежнему было злое и спокойное. Ньюфилд испугался. Капли пота выступали у него на лбу, катились по щекам, заливали козлиную бородку. Лонни Доттс посерел от страха, но еще хорохорился. Злой и трусливый, он был обижен на весь мир. Заносчивое выражение не сходило с его лица, покупал ли он пачку сигарет, бутылку виски или готовился умереть. Мерзавцы, которые собирались его сейчас прикончить, были везде, и везде одни и те же. Престон Пирс, немного ниже и крепче остальных, был, похоже, наиболее надежным из всех. В его маленьких глазках не было страха. Он застыл на месте, словно ожидая собственного решения или приказа со стороны.
Времени на раздумья не оставалось. Шафт схватил мальчишку за плечо, развернул и подтолкнул к двери. То ли повинуясь Шафту, то ли по собственной воле, тот выскочил из комнаты с пистолетом наготове.
– Надо убираться отсюда, – заметил Ньюфилд.
– Наверх! На крышу! – воскликнул Лонни Доттс.
Последнее слово было за Буфордом.
– Ладно, – наконец согласился он, – уходим по крыше.
Доттс, Ньюфилд и Пирс выбежали на лестницу, Буфорд хотел последовать за ними, но Шафт удержал его за руку:
– Подожди. На крышу нельзя.
– Пусти, мерзавец! – зашипел Буфорд.
Шафт вцепился в него намертво. Чтобы освободиться, Буфорду пришлось бы вырвать себе руку.
– Идем со мной. – Шафт поволок Буфорда на площадку.
Бой шел где-то между третьим и четвертым этажами, на лестнице клубился дым, и адски ревели автоматы. Но там был единственный путь к спасению. Шафт устремился вниз, таща за собой Буфорда. Революционер извивался, силясь выдернуть руку.
– Нет! – голосил он. – Нет! Там меня убьют!
Терпение у Шафта было на исходе, да и время тоже. Лишь на мгновение он задержался, чтобы обернуться к Буфорду и со всей силы врезать левой ему в подбородок. Даже сквозь оружейный грохот было слышно, как хрустят кости и рвется плоть. Череп Буфорда задергался на тонкой шее, тело обмякло и рухнуло на ступеньки. Тогда Шафт, взвалив на спину сто семьдесят фунтов ненависти, стал спускаться.
Именно через Бена Шафт собирался проникнуть в мир, который существовал внутри мира черных, чтобы найти там ответы на вопросы Нокса Персона. Глупо было бы отпустить такое сокровище на открытую плоскую крышу, откуда его как миленького в два счета снимут.
– Паршивый сукин сын, – бормотал Шафт, сходя с тяжелым грузом на плечах по хлипким ступенькам в ад.
Глава 5
На крыше их ждали. Лонни Доттс умер с руками, воздетыми как в мольбе – черный Христос, пригвожденный пулями к ржавой телевизионной антенне. Голова Престона Пирса испарилась в огненном облаке взрыва. Беймен Ньюфилд сложился пополам, точно бумажная кукла, от автоматной очереди. Двое часовых, пытавшихся их защитить, лежали внизу на тротуаре. Но Буфорд уцелел, и Шафт тоже.
Шафт знал, что у них всего три минуты. Стрельба прекратилась, шаги на лестнице стихли. Через три минуты приедет патрульная машина, и копы начнут прочесывать дом. Три минуты на спасение.
Он выполз из-под кровати, скользя локтями по линолеуму, и вытащил Буфорда. Торчащая пружина впилась ему в пиджак повыше плеча. Чертыхнувшись, Шафт дернулся и порвал ткань. Секунду спустя он встал и рванул Буфорда за лацканы пиджака, заставляя и его подняться на ноги.
Женщина, сидевшая на краю постели, имела больной вид. От ужаса и смятения она впала в ступор и едва не сошла с ума. Она не понимала, что происходит. Ее разбудила стрельба на лестнице. Двое мужчин ворвались в ее квартиру. Вернее, ворвался один. Второй был труп. Она не кричала – она слишком испугалась. Они были черные. Один сказал, чтобы она вела себя тихо и все будет хорошо. И залезли к ней под кровать. В коридоре стреляли, кричали, кто-то бегал вверх-вниз по лестнице. Теперь они вылезли. Нет, это все неправда. Ничего не было. Она спала, и ей приснился самый ужасный кошмар в ее жизни. Это сон.
– Просыпайся, приятель, – сказал Шафт, похлопывая окосевшего Буфорда по щекам. Одной рукой он держал его за грудки, чтобы тот не свалился. – Давай, нам нужно уходить.
Буфорд таращил глаза, покачивался и пытался отпихнуть Шафта.
– Не валяй дурака, – приказал ему Шафт. – Вечеринка закончилась, мы идем домой.
Буфорду удалось наконец сфокусировать взгляд на Шафте. Он горел ненавистью. Это заняло у него двадцать секунд.
– Спорить некогда. Я только что спас твою вонючую жизнь. Они ушли. Теперь и нам надо уходить. Ты сам пойдешь или мне тебя понести?
Шафт собрался было опять схватить Буфорда, но было нечто в наступившей тишине, в его понуканиях, что заставило Бена превозмочь свою враждебность. Он кивнул. Шафт вытащил из кармана несколько банкнотов и положил их на колени женщины:
– Забудьте, что вы нас видели.
Она бы очень хотела, но не забудет их никогда.
Осталась одна минута. Если у тех хватило мозгов подождать у подъезда, все пропало. Если нет – то это единственный путь. Нельзя отдавать Буфорда копам. Шафт отвернулся от женщины, которая таращилась на помятые банкноты, зеленеющие на фоне ее розовой ночной рубашки. Теперь он не мог следить за ним. Они побегут вместе, но каждый сам по себе.
Шафт скакал вниз через четыре ступеньки. По пути он наступил на чье-то лежащее поперек лестницы тело, но не замедлил скорости, сэкономив несколько дополнительных секунд для выхода наружу.
– Осторожно там, – зашипел он Буфорду.
Перед дверью Шафт остановился. Стекла в верхней половине не было, на полу хрустели осколки. Нижняя половина была изрешечена пулями. Шафт выглянул наружу. Буфорд стоял вплотную к нему и тоже смотрел. На улице никого не было, но в доме напротив зажигались огни. Сейчас из окон высунутся жильцы, улица заполнится людьми, приедет полиция...
– Все, я побежал, – шепнул Шафт, – не отставай.
Он очень надеялся, что Буфорд не разучился бегать за те годы, что стоял и разглагольствовал. Один большой прыжок – он перемахнул ступеньки, приземлился в позиции низкого старта и рванул в темноту. Теперь никому его не поймать. На этих черных улицах он дома. Чувство свободы поднималось со дна его желудка. Он не бежал, а летел. Когда понадобится, они найдут переулок, подъезд, черный ход. Их можно достать в четырех стенах, но на улицах Гарлема они неуловимы.
Три минуты истекли.
Позади бестолково завыли сирены. Вдруг ближайший перекресток засверкал пульсирующим светом полицейской мигалки – навстречу без звука мчались копы. Шафт нырнул в подъезд, распластался по стене и скорее почувствовал, чем увидел рядом Буфорда. Оба тяжело дышали, хватая ртами воздух. Полицейская машина проехала мимо. Они выскочили из подъезда и побежали дальше, держась в тени домов, чтобы их не засекли в зеркале заднего вида.
Они были недалеко от Бродвея, когда Шафт решил, что пора посвятить Буфорда в свои планы. Он остановились. Шафт с удовольствием отметил, что Буфорд пыхтит гораздо тяжелее, чем он сам, и под мышками у него темнеют пятна от пота.
– Эй, приятель, у тебя есть жетоны на метро? – спросил он отдуваясь.
Буфорд стал рыться в карманах. Потрясение и длинный кросс без подготовки сделали его тупым и послушным. Шафт улыбнулся. Какой он все-таки живучий. А Буфорд? Горазд только языком молоть. Он так задыхается и дрожит, что рассыпал всю мелочь по тротуару. Шафт забрал у него мелочь и сам отыскал среди монет два жетона.
– Сейчас мы поедем к одним моим друзьям, – сказал он, – и если ты посмеешь в их присутствии вякнуть какую-нибудь гадость о белых, я тебе яйца отстрелю.
Он вел Буфорда на угол Бродвея и Седьмой авеню. Было, наверное, около пяти часов. Их вполне можно было принять за гуляк, возвращающихся с вечеринки, или за уборщиков, которые идут мыть полы в офис. Если бы ему сейчас дали швабру, думал Шафт, он взобрался бы на нее и проспал не меньше суток.
* * *
Шафт спал как дитя. Во сне его лицо было безмятежным, открытым и добрым. Оно казалось скорее круглым, чем овальным, а его черты – плоскими, как у азиата. Глаза и нос были словно вырезаны в нем, а не вылеплены на поверхности. Оно напоминало полинезийскую маску из подкрашенной бальзы или другого темного дерева. Губы были полными, но и они растянулись в улыбке. Впрочем, как бы его лицо ни походило на маску, но даже во сне оно дышало жизнью и силой. Его обрамляла рамка черных африканских кудрей с врезанными в нее ушами неожиданно тонкой работы.
Большие, широко поставленные глаза Шафта открылись около полудня. Он отлично выспался, хотя проспал всего шесть часов. Он лежал, наслаждаясь теплом, тишиной и покоем, как белый человек. Это удовольствие было знакомо ему с того дня, когда он познал цену собственной силы. Он до сих пор смаковал ощущения, дарованные ему силой, как бродяга смакует достоинства стодолларовой купюры, которую нашел в куче мусора. Тишина. Из кучи простыней и подушек на другом конце комнаты доносилось ровное дыхание Бена Буфорда. Его длинные костлявые ноги торчали из-под простыни и свешивались с края детской кровати, служившей ему ложем.
Шафт тихо поднялся и под звон ключей и мелочи натянул свои брюки, которые висели на спинке кровати. Буфорд не проснулся. Шафт зашлепал к двери. Приятно босиком походить по чистому паркету. Он дал себе слово, что первым делом, когда вернется домой, наведет порядок. А то девицы, выходящие из его постели, чувствуют, должно быть, под ногами пески Сахары.
В сияющей чистотой ванной на вешалках висели разноцветные детские полотенца. Сидя на унитазе, Шафт разглядывал желтую пластиковую уточку, которая сушилась у края ванны. Когда он был маленьким, ему нечасто доводилось мыться, тем более запускать уточек. Он смутно помнил, что кто-то его намыливал, драил мочалкой, вытирал, но кто – забыл. Которая из воспитательниц приюта? Миссис Иглстон? Миссис Джонсон? Мисс Кронланд? Нет. Наверное, миссис Андервуд. Старуха часто напивалась, но зато была доброй. Она единственная не жалела мыла и горячей воды для черных сирот.
Шафт отвернул оба крана и взглянул на себя в зеркало: глаза красные. Шесть часов – это все-таки мало. На полочке под зеркалом стоял стакан с несколькими детскими щетками. Нужно почистить зубы. Ребенок никогда не узнает. Шафту стало немного стыдно. Еще он опасался подцепить какую-нибудь заразу, вроде свинки или коклюша. Все его женатые друзья говорили, что первые десять лет дети только и делают, что болеют. Который же из этих заразный? Да ладно, будь что будет – он выбрал самую аккуратную щетку, надеясь, что у ее хозяина нет ничего серьезного. Интересно, можно ли заразиться кариесом? Скорее всего, нет. Иначе каждый раз, когда он засовывает язык в рот какой-нибудь шлюхи... Нет, кариес не подхватишь от другого человека. Да и потом, если в доме такой порядок, то дети, наверное, тоже в порядке. Он с отвращением выплюнул зубную пасту в раковину. Ужасный вкус, но, говорят, она полезная. Надо спросить у Хелен – так, между прочим, – не болеют ли дети. Поставив щетку на место, Шафт поплескал воды себе в лицо и вытерся ближайшим из полотенец. Бритву Марвина он возьмет позже. Выйдя из ванной, Шафт заглянул в детскую: Буфорд спал и слегка похрапывал. После вчерашнего его отношение к Буфорду никак не изменилось. Он был и остался к нему равнодушен. Что толку любить или ненавидеть революционера? Шафт прикрыл дверь и пошел по устланному дорожкой коридору туда, откуда доносился плеск воды и звон посуды.
– Привет, детка, – сказал он молодой женщине, стоявшей у раковины спиной к нему, – в вашем заведении подают кофе?
Хелен Грин с улыбкой обернулась:
– Через минуту будет готово, – она кивком указала на плиту, – я слышала, что ты пошел в ванную. Как спалось?
– Хорошо, – ответил Шафт, зевая и потягиваясь. Кончиками пальцев он почти касался потолка кухни. Его ребристый, как стиральная доска, живот влип в позвоночник, из-за ремня выглянули шрамы.
– Тебе не следует шутить так со взрослыми женщинами рано утром, – сказала она, наливая ему кофе.
Он засмеялся и опустил руки.
Шафт сидел на табурете, положив локти на стол, и рассматривал кухонную утварь. Он делал так каждый раз, когда приходил сюда. На полке стояли голубые банки с сахаром, солью и специями, часы. Миксер пыхтел рядом с тостером. К буфету у окна был прикреплен консервный нож на веревочке. Возле дверей – доска для меловых записок. Все было по делу и на месте в этом образцовом хозяйстве, и Шафту это нравилось.
Хелен взяла со стола карандаш и начала своим детским, круглым почерком составлять список покупок. Шафт смотрел на нее, потягивая кофе. Из всех цветных женщин, которых он знал, она была самой белой, самой красивой и самой женственной. Марвину Грину повезло, что она стала его женой и матерью его детей. А ему, Джону Шафту, повезло, что они его друзья. В их доме он всегда отдыхал от беготни по грязному вонючему городу. К ним он притащил Бена Буфорда, когда больше некуда было его девать. Но хоть сколько-нибудь долго оставаться здесь он не мог. Семейный уют начинал раздражать Шафта. Это была защитная реакция. Проживи он подольше в тишине и спокойствии, он сам притих бы и успокоился, что противоречило его профессиональным принципам.
Хелен перестала писать и взглянула на Шафта серьезно и нерешительно:
– По радио только об этом и говорят.
– О чем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20