Я обливался потом, хотя в комнате было довольно холодно. Я укутался в одеяло и сидел, весь дрожа.
— Но вы не понимали, что вас разбудило? — спросил Гоуэн.
Питер покачал головой, его губы сжались в твердую узкую линию.
— Не могу сказать, чтобы в течение последнего года ночные кошмары были для меня редкостью. После них я просыпался обессиленным и больше уже не мог уснуть. На этот раз воспоминания о сне, если это был сон, совершенно отсутствовали. Я посмотрел на Джима, лежащего на соседней кровати. Он спал мирно, как ребенок. — Питер облизнул пересохшие губы. — А потом я услышал его — хохот, который весь год звучал у меня в мозгу. Тот самый захлебывающийся от глумливого удовольствия смех. Это было наяву, а не во сне. Я крикнул Джиму, потом спрыгнул с кровати и — упал. Желая поскорее оказаться у окна, я даже забыл о своей ноге. Но когда я встал и добрался до окна, этого человека уже не было.
— А вы слышали этот второй взрыв смеха, мистер Трэнтер? — спросил Гоуэн.
— Я ничего не слышал, Питер закричал, и я проснулся.
— Я послал за Максом, — сказал Питер. — Мы оделись и спустились вниз, но снаружи никого не обнаружили.
Гоуэн крутил в пальцах сигарету, не закуривая.
— На этой стороне здания еще двенадцать спален, — сказал он, — и все они заняты. Люди обычно спят с открытыми окнами, так что, возможно, его слышал кто-нибудь еще. У них нет особых причин говорить о нем. Когда мы займемся опросом, мы найдем того, кто еще слышал этот смех.
— Мне не требуется ничьего подтверждения, — напряженно сказал Питер. — Достаточно того, что этот смех слышал я.
— Что ж, теперь нужно поговорить с людьми, которые занимают соседние с шестым коттеджи. Возможно, они что-то сообщат.
— Макс, ты уже сообщил о несчастье отцу Джейн? — спросил Питер.
Макс мрачно кивнул:
— Он едет на машине из Нью-Йорка, будет здесь примерно через час.
— Как он это воспринял?
— Тяжело, — сказал Макс. — А как бы ты воспринял известие, что твоя дочь убита… и, может, еще и изнасилована?
— Я немного его знаю, — сказал Питер. — И не горю желанием увидеться с ним.

К одиннадцати утра прибыла команда полицейских, чтобы заняться коттеджем номер 6. Тела двух девушек были сфотографированы в том положении, в котором были обнаружены, а потом увезены в морг, находящийся в Манчестере, где должны были произвести их вскрытие. На сцене неожиданно появилось с десяток-другой полицейских.
Я оставался в «Логове», потому что Макс попросил меня встретить репортеров и фотографов, лавина которых должна была вскоре на нас обрушиться. У Макса и так будет полно забот с гостями, после того как им станет известно трагическое событие этой ночи.
Питер отправился на гору. Он надеялся, что, если будет слоняться среди лыжников, он может снова услышать тот смех.
Сержант Гоуэн работал профессионально и целеустремленно. С горы были вызваны и допрошены обитатели трех коттеджей, ближайших к номеру 6. Никто из них не слышал ничего необычного. Прошедшая ночь была ветреной и бурной. Никто также не слышал и чего-то похожего на тот смех, который разбудил Питера. Никто не видел, чтобы кто-то входил или выходил из коттеджа девушек. На обледеневшей тропинке невозможно было разобрать ничьих следов. Гоуэн всячески пытался внушить допрашиваемым, чтобы они держали про себя страшную новость, но не был уверен в их сдержанности.
Были допрошены Бобби Дауд, который накануне угостил Джейн в баре, и полдюжины молодых людей, ухаживавших той ночью за Мартой Тауэрс, на которых указал Макс. Никто из них не мог предложить никакой идеи. Двое из группы этих юношей проводили Марту до ее хижины около половины третьего. Джейн была уже дома, живая и невредимая. Они немного поболтали с ней, после чего вернулись к себе в «Логово». Их общее состояние — полное потрясение — казалось вполне искренним.
Вскоре после того, как полицейские начали заниматься каждым коттеджем отдельно, появился окружной прокурор Мортон Льюис — выглядевший необычно элегантным для копа моложавый человек. Я понял, что именно он отвечает за расследование. Как мне показалось, ему было около сорока лет, его темные волосы были припорошены преждевременной сединой, темные брови изгибались кверху над внешними уголками глаз, что придавало ему мефистофелевский вид, а четко очерченный рот кривила постоянная саркастическая усмешка. Казалось, он все время усмехается какой-то шутке, делиться которой ни с кем не намерен. Я почувствовал к нему внезапную и острую антипатию.
Но еще больше я был разочарован тем действующим лицом, которое прибыло позднее. В генеральной прокуратуре существует детективное отделение штата Вермонт. В отделении всего один детектив, чья работа состоит в расследовании убийств, чрезвычайно редких в округе Зеленые горы. По закону штата, все самые важные случаи убийств разбираются генеральной прокуратурой, и один человек, составляющий детективное бюро, ни от кого больше не должен принимать указаний.
Этого детектива звали Гарделла. Ему явно нравилось, когда его называли инспектором. Это был низкорослый, очень пухлый человечек в помятом костюме, видимо купленном в ту пору, когда он еще не растолстел до такой степени. Он задыхался, когда ему нужно было дотянуться до ремня своих брюк. Его череп был голым, как яйцо, а его маленькие, заплывшие жиром и налитые кровью глазки выглядели так, словно он страдал тяжелым похмельем. В его толстых губах постоянно торчала обкуренная сигара, которую он то и дело перекатывал из одного угла рта в другой. У него был сиплый тихий голос, так что приходилось напрягаться, чтобы его расслышать.
У меня возникло неуютное ощущение, что собравшиеся представители закона были недостаточно квалифицированы, чтобы поймать убийцу Джейн Причард.
Инспектор Гарделла потребовал себе отдельный кабинет. «Не собирается ли он искать убийцу Джейн, сидя в офисе?» — сказал я себе. Макс попросил меня разместить Гарделлу в своем кабинете, поэтому я проводил туда пыхтящего толстяка и очистил стол от бумаг Макса. Гарделла, перекатывая неизменную сигару во рту, посмотрел на развешанные по стенам фотографии, сделанные Максом.
— Надо полностью выжить из ума, чтобы вот так нестись с горы, — сказал он, указывая на одну из них, где был заснят лыжник, в снежном вихре летящий с почти отвесного склона.
— Ну почему же? Если умеешь, в этом находишь особое удовольствие, — возразил я.
— Да, — сказал он, — похоже, тот, кто умеет убивать, прошедшей ночью тоже находил особое удовольствие. Мне сказали, мистер Трэнтер, что вы не слышали, как смеялся этот парень, хотя находились в одной комнате со Стайлсом.
Мне надоело объяснять людям, какой я соня.
— Думаете, Стайлс вообразил это? — спросил Гарделла.
— Нет, думаю, он его действительно слышал.
— Во сне или когда уже проснулся?
— Он именно так и говорит.
— Я знаю, что он говорит, — сказал Гарделла. Он обошел вокруг стола Макса и уселся в кресло. — Я знаю историю Стайлса вдоль и поперек. Читал отчеты об этом год назад. Знаю, что он не сможет узнать человека, который вынудил его съехать с дороги, даже если бы они были от него так же близко, как вы от меня; да, они пронеслись мимо и один из них крикнул: «Жалкий трус!» — в открытое окно. Но — капюшон и большие лыжные очки. Мне известно, что он не узнал бы этого парня, даже если бы он оказался рядом с ним в баре. Кстати, а где здесь можно выпить?
— Можно набрать номер и попросить принести выпивку в кабинет, — сказал я.
Он помедлил, затем усмехнулся мне.
— Прямо не знаю, выпить мне или подождать, — раздумывая вслух, сказал он. — Пожалуй, пока с этим можно повременить. — Он начал играть с карандашом из письменного прибора Макса. — Кстати, что вы думаете о Стайлсе?
— Хороший парень. Он попал в тяжелую историю и вышел из нее с большим достоинством, чем можно было ожидать, — сказал я. — Впрочем, я познакомился с ним только вчера вечером.
— Ему весь год слышался тот смех, — сказал Гарделла, глядя на свои толстые пальцы, удивительно ловко вращающие карандаш. — Интересно, он действительно помнит, как он звучал?
— Он слышал его прошлой ночью, — сказал я.
— Но вы его не слышали, — возразил Гарделла. — И знаете, Гоуэн сейчас переговорил со всеми, кто спал в двенадцати номерах по той же стороне здания. Никто не слышал этого хохота.
— Думаете, Стайлс лжет? — спросил я.
— Как я могу это знать, пока не увижусь и не переговорю с ним? Где он сейчас?
— Где-то в горах, прислушивается к смеху людей.
— К смеху людей?
— Да.
Гарделла нетерпеливо взмахнул пухлой ручкой:
— Сдается мне, он намерен поиграть в детектива.
— Не вижу ничего предосудительного в том, что он хочет найти негодяя, который убил его отца и этих девушек, а его самого сделал инвалидом, — сказал я.
— Он мог слышать этот смех, — сказал Гарделла. — Однако не могут же буквально все оказаться глухими. По-моему, здесь, на отдыхе, люди вообще смеются довольно часто. И никто не обратит особого внимания на чей-то смех и тем более не проснется от него. Но он — мог, если это был тот, особенный смех.
— Именно так мне все и представляется, — заметил я.
— Не хватало только, чтобы и вы превратились в копа, — проворчал Гарделла. — Кажется, это вы будете заниматься газетчиками, когда они нахлынут сюда?
— Меня попросил об этом Макс.
— Что ж, тогда держите их от меня подальше. У нас нет для них никакого заявления, ничего нет до тех пор… пока у нас что-нибудь не появится. Я говорил вам, что по дороге сюда заехал в морг в Манчестере?
— Нет.
Он вынул изо рта сигару и хмуро уставился на ее изжеванный кончик.
— Девушки не были изнасилованы, — сказал он.
— Тогда это еще более бессмысленно! — сказал я.
— Парень, который убивает ради забавы, вероятно, не находит удовольствия в обычном веселье, — сказал Гарделла.
Он снова воткнул в рот свою сигару и вернулся к игре с карандашом. Мне показалось, что он вдруг совершенно забыл о моем присутствии.

Выйдя из кабинета, я наткнулся на стоящую в коридоре Хедду Лэндберг. За то время, что я провел в «Дарлбруке», она все больше нравилась мне. Это была привлекательная сорокалетняя женщина со светло-золотистыми локонами, красиво обрамляющими ее головку. Двадцать лет назад она была чемпионкой Олимпийский игр в Норвегии по скоростному спуску на лыжах, но с прекращением олимпийских состязаний из-за войны больше не возвращалась к международным соревнованиям. Макс, который очень ею гордился, говорил, что она была великолепной спортсменкой. Она по-прежнему профессионально каталась на лыжах, я сам это видел.
Это она с Максом сделали из «Дарлбрука» то, чем он теперь является. Макс придавал их владению жизнерадостность и красочность, но настоящим ключом к их успеху, по моему мнению, были кропотливая работа и искусное ведение дел Хеддой.
Что-то мне показалось в ней необычным, и я не сразу понял, что впервые вижу ее не в лыжном костюме и не в причудливом наряде «после лыж», который носят здешние женщины. Сейчас на ней было простое черное платье, и оно придавало ей такой вид, как будто она играла незнакомую ей роль.
— Надеюсь, вы лучше себя чувствуете, — сказал я, приблизившись к ней.
Я помнил, что вчера вечером она жаловалась на сильную головную боль и рано ушла спать.
— Куда уж лучше при таких-то делах! — сказала она. — Господи, Джим, что нам делать?
— Они его поймают, — успокоил я ее. — Здесь собралась целая армия, чтобы найти его.
— Макс с ума сходит от тревоги, — сказала она. — Понимаете, люди перестанут сюда приезжать, если только все это быстро не утрясется.
— Сомневаюсь, — сказал я. — Думаю, скорее ваш бизнес пойдет в гору. Это только привлечет к вам людей, охочих до сенсаций. А разве кто-нибудь уже хотел уехать?
— Нет.
— Вот видите!
— Трудно даже вообразить, что кто-то из наших гостей, кого мы знаем, может быть таким отвратительным, кровожадным убийцей, — сказала Хедда.
— Думаю, Питеру Стайлсу не так уж и трудно, — сказал я. — Это происходит с ним уже второй раз.
— Бедняга Питер, — вздохнула она. — А я ведь ждала вас, Джим. Прибыл отец Джейн Причард со своей второй дочерью. Макс сейчас с ними в двести десятом номере, что напротив вашего. Мистер Причард намерен сделать журналистам какое-то заявление, и Макс хотел бы, чтобы вы этим занялись. Причард хочет также переговорить с Питером. Я послала Рича найти его.
— Насколько я представляю, с минуты на минуту на нас обрушатся толпы газетчиков, — сказал я.
— Несколько репортеров из местных газет уже появились, — сказала Хедда. — Окружной прокурор обещал поговорить с ними за ленчем. Сейчас они напиваются в баре.
То, что позже я выяснил о Джордже Причарде, имело важное отношение к происходившему. Он был заметной фигурой среди тех, кого называют «обществом знаменитостей» в Нью-Йорке. О них часто упоминается в газетах. Сын богатых родителей, Причард ходил в самую лучшую школу, а потом в Принстон. Он был одним из блестящих хавбеков в истории футбольной лиги колледжа, а позже дошел до четвертьфинала национального любительского турнира по гольфу. Он состоит членом Принстонского и Университетского клубов. Играет в гольф в одном из самых престижных клубов в Вестчестере. Он же — руководитель собственного рекламного агентства «Причард и Макграф». Это хладнокровный, опытный делец и очень энергичный и сильный человек. Он пользовался большим успехом у женщин и, будучи разведенным, отнюдь не сторонился их, но подбирал себе подруг весьма осмотрительно. Его бракоразводный процесс наделал много шума, но он сумел пережить скандал без видимых потерь для собственного достоинства и своей репутации. Его жена Дженифер сбежала от мужа с известным английским драматургом по имени Хью Себастиан. Она без оглядки оставила двух малолетних дочерей на попечение Причарда. Можно было только восхищаться тем, как повел себя Причард в такой ситуации. Он дал дочерям отличное образование, и, судя по всему, они были очень дружной семьей, пока девушки не выросли и для них не настало время строить свою жизнь и карьеру.
Я увидел Причарда, когда Макс открыл на мой стук дверь номера 210.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24